Джерри (Последний привет Благодарного Мертвеца) Говорят, что название группы “Благодарные Мертвецы” родилось случайно, когда однажды их лидер, гитарист Джерри Гарсия, воскурив, наугад открыл Оксфордский словарь. Взгляд его наткнулся на необычное и пугающее словосочетание “grateful dead”, которое настолько врезалось в сознание, что все остальные буквы словно растаяли и исчезли из поля зрения, а эти, напротив, приобрели рельефность и засияли каким-то внутренним светом. Это была середина шестидесятых, когда профессор Тимоти Лири уже вовсю исследовал явление психоделического опыта, “маленькой смерти”, на своих благодарных студентах и сопоставлял его с описаниями, приведенными в тибетской Книге Мертвых. Психоделия провозглашалась основной движущей силой любого творческого процесса, а Благодарный Мертвец из старинной шотландской легенды вполне соответствовал духу времени. Какое-то время спустя известный в той среде гуру Махариши Махеш Йоги то ли в шутку, то ли всерьез предложил музыкантам сменить название группы на “Everlasting Life” – “жизнь вечную”. Но “Мертвецы” уже обрели собственную силу, встали на ноги и зашагали в полный рост. В тот день в августе 1995 года я собирался в командировку. Сам факт командировки был довольно необычен для этого времени года и, несмотря на то, что я должен был лететь в Италию, меня нисколько не радовал, скорее наоборот, повергал в уныние. Август в Италии – самый жаркий месяц, и вся страна в буквальном смысле прекращает работать. Закрываются предприятия, учреждения, увеселительные заведения, даже многие бары и рестораны. Не закрылось, вернее на какое-то время, как и я, вынуждено было отложить отпуск только предприятие итальянского партнера московской фирмы, в которой я тогда работал переводчиком. Такова была обоюдная договоренность, о которой меня известили совершенно неожиданно. И хоть итальянские коллеги обещали помимо интенсивных переговоров поездку на море, я бы все-таки предпочел съездить на море один, пусть даже и на Черное, а не на Средиземное. Но насладиться одиночеством мне было не суждено. Вместо этого мне предстояло в течение недели работать по пятнадцать часов в день, переводя не только утомительные беседы на производственные темы, но и не менее утомительные пьяные разговоры за ужином в продолжение дня. Пикантность этим разговорам придавали помимо всего прочего рассказываемые российской стороной анекдоты, сомнительность юмора которых обычно возрастала по мере опьянения рассказчиков. Итальянцы же, будучи людьми доброжелательными и деликатными, в таких случаях были вынуждены из вежливости смеяться. А я – улыбаться улыбкой садиста. Как бы то ни было, аккуратно упаковав в чемодан костюм, несколько рубашек, белье и туалетные принадлежности, я задумался о “культурной составляющей” моего багажа. Обычно я брал с собой в дорогу пару книг, блокнот для записей на случай внезапного вдохновения, плеер и несколько кассет с музыкой. Книги за время поездки я, как правило, никогда не удосуживался открыть, а вдохновение последнее время меня посещало все реже и реже, так что, на этот раз я решил ограничиться музыкой. Не ломая особенно голову над тем, какую именно музыку взять, я на глаз отделил половину от стоявшей на полке шеренги кассет и, сжав ее с двух сторон, аккуратно разместил рядом с плеером в сумке с ручной кладью. Проведя пальцем по коробкам, я ради интереса пересчитал их – кассет оказалось ровно двадцать пять – и про себя посмеялся над своей основательностью. Можно было подумать, что я всю поездку собирался посвятить исключительно прослушиванию старых записей. Часто бывало, что и музыку мне в командировке слушать совершенно не хотелось. Но бывало и наоборот: когда в пути я намеренно оставался без любимой музыки, то в самый неожиданный момент начинал чувствовать в ней острую потребность. “Будет из чего выбрать там, на месте, если что”, - подумал я. Проблема выбора, чего бы это ни касалось, всегда была для меня самой сложной и могла занять уйму времени. А я торопился. Наконец, тщательно завернув в фольгу небольшой шарик гашиша и специальную деревянную трубочку для курения оного (чтобы не было мучительно больно за бездарно проведенное в Вечном городе время), я положил “джентльменский набор” в пакет с туалетными принадлежностями и, дождавшись приезда такси, отправился в аэропорт. Странности начались уже в самолете. День нам предстоял тяжелый. Я понимал, что после бессонной ночи мне необходимо отдохнуть, но все мои попытки хотя бы на пару часов забыться сном были тщетны. Накачиваться же алкоголем с утра пораньше мне, в отличие от моих коллег, совершенно не хотелось. Открыв сумку с ручной кладью, я вытащил одну кассету наугад. Это оказался сборник ранних песен Боба Дилана. Вставив кассету в плеер, я погрузился в полудрему и прослушал ее от начала до конца. Благословенные шестидесятые! Хиппи, битники, поиски себя. Поиски счастья, любви и свободы в бесконечных пространствах свободной любви, окутанных дымом марихуаны. Залитое солнцем поле Вудстока, давшее приют на какое-то время тысячам изгоев системы, объединенных едиными, пусть и иллюзорными, мечтами, надеждами, идеалами. I see my light come shining From the west down to the east. Any day now, any day now I shall be released... Моей любимой песни на этой кассете не было. Зато она точно была на другой кассете – долгоиграющем сборнике, состоящем из ранних песен “Grateful Dead” и более поздних композиций в исполнении “Jerry Garcia Band”. Правда, пел ее Джерри Гарсия, но он – надо отдать ему должное – делал это в каком-то смысле даже лучше самого Дилана. Я снова заглянул в сумку и к своей радости обнаружил, что нужная мне кассета была среди тех, что я в спешке выбрал наобум. Она словно специально лежала отдельно от остальных. На вкладыше пластиковой коробки были аккуратным почерком написаны названия песен (тогда мне еще не лень было это делать), которых стоминутная хромовая пленка вместила ровно двадцать пять. Среди них была и моя любимая. I shall be released... Речь шла о душе, стремящейся вырваться из плена собственного тела, из тюрьмы, которую, словно из кирпичей, мы строим сами из ложных представлений о себе и окружающем мире. На ум же просился пошловатый вариант перевода в наркоманском стиле: “…и меня отпустит”. Я с грустью подумал, что, как и многие другие в нашей стране, имел несчастье появиться на свет с опозданием лет на тридцать. Мне всегда казалось, что правильней было бы жить сознательной жизнью в то время, а не в это. Я чувствовал некую непостижимую духовную связь с тем временем. Но в то время я только родился, а это время мне казалось совершенно неинтересным, лишенным романтики, поэзии, любви. Впрочем, видимо, таково свойство человеческой психики, упорно отказывающейся жить днем сегодняшним и способной ценить каждое прожитое мгновение только по прошествии времени. Самолет начал снижать высоту, и через какое-то время ожидалось приземление. Кассеты внутри коробки не оказалось. Рим приветствовал нас сорокаградусной жарой. Далее все пошло по намеченной программе: встреча в аэропорту, размещение в гостинице, посещение завода в пригороде, переговоры, обед, во время которого снова переговоры, - и через какое-то время я мечтал только об одном – вернуться к себе в номер и, приняв душ, в полном одиночестве насладиться сладковатым с еловым привкусом дымом гашиша. Что и говорить, с Римом меня связывало слишком многое, и пребывание в нем в качестве подневольного служащего напоминало мне тот эпизод во время моей службы в армии, когда меня и еще нескольких бойцов на целое лето отправили из белорусских болот в командировку в крымский город на берегу моря. Это был пионерский лагерь для детей офицеров высшего командного состава, и нашей основной задачей было мытье посуды. По дороге в лагерь мы рисовали в своем воображении радужные картины, но, оказавшись на месте, поняли, что зависть остальных сослуживцев, на чью долю не выпал столь заманчивый жребий, была совершенно неоправданной. Жизнь в лагере оказалась для нас еще более изнурительной, чем в части. Настоящей же пыткой явилось множество соблазнов, которые мы могли лишь наблюдать на расстоянии: от обольстительных девушек-пионервожатых в купальниках до, собственно, самого моря, где нам разрешалось купаться один час в день в выходные, по свистку и под бдительным присмотром лейтенанта-командира роты. Если ад действительно существует, думалось мне тогда, то он должен быть устроен примерно по такому принципу. Не нужно ни кипящих котлов, ни раскаленных сковородок. Ад должен быть местом в непосредственной близости от рая, и попавший в ад должен наблюдать все, что происходит по соседству, даже периодически в обязательном порядке ходить туда на экскурсии, но не иметь возможности насладиться предлагаемыми там радостями. Вернувшись в номер около полуночи, я не смог найти в своих вещах зажигалку. На столе рядом с пепельницей лежал коробок спичек с названием отеля, но спички для моей цели не подходили. В отличие от тех, кто мешает гашиш с табаком, мне нравилось его курить методом возгонки – так и эффективней, и экономичней – а для этого годилась только зажигалка. Поискав еще раз в карманах одежды и ничего не найдя, я на всякий случай открыл внешний боковой отсек чемодана. Зажигалки там тоже не оказалось. Но к моему удивлению там лежала кассета, которую я не смог найти в самолете. Странно, я готов был побиться об заклад, что слушал эту кассету совсем недавно, а вот чемоданом не пользовался уже довольно давно, пожалуй, со времени прошлой поездки, то есть, около года назад. Каким образом Джерри Гарсия мог оказаться в чемодане, для меня было загадкой. На ее решение, впрочем, у меня не было ни сил, ни желания. Я был слишком охвачен желанием поскорее совершить вожделенный ритуал, а накопившаяся усталость усиливала нарастающее раздражение из-за препятствующих исполнению желания мелочей вроде потерянной мной зажигалки. Надо было успокоиться, переключить внимание на что-то другое, тогда предмет, который с таким остервенением ищешь, найдется сам собой. Во всяком случае, так всегда бывало. Вставив кассету в плеер, я уселся в кресло и открыл банку пива. Впереди меня ждал еще один сюрприз. Когда очередь дошла до моей любимой песни, я услышал лишь фоновое шипение наушников. Песни не было. Причем не было совсем. Если допустить, что я или кто-то из моих друзей стер ее в состоянии подпития, случайно нажав не на ту кнопку, то почему это было сделано с такой точностью, словно специально? Ведь она была стерта не частично, а полностью, в то время как соседние с ней песни совершенно не пострадали. На это мой уставший больной мозг отказывался дать удовлетворительный ответ. Какой-нибудь нумеролог-эзотерик, с сарказмом подумал я, мог бы мне позавидовать. Действительно: исчезла бесследно одна из двадцати пяти песен на одной из двадцати пяти кассет, которая поначалу тоже исчезла. Однако в моем случае самым разумным было не страдать паранойей, а сосредоточиться на вещах более конкретных и насущных. Отчаявшись найти собственную зажигалку, я решил спуститься в холл и попросить ее у портье, на ходу пытаясь придумать разумные объяснения относительно того, почему мне нужна именно зажигалка, если он вдруг предложит мне спички из стандартного гостиничного набора. Седовласый портье-итальянец оторвал взгляд от стойки. - Кэн ай элп ю, - обратился он ко мне по-английски, съедая букву “h”, как это принято у итальянцев. - Я бы хотел попросить у вас зажигалку, только именно зажигалку, а не спички, – ответил я по-итальянски. - А, так вы итальянец? – лицо портье расплылось в улыбке, и он протянул мне зажигалку с тем же логотипом, что и на спичках. - Нет, я русский. Из Москвы, - сказал я и сразу же пожалел об этом, мрачно предвкушая дальнейший вопрос. Итальянец на мгновение опешил, его лицо приняло выражение, граничащее между изумлением и немым восторгом, словно ему наконец-то представилась возможность узнать заветную истину из первоисточника. - А… а почему вы не любите Горбачева? - Ну, я бы не стал так обобщать. Мне вот, например, он очень даже симпатичен. Можно я верну вам ее завтра? – указал я на зажигалку, стараясь как можно тактичней свернуть беседу. - Оставьте себе, - улыбнулся мне он, видимо, довольный тем, что нашел во мне единомышленника. Я спешно поблагодарил его и нырнул в лифт, двери которого еще даже не успели закрыться. Уже на второй затяжке я почувствовал, как тепло разливается у меня в животе, а ноги приятно наливаются свинцом. Усталость исчезла, а спать пока не было желания, хотелось подольше побыть в этом состоянии, особенно после стольких усилий, потраченных на достижение долгожданной гармонии. Я лег на кровать и включил телевизор, нажав первую попавшуюся кнопку пульта. То, что я услышал буквально через секунду, вызвало у меня настоящее оцепенение. Это была песня “I Shall Be Released”, и исполнял ее Джерри Гарсия. Канал CNN, на который я “случайно” наткнулся, сообщал, что в этот день, 9 августа 1995 года, в возрасте 53 лет в палате наркологической клиники в Калифорнии скончался лидер и вокалист “Grateful Dead” Джерри Гарсия. Экспертиза показала, что смерть наступила от естественных причин, хотя последние несколько лет жизни он тщетно пытался избавиться от героиновой зависимости. В одном из своих ранних интервью Джерри Гарсия выразил свое отношение к наркотикам. Для него это был способ на какое-то время умереть и вознестись, чтобы забыть себя. Забыть себя, чтобы увидеть все остальное. Увидеть все остальное, чтобы стать сознательной частицей мироздания. Иными словами, обрести жизнь посредством “маленькой смерти”. Я лежал и думал, что для одних нет ничего реальнее жизни, и пока это так, смерть кажется далекой иллюзией, для других сама жизнь – не более, чем наркотическая иллюзия, избавить от которой может только смерть. Но любая иллюзия, будь то иллюзия жизни или смерти, рано или поздно заканчивается, и нас отпускает . Чтобы мы могли умереть навсегда. Или обрести жизнь вечную. Август 2005
