Грабители осознания

[itzqintli 9,789]

                                                                                                                                                                  Союзники

- Это просто силы, ни плохие, ни хорошие, просто силы, которых брухо стремится заставить работать на себя.
- Это союзники, дон Хуан?
- Да, это - союзники человека знания.
Впервые за восемь лет нашего знакомства дон Хуан вплотную подошел к тому, чтобы дать определение союзника. Я просил его об этом десятки раз. Обычно он игнорировал мой вопрос, говоря, что мне и без того отлично известно, что такое союзники, и что глупо спрашивать о том, что и так знаешь. Прямое заявление о природе союзников было чем-то новым, и я решил не упускать случая как следует разобраться в этом вопросе.
- Ты говорил, что союзники содержатся в растениях - в дурмане и в грибах, - сказал я.
- Ничего подобного я не говорил, - убежденно возразил он. - Ты всегда переиначиваешь мои слова на свой лад.
- Постой, но в своей книге я именно так и написал.
- Ты можешь писать все, что хочешь, только не надо мне рассказывать, что якобы я такое говорил. Я напомнил ему: когда-то он рассказывал мне о дурмане как о союзнике своего бенефактора и говорил, что его собственный союзник - это дымок, а несколько позже уточнил, что в каждом растении содержится союзник.
- Нет. Это неверно, - хмуро заявил он. - Дымок - действительно мой союзник, но это не означает, что союзник содержится в курительной смеси, грибах или трубке. Просто все это вместе позволяет мне до него добраться, а почему я называю его дымком - мое личное дело.
Дон Хуан сказал, что те трое, которых я встретил на шоссе, были союзниками дона Висенте.
Тогда я напомнил ему его слова о том, что в отличие от Мескалито, увидеть которого достаточно легко, увидеть союзника невозможно.
После этого мы долго спорили. Дон Хуан утверждал, что, говоря о невозможности видеть союзников, он имел в виду их способность принимать любую форму. Когда я возразил, что о Мескалито он говорил то же самое, он прервал дискуссию, заявив, что «видение», о котором говорит он - это не обычное «смотрение», и что путаница возникает из-за моего стремления все облечь в слова.
Через несколько часов дон Хуан сам вернулся к теме союзников, хотя я молчал, чувствуя, что мои вопросы его раздражают. Он как раз показывал мне, как собирать ловушку для кроликов. Я держал длинную палку, согнув ее как можно больше, а он связывал ее концы прочной бечевкой. Палка была довольно тонкой, но чтобы удерживать ее в согнутом положении все равно требовались значительные усилия. Когда он, наконец, закончил, у меня дрожали руки, шея затекла и мышцы свело от напряжения.
Мы сели передохнуть, и дон Хуан сказал, что пришел к выводу, что мне ничего не удастся понять, если я как следует об этом не поговорю. Поэтому он не возражает против того, чтобы я задавал вопросы, и попытается рассказать мне о союзниках все, что сможет. - Союзник не содержится в дыме. Дым доставляет тебя к союзнику, а когда ты становишься с ним одним целым, тебе уже больше не нужно использовать дым. С этого момента ты можешь управлять своим союзником при помощи воли и заставлять его делать все, что тебе потребуется. Союзники не бывают ни плохими, ни хорошими, это просто силы, которыми маги пользуются по своему усмотрению. Дымок нравится мне за верность и честность и еще за то, что не требует от меня слишком многого.
- Какими ты воспринимаешь союзников, дон Хуан? Для меня они выглядели обыкновенными людьми, по крайней мере, так я их воспринял. Как бы они выглядели для тебя?
- Как обыкновенные люди.
- Но как же тогда их отличить от настоящих людей?
- Люди, когда их видишь, имеют форму светящихся яиц. Союзник в образе человека всегда имеет форму человеческого тела. Именно это я имел в виду, когда говорил, что союзника невозможно увидеть. Союзников невозможно увидеть потому, что они всегда принимают чью-то форму - собак, койотов, птиц, даже перекати-поля. Разница в том, что когда их видишь, они сохраняют форму того, чем прикидываются. Понимаешь? Каждое существо и каждый предмет имеет свойственную ему специфическую форму когда его видишь. Человек, например - форму светящегося яйца, другие существа - какие-то свои формы. Только союзники, - и когда их воспринимаешь в обычном режиме, и когда их видишь, - сохраняют одну и ту же форму, которую копируют. Эта форма достаточно совершенна, чтобы обмануть глаза. Я имею в виду глаза человека. Собаку или, скажем, ворону не проведешь.
- Получается, что они нас попросту дурачат. Но зачем?
- Я думаю, мы сами себя одурачиваем. Союзник всего лишь принимает форму чего-то, что есть в окружающем нас мире, а мы, в свою очередь, принимаем его за то, чем он не является. Разве он виноват в том, что мы не умеем видеть, а способны только смотреть на поверхность вещей?
- Мне непонятно их назначение, дон Хуан. Что союзники делают в мире?
- А что люди делают в мире? Я, например, не знаю. Мы существуем и все. Союзники - тоже существуют. Вполне возможно, что они были здесь и до нас.
- А что значит «до нас», дон Хуан?
- Люди не всегда были здесь.
- Где это здесь - в этой стране или в этом мире?
Завязалась длинная дискуссия по этому поводу. Дон Хуан сказал, что для него существует только один мир - та земля, по которой он ходит. Я спросил, откуда он знает, что мы не всегда присутствовали в этом мире.
- Очень просто, - сказал он. - Люди знают о мире слишком мало. Койоты знают намного больше. Видимость вещей никогда не вводит их в заблуждение.
- Хорошо, а как же тогда людям удается их ловить и убивать? - спросил я. - Если их не вводит в заблуждение видимость, почему они так легко умирают?
Дон Хуан молча смотрел на меня до тех пор, пока я не почувствовал смущение.
- Мы можем поймать, отравить или пристрелить койота, - сказал он, - Как бы мы ни убили его, он будет легкой добычей, потому что не знаком с нашими хитростями. Но если койот останется жив, можешь быть уверен, что он так просто уже не попадется. Хороший охотник это знает и никогда не ставит свои ловушки дважды на одном месте. Если койот погиб в капкане, то другие койоты видят его смерть, которая всегда бродит поблизости, и обходят капкан, а возможно и всю эту местность, десятой дорогой. Люди не видят смерти своих собратьев, которая остается там, где они умерли. Человек может что-то смутно чувствовать, однако не видит.
- Койоты видят союзников?
- Конечно.
- А как они выглядят для койотов?
- Чтобы это знать, мне нужно было бы побыть койотом. Но я могу сказать, как выглядят союзники для ворон - нечто вроде колпака, широкое и круглое внизу и острое вверху. Некоторые светятся, но в большинстве случаев они очень тусклые и выглядят тяжелыми. Как мокрая тряпка. Неприятное зрелище.
- А какими видишь их ты, дон Хуан?
- Я же говорил - они сохраняют форму того, чем прикидываются. А принимать они могут любые формы каких угодно размеров - от булыжника до горы.
- Они говорят, смеются, издают какие-то звуки?
- Среди людей они ведут себя как люди, среди животных - как животные. Животные обычно их боятся. Однако если они привыкают к союзнику, то реагируют довольно спокойно. Люди поступают примерно так же. Ведь среди нас - масса союзников, но мы можем только смотреть, и потому просто не замечаем их.
- Ты хочешь сказать, что некоторые из людей, которых я вижу на улице, не являются людьми? - в замешательстве спросил я.
- Некоторые не являются, - выразительно ответил он. Его заявление показалось мне полнейшим абсурдом, и в то же время я не мог допустить, что он сделал его только ради эффекта. Я сказал, что это похоже на научно-фантастические истории о пришельцах с других планет. Он заявил, что его мало волнует, на что это похоже, но в уличной толпе иногда попадаются союзники в человеческом облике.
- Почему ты считаешь, что все в толпе обязательно должны быть людьми? - спросил он очень серьезным тоном.
Я не мог объяснить этого ничем иным, кроме привычки, основанной на вере.
Он сказал, что ему очень нравится разглядывать толпу и видеть ее как скопление яйцеобразных существ. Но иногда среди множества светящихся яиц нет-нет да промелькнет фигура в форме человеческого тела.
- Весьма занятно, во всяком случае для меня, - со смехом сказал он. - Мне нравится сидеть в парках или на автостанциях и наблюдать. Иногда сразу же замечаешь союзника, иногда их нет, и повсюду только настоящие люди. Однажды я даже видел двух союзников сразу. Они сидели рядышком в автобусе. Но это был единственный такой случай.
- Этот случай имел для тебя какое-то особое значение? - спросил я. - Конечно. Все, что они делают, имеет значение. Из их действий маг иногда может извлечь силу. Даже если у брухо нет «своего» союзника, он может управлять силой, если умеет видеть. Для этого он должен следить за действиями союзников. Задолго до того, как я обзавелся своим, мой бенефактор научил меня извлекать силу из действий других союзников. Я разглядывал толпы людей и каждый раз, когда видел союзника, тот меня чему-нибудь учил. Ты встретился сразу с тремя. Какой великолепный урок ты упустил!
Он замолчал и не говорил больше ничего до тех пор, пока мы не закончили собирать ловушку. Потом он повернулся ко мне и неожиданно, как бы вспомнив, сказал, что, если встречаешь двух союзников вместе, то они обычно относятся к одному типу и имитируют существ одного пола. В его случае оба были мужчинами. Я встретил двух мужчин и женщину, так что мой случай был вообще из ряда вон выходящим.
Я спросил, могут ли они копировать детей, и если могут, то какого пола; могут ли они принимать формы людей разных рас или, скажем, семьи из трех человек - мамы, папы и ребенка. И, наконец, я спросил, не видел ли он союзника за рулем автомобиля или автобуса.
Дон Хуан молча слушал мою болтовню, но в ответ на последний вопрос весело рассмеялся. Он сказал, что я неточно формулирую вопросы. Надо было спросить, не видел ли он когда-нибудь союзника за рулем транспортного средства.
- Разве мотоциклы тебя не интересуют? - ехидно прищурившись, спросил он.
Его насмешка была добродушной, и я засмеялся вместе с ним.
Затем он объяснил, что союзники не в состоянии ни на что воздействовать и ничем управлять непосредственно, однако могут действовать косвенно, влияя на людей. Соприкасаться с союзниками опасно, потому что они способны вывести на поверхность все худшее в человеке. Путь ученичества так долог и тернист, потому что прежде чем входить в контакт с этими силами, человек должен исключить из своей жизни все лишнее, все, что не является жизненно необходимым, иначе ему не выдержать столкновения с ними. Дон Хуан сказал, что союзник при первой встрече заставил его бенефактора сильно обжечься, причем шрамы остались такие, словно тот побывал в лапах у горного льва. Самого дона Хуана союзник загнал в тлеющий костер, и он обжег себе колено и спину возле лопатки. Но после того, как он стал одним целым с союзником, шрамы постепенно исчезли.
***********************************************************************************

[itzqintli 9,789]

                                                                                                                                 Контролируемая глупость

3 октября 1968 года я приехал к дону Хуану с одной-единственной целью - как можно подробнее расспросить его о посвящении Элихио. Чтобы ничего не упустить, я заранее составил список вопросов, постаравшись сформулировать их как можно тщательнее.
Начал я так:
- Дон Хуан, в ту ночь я видел?
- Почти.
- А ты видел, что я вижу движения Элихио?
- Да. Я видел, что Мескалито позволил тебе увидеть часть урока, предназначенного Элихио. Иначе ты просто смотрел бы на человека, который сидит или лежит без движения. Ведь на последней митоте ты не заметил, чтобы кто-то из участников делал что-то особенное, правда?
Это было действительно так. Я сказал дону Хуану, что с уверенностью могу констатировать только одно - некоторые отлучались в кусты чаще остальных.
- Ты почти видел весь урок Элихио, - продолжал он. - Подумай об этом. Понимаешь, насколько благосклонен к тебе Мескалито? Я не знаю ни единого человека, с кем бы он так возился. Ни единого. А ты не обращаешь на его великодушие никакого внимания, более того - просто грубо отворачиваешься. Как так можно? За что ты его игнорируешь, демонстрируя ему свой зад?
Я почувствовал, что дон Хуан опять загоняет меня в угол. Мне все время казалось, что я бросил учиться, чтобы спастись. Не зная, что ответить и пытаясь изменить направление разговора, я пропустил все промежуточные вопросы и задал главный:
- Ты не мог бы подробнее остановиться на своей контролируемой глупости?
- Что именно тебя интересует?
- Расскажи, пожалуйста, что это вообще такое - контролируемая глупость.
Дон Хуан громко рассмеялся и звучно хлопнул себя по ляжке сложенной лодочкой ладонью.
- Вот это и есть контролируемая глупость, - со смехом воскликнул он, и хлопнул еще раз.
- Не понял…
- Я рад, что через столько лет ты, наконец, созрел и удосужился задать этот вопрос. В то же время, если б ты никогда этого не сделал, мне было бы все равно. Тем не менее, я выбрал радость, как будто меня в самом деле волнует, спросишь ты или нет. Словно для меня это важнее всего на свете. Понимаешь? Это и есть контролируемая глупость.
Мы оба расхохотались. Я обнял его за плечи. Объяснение показалось мне замечательным, хотя я так ничего и не понял.
Как обычно, мы сидели на площадке возле дома. Солнце поднялось уже довольно высоко. На подстилке перед доном Хуаном лежала кучка каких-то семян, из которой он выбирал мусор. Я хотел помочь, но он не позволил, сказав, что эти семена - подарок для его друга, живущего в Центральной Мексике, и что я не обладаю достаточной силой, чтобы к ним прикасаться.
- По отношению к кому ты практикуешь контролируемую глупость, дон Хуан? - спросил я после продолжительной паузы.
Он усмехнулся.
- По отношению ко всем.
- Хорошо, тогда давай иначе. Как ты выбираешь, когда следует практиковать контролируемую глупость, а когда - нет?
- Я практикую ее все время.
Тогда я спросил, значит ли это, что он никогда не действует искренне, и что все его поступки - лишь актерская игра.
- Мои поступки всегда искренни, - ответил дон Хуан. - И все же они - не более, чем актерская игра.
- Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, - изумился я.
- Так и есть, - подтвердил он.
- Но этого не может быть! - возразил я. - Не могут все твои действия быть контролируемой глупостью.
- А почему бы и нет? - с загадочным видом спросил он.
- Это означало бы, что в действительности тебе ни до чего и ни до кого нет дела. Вот, я, например. Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе безразлично, стану я человеком знания или нет, жив я или умер, и что вообще со мной происходит?
- Совершенно верно. Меня это абсолютно не интересует. И ты, и Лусио, и любой другой в моей жизни - не более, чем объекты для практики контролируемой глупости.
На меня нахлынуло какое-то особое ощущение пустоты. Было ясно, что у дона Хуана действительно нет никаких причин заботиться обо мне. С другой стороны, я почти не сомневался, что его интересую я лично. Иначе он не уделял бы мне столько внимания. А может быть, он сказал так потому, что я действую ему на нервы? В конце концов, у него были на то основания: я же отказался у него учиться.
- Я подозреваю, что мы говорим о разных вещах, - сказал я. - Не следовало брать меня в качестве примера. Я хотел сказать - должно же быть в мире хоть что-то, тебе небезразличное, что не было бы объектом для контролируемой глупости. Не представляю, как можно жить, когда ничто не имеет значения.
- Это было бы верно, если бы речь шла о тебе, -сказал он. - Происходящее в мире людей имеет значение для тебя. Но ты спрашивал обо мне, о моей контролируемой глупости. Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям - не более, чем контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение.
- Хорошо, но если для тебя больше ничто не имеет значения, то как же ты живешь, дон Хуан? Ведь это не жизнь.
Он засмеялся и какое-то время молчал, как бы прикидывая, стоит ли отвечать. Потом встал и направился за дом. Я поспешил за ним.
- Постой, но ведь я действительно хочу понять! Объясни мне, что ты имеешь в виду.
- Пожалуй, объяснения тут бесполезны. Это невозможно объяснить, - сказал он. - В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Это относится и к большинству твоих действий. У меня - все иначе. Для меня больше нет ничего важного - ни вещей, ни событий, ни людей, ни явлений, ни действий - ничего. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю волей. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Он опустился на корточки и потрогал растения, которые сушились под солнцем на куске мешковины. Я был совершенно сбит с толку. После длительной паузы я сказал, что некоторые поступки наших ближних все же имеют решающее значение. Например, ядерная война. Трудно представить более яркий пример. Стереть с лица земли жизнь - что может быть страшнее?
- Для тебя это так. Потому что ты думаешь, - сверкнув глазами, сказал дон Хуан. - Ты думаешь о жизни. Но не видишь.
- А если б видел - относился бы иначе? - осведомился я.
- Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, - загадочно произнес дон Хуан.
Он помолчал, глядя на меня и как бы оценивая эффект своих слов.
- Твои действия, равно как и действия твоих ближних, имеют значение лишь постольку, поскольку ты научился думать, что они важны.
Слово «научился» он выделил какой-то странной интонацией. Я не мог не спросить, что он имеет в виду.
Дон Хуан перестал перебирать растения и посмотрел на меня. - Сначала мы учимся обо всем думать, - сказал он, - А потом приучаем глаза смотреть на то, о чем думаем. Человек смотрит на себя и думает, что он очень важен. И начинает чувствовать себя важным. Но потом, научившись видеть, он осознает, что не может больше думать о том, на что смотрит. А когда он перестает думать о том, на что смотрит, все становится неважным.
Дон Хуан заметил выражение полнейшего недоумения на моем лице и повторил последнее утверждение трижды, как бы пытаясь заставить меня понять. Несмотря на это, сказанное им поначалу произвело на меня впечатление абсолютной бессмыслицы. Но после обдумывания я решил, что это была очень сложная формула, имеющая отношение к каким-то аспектам восприятия.
Я попытался сочинить вопрос, который внес бы ясность, но не мог собраться с мыслями. Внезапно я почувствовал полное изнеможение, и от четкости мышления не осталось и следа.
Дон Хуан, похоже, это заметил и мягко похлопал меня по плечу.
- Почистишь вот эти растения, а потом аккуратно покрошишь их сюда, - сказал он, протянув мне большой кувшин, и куда-то ушел.
Вернулся он через несколько часов. Уже наступил вечер. Давно справившись с растениями, я занимался своими записями, благо времени на это у меня было предостаточно. Я хотел задать ему несколько вопросов, но вместо ответа он сказал, что проголодался, развел огонь в глиняном очаге и поставил на него кастрюлю с бульоном. Пошарив по сумкам с продуктами, которые я привез, дон Хуан вытащил оттуда немного овощей, порезал их на мелкие кусочки и бросил в кастрюлю. После этого он улегся на свою циновку, сбросил сандалии и попросил меня сесть поближе к очагу и следить за огнем.
Уже почти совсем стемнело. С места, где я сидел, была видна западная часть неба. Края некоторых плотных и почти черных посередине облаков были сильно изрезаны и подсвечены невидимым солнцем. Я хотел сказать дону Хуану, какое красивое сегодня небо, но он меня опередил.
- Рыхлые края и плотная середина, - сказал он, указывая на облака.
Его замечание до того совпадало с фразой, которую я намеревался произнести, что я подскочил.
- Я как раз собирался тебе об этом сказать, - проговорил я.
- Один-ноль в мою пользу, - объявил он и засмеялся с детской непосредственностью.
Я спросил, как насчет того, чтобы ответить на вопросы.
- Что тебя интересует?
- Наша сегодняшняя беседа о контролируемой глупости сбила меня с толку, - сказал я, - Я действительно не могу понять, что ты имеешь в виду.
- И не сможешь. Потому что ты пытаешься об этом думать, а мои слова никак не вяжутся с твоими мыслями.
- Я пытаюсь думать, - сказал я, - потому что для меня это единственная возможность понять. И все-таки, хочешь ли ты сказать, что как только человек начинает видеть, все в мире разом теряет ценность?
- Разве я говорил «теряет ценность»? Становится неважным, вот что я говорил. Все вещи и явления в мире равнозначны в том смысле, что они одинаково неважны. Вот, скажем, мои действия. Я не могу утверждать, что они - важнее, чем твои. Так же, как ни одна вещь не может быть важнее другой. Все явления, вещи, действия имеют одинаковое значение и поэтому не являются чем-то важным.
Тогда я спросил, не считает ли он, что видение «лучше», чем простое «смотрение на вещи». Он ответил, что глаза человека могут выполнять обе функции, и ни одна из них не лучше другой. Приучать же себя только к одному из этих способов восприятия - значит безосновательно ограничивать свои возможности.
- Ага! Тогда твой смех - настоящий. Получается, что смех - это уже не контролируемая глупость.
Какое-то время он пристально смотрел на меня.
- Знаешь, я с тобой разговариваю отчасти потому, что ты даешь мне повод посмеяться, - произнес он. - В пустыне живут грызуны - крысы такие с пушистыми хвостами. Чтобы похозяйничать в запасах других грызунов, они засовывают в их норки свои хвосты. Те пугаются и убегают. Но в тот момент, когда крыса сидит, засунув в чужую норку хвост, ее очень легко поймать. Так и ты - ловишься на своих же вопросах. Не пора ли выбираться? Ведь эти крысы иногда остаются без хвоста, спасая свою шкуру.
Его сравнение рассмешило меня. Когда-то дон Хуан показывал мне этих зверьков с пушистыми хвостами. Они были похожи на маленьких жирных белок. Я представил себе одну из таких крыс с оторванным хвостом. Картинка получилась грустной и в то же время очень забавной.
- Мой смех - самый что ни на есть настоящий, - сказал дон Хуан. - Впрочем, как и все, что я делаю. Но он же - контролируемая глупость, поскольку бесполезен. Он ничего не меняет, но, тем не менее, я смеюсь.
- Но, насколько я понимаю, дон Хуан, твой смех не бесполезен. Он делает тебя счастливым.
- Нет. Я счастлив оттого, что смотрю на вещи, делающие меня счастливым, а потом уже глаза схватывают их забавные стороны, и я смеюсь. Я говорил тебе это много раз. Чтобы быть на высоте, всегда нужно выбирать путь, подсказанный сердцем. Может быть, для кого-то это будет означать всегда смеяться.
Я решил, что он имеет в виду противоположность смеха и плача, или хотя бы то, что плач - это действие, которое нас ослабляет. Но дон Хуан заявил, что никакого принципиального различия нет. Просто ему лично больше подходит смех, потому что когда он смеется, тело его чувствует себя лучше, чем когда он плачет.
Тогда я заметил, что равнозначности здесь все же нет, поскольку есть предпочтение. Если он предпочитает смеяться, а не плакать, то смех - важнее. Но он упрямо твердил, что его предпочтение ничего не значит; они равноценны. Я заявил, что, доводя наш спор до логического конца, можно сказать: «Если все равнозначно, то почему бы не выбрать смерть?»
- Иногда человек знания так и поступает, - сказал дон Хуан. - И однажды он может просто исчезнуть. В таких случаях люди обычно думают, что его за что-то убили. А он просто выбрал смерть, потому что для него это не имело значения. Я выбрал жизнь. И смех. Причем вовсе не оттого, что это важно, а потому, что такова склонность моей натуры. Я говорю «выбрал», потому что вижу. Но на самом деле выбрал не я. Моя воля заставляет меня жить вопреки тому, что я вижу в мире. Ты сейчас не можешь меня понять из-за своей привычки думать так, как ты смотришь.

Последняя фраза меня заинтриговала. Я спросил, что он имеет в виду.
Дон Хуан несколько раз дословно повторил ее, а потом объяснил, что, говоря «думать», имеет в виду устойчивые постоянные понятия, которые есть у нас обо всем в мире. Он сказал, что видение избавляет от привычки к ним. Но пока я не научусь видеть, мне не удастся понять, о чем идет речь.
- Но если ничто не имеет значения, дон Хуан, то с какой стати должно иметь значение - научусь я видеть или нет?
- Я уже говорил тебе, что наша судьба как людей - учиться, для добра или зла. Я научился видеть, и говорю, что нет ничего, что имело бы значение. Теперь - твоя очередь. Вполне вероятно, что в один прекрасный день ты научишься видеть, и тогда сам узнаешь, что имеет значение, а что - нет. Для меня нет ничего, имеющего значение, но для тебя, возможно, значительным будет все. Сейчас ты должен понять: человек знания живет действием, а не мыслью о действии. Он выбирает путь сердца и следует по этому пути. Когда он смотрит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро: он знает, что он, как любой другой, не идет никуда: и он знает, что все равнозначно. У него нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно прожить. В таких условиях контролируемая глупость - единственное, что может связывать его с ближними. Поэтому он действует, потеет и отдувается. И взглянув на него, любой увидит обычного человека, живущего так же, как все. Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не имеет особого значения, поэтому человек знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение. Контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, человек знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить - до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, человек знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта отстраненность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет контролируемая глупость.
В длинных и путаных выражениях я попытался объяснить дону Хуану, что меня интересуют мотивы, заставляющие человека знания действовать определенным образом вопреки пониманию того, что ничто не имеет значения. Усмехнувшись, он ответил:
- Ты думаешь о своих действиях, поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает, нет ничего, что имело бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал? Проще было бы умереть; ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как, например, думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описания. Такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае видения думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удастся объяснить тебе, что это такое. Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно - контролируемая глупость очень похожа на видение. Ни о том, ни о другом думать невозможно.
Дон Хуан зевнул, лег на спину и потянулся, хрустнув суставами.
- Ты слишком долго отсутствовал, - сказал он, - и ты слишком много думаешь.

************************************

[itzqintli 9,789]

                                                                                                                                                       Воля

 

- Я предупреждал, что слова только запутывают, - сказал он и засмеялся. - Теперь ты знаешь, что ждешь свою волю. Но ты все еще не знаешь, ни что это такое, ни как это может с тобой произойти. Поэтому тщательно следи за всем, что делаешь. В ежедневных мелочах, которыми ты занимаешься, кроется то, что поможет тебе развить волю.
Дон Хуан отсутствовал все утро. Вернулся он после полудня с охапкой сухих растений. Кивком он попросил меня помочь, и несколько часов мы молча разбирали то, что он принес. Закончив, мы присели отдохнуть, и дон Хуан благосклонно улыбнулся. Я очень серьезно заявил, что внимательно перечитал свои позавчерашние и вчерашние заметки, но так и не понял, что значит «быть воином» и в чем суть понятия воли.
- Воля - не понятие, - сказал дон Хуан.
Это были первые его слова, обращенные ко мне тот день.
Он довольно долго молчал, а потом продолжил:
- Мы с тобой очень разные. Наши характеры непохожи. Ты по природе в большей степени склонен к насилию, чем я. В твоем возрасте я не был агрессивен, более того - я был робок. Ты же - наоборот, и в этом похож на моего бенефактора. Он бы идеально подошел тебе в качестве учителя. Это был великий маг, но он не видел. Ни так, как я, ни так, как Хенаро. Я ориентируюсь в мире и живу, опираясь на видение. Мой бенефактор должен был жить как воин. Видящий не должен жить как воин или как кто-то еще, ему это ни к чему. Он видит, следовательно, для него все в мире предстает в обличье своей истинной сущности, должным образом направляя его жизнь. Но, учитывая твой характер, я должен сказать тебе, что, возможно, ты так никогда и не научишься видеть. В этом случае тебе придется всю жизнь быть воином.
Мой бенефактор говорил: встав на путь знания, человек постепенно осознает, что обычная жизнь для него навсегда осталась позади, что знание - страшная вещь, и средства обычного мира уже не могут его защитить. Поэтому, чтобы уцелеть, нужно жить по-новому. И первое, что необходимо сделать на этом пути, - захотеть стать воином. Важное решение и важный шаг. Путь знания не оставляет выбора - идти по нему может только воин.
К тому моменту, когда человек осознает устрашающую природу знания, он осознает и то, что смерть на этом пути - верный попутчик, незаменимый партнер, который всегда рядом. Смерть является главным фактором, превращающим знание в энергию, в реальную силу. Прикосновением смерти завершается все, и все, чего она коснулась, становится силой.
На каждом повороте этого пути человек сталкивается с угрозой полного уничтожения, поэтому неизбежно начинает осознавать свою смерть. Без осознания смерти он останется только обычным человеком, совершающим заученные действия. Он не будет обладать мощью и способностью к концентрации, чтобы отведенное ему на этой земле время превратить в магическую силу. Поэтому, чтобы стать воином, человек прежде всего должен полностью осознать свою собственную смерть. Но простое беспокойство в связи с возможностью умереть ничего не дает, лишь заставляет замкнуться на себе. Поэтому необходима отрешенность. Тогда идея неизбежности смерти не превращается в манию, а становится безразличной.
Дон Хуан замолчал и посмотрел на меня, словно ждал каких-то слов.
- Ты все понял? - спросил он.
Я понял, что он сказал. Но представить себе, каким образом достигается отрешенность, не мог. Я сказал, что, судя по всему, уже добрался до той точки пути, в которой знание проявляет свою устрашающую природу. С уверенностью могу утверждать, что более не нахожу поддержки в обычной жизни, что хочу стать воином, вернее, не хочу, а остро в этом нуждаюсь.
- Тогда тебе нужно отречься, - сказал он.
- Отречься от чего?
- Отречься от всего.
- Но это невозможно. Я не намерен становиться отшельником.
- Я не об этом. Стать отшельником - значит потакать себе, своей слабости. Отшельник не отрекается, он насильно загоняет себя в пустыню, принуждая к затворничеству, или бежит от женщины, трудностей, полагая, что это спасет его от разрушительного действия сил жизни и судьбы. Но это - самообман. Только мысль о смерти может дать человеку отрешенность, достаточную для того, чтобы принуждать себя к чему бы то ни было, равно как и для того, чтобы ни от чего не отказываться. Но это - не страстная жажда, а молчаливая страсть, которую воин испытывает к жизни и ко всему, что в ней есть. Он знает, что смерть следует за ним по пятам и не даст ни за что зацепиться, поэтому он пробует все, ни к чему не привязываясь. Отрешенный воин знает, что невозможно отвести смерть, и знает, что у него есть только одна поддержка - сила его решений. Он должен быть, так сказать, мастером своего выбора. Он должен полностью понимать, что он сам целиком отвечает за свой выбор и что если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или упреков в свой адрес. Его решения окончательны просто потому, что его смерть не дает ему времени привязаться к чему-либо.
И, таким образом, с осознанием своей смерти, своей отрешенности и силы своих решений воин размечает свою жизнь стратегически. Знание о своей смерти ведет его, делает его отрешенным и молчаливо страждущим, и сила его окончательных решений делает его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее. Поэтому он выполняет все со вкусом и страстной эффективностью.
Когда человек ведет себя таким образом, то можно смело сказать, что он - воин, и что он достиг своего терпения. Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я что-нибудь сказать, и я заметил, что задача, которую он только что описал, отнимет всю жизнь. Он сказал, что, хотя я слишком часто перечил ему, он знает, что в повседневной жизни я во многом вел себя как воин.

- У тебя достаточно хорошие когти, - сказал он, смеясь. - Показывай их мне время от времени. Это хорошая практика.
Он сделал жест, изображая когти, и зарычал, а потом засмеялся. Затем он откашлялся и продолжал:
- Когда воин достиг терпения, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке. Они друзья. Смерть загадочным образом советует ему, как варьировать обстоятельства и как жить стратегически. И воин ждет. Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю. Однажды он добьется успеха в свершении чего-то, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает сознавать проявление какой-то силы, исходящей из его тела. Сначала она подобна зуду на животе или жжению, которое нельзя успокоить. Затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение месяца. Чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появляется странное чувство относительно вещей. Он замечает, что может, фактически, трогать все, что он хочет тем чувством, которое исходит из его тела - из точки, находящейся в районе пупка. Это чувство есть воля, и когда он способен охватываться им, можно смело сказать, что воин - маг, и что он достиг воли.
Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, и мне было неудобно спрашивать его, должен ли я также пройти через это. Наконец, после долгого молчания, я спросил его об этом, и он рассмеялся, как будто ждал этого вопроса. Он сказал, что боль не является абсолютно необходимой и что он, например, никогда не испытывал ее, и воля просто пришла к нему.
- Однажды я был в горах, - начал он, - и натолкнулся на пуму, самку. Она была большая и голодная. Я побежал, и она погналась за мной. Я влез на скалу, а она остановилась в нескольких футах, готовая к нападению. Я стал бросать в нее камни. Она зарычала и собралась атаковать меня. И тогда моя воля полностью вышла; я остановил пуму до того, как она прыгнула. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ею ее соски. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла. А я побежал как сукин сын, не дожидаясь, пока она оправится.
Дон Хуан сделал очень комичный жест, изображая человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии. Я хотел волю.
- Мой бенефактор был магом с большими силами, - продолжал он. - Он был воин до мозга костей. Его воля была действительно его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще дальше. Человек может научиться видеть. После того, как он научился видеть, ему не нужно больше быть ни воином, ни магом. Став видящим, человек становится всем, сделавшись ничем. Он как бы исчезает, и в то же время он остается. В принципе он может заполучить все, что только пожелает, и достичь всего, к чему бы ни устремился. Но он не желает ничего, и вместо того, чтобы забавляться, играя обычными людьми, как безмозглыми игрушками, он растворяется среди них, разделяя их глупость. Единственная разница состоит в том, что видящий контролирует свою глупость, а обычный человек - нет. Став видящим, человек теряет интерес к своим ближним. Видение позволяет ему отрешиться от всего, что он знал раньше.
- Меня бросает в дрожь при одной только мысли об отрешении от всего, что я знаю, - сказал я.
- Ты, должно быть, шутишь! Тебя должно бросать в дрожь не от этой мысли, а оттого, что впереди у тебя нет ничего, кроме рутинного повторения одних и тех же действий в течение всей жизни. Представь человека, который из года в год выращивает зерно, и так до тех пор, пока силы не покидают его, и он не падает, подобно старому облезлому псу. Все его мысли и чувства, все, что в нем есть самого лучшего, принесено в жертву одному - добыче еды, производству пропитания. Бессмысленная жертва, пустая трата времени - жить, чтобы питаться, и питаться ради жизни, и снова жить, чтобы питаться, и так - до самой смерти. Развлечения, придуманные людьми, как бы они при этом ни изощрялись, - всего лишь жалкие потуги забыться, не выходя за пределы порочного круга - питаться, чтобы жить, и жить, чтобы питаться… Как по мне, то не может быть страшнее потери!
Мы - люди, и наша судьба, наше предназначение - учиться ради открытия все новых и новых непостижимых миров.
- Что, новые миры - это реальность? - спросил я недоверчиво.
- Глупый ты! Мы еще только в самом начале пути. Видение доступно лишь безупречному воину. Закали свой дух и стань таковым. Тогда, научившись видеть, ты узнаешь, что непознанным мирам нет числа и что все они - здесь, перед нами.

- Что же делать? - Ты очень легко все забываешь, - сказал он. - Мы не по своей воле становимся на путь знания - нас на него загоняют и постоянно пришпоривают. На этом пути нам постоянно приходится с чем-то бороться, чего-то избегать, быть к чему-то готовыми. И это что-то всегда непостижимо, всегда мощнее нас, всегда нас превосходит. Поэтому нужно готовиться к борьбе. Иного выхода нет. Ты встречаешься с непостижимыми силами. Сейчас это - дух источника, потом будет твой собственный союзник. Несколько лет назад тебя пришпорила Ла Каталина, но она - всего лишь колдунья, это фокус для новичков.
В мире действительно множество устрашающих вещей, а мы - беспомощные создания, окруженные непостижимыми и неумолимыми силами. Обычный человек по невежеству своему полагает, что их можно объяснить или изменить. На самом деле он не знает, как это сделать, однако надеется, что человечество рано или поздно сумеет объяснить их или изменить. Маг, с другой стороны, думает не об объяснениях и не о переменах. Вместо этого он использует эти непостижимые силы для того, чтобы перенаправить себя, приспособившись к направлению их действия. В этом заключается его хитрость. В магии нет ничего особенного, достаточно лишь эту хитрость узнать. Маг ничем не лучше обычного человека. Магия не избавляет его от проблем. В действительности она ему даже мешает, потому что усложняет жизнь и делает ее опасной. Открываясь знанию, маг становится уязвимее обычного человека. С одной стороны, его ненавидят и боятся люди. Естественно, они стараются всяческими способами сократить ему жизнь. С другой - непостижимые и неумолимые силы. Они окружают нас, и нам никуда от них не деться уже только по той причине, что мы живем в этом мире. Для мага они представляют собой даже более серьезную опасность, чем люди. Если мага пронзит человек, ему больно, по-настоящему больно. Но это ничто по сравнению с тем, что бывает, если его заденет союзник. Открываясь знанию, маг попадает в лапы сил. Единственное средство, позволяющее ему уравновесить себя и сдержать их напор, - это воля. Поэтому он должен воспринимать и действовать как воин. Я еще раз повторяю; только воин выживает на пути знания. В образе жизни воина кроется сила. Именно эта сила позволяет ему жить лучшей жизнью. Я обязан научить тебя видеть. Не потому, что мне этого хочется, а потому, что ты избран, на тебя указал мне Мескалито. Однако научить тебя действовать и чувствовать как подобает воину - лично мое стремление, потому что я уверен, что быть воином - это наиболее подходящий способ жить. Поэтому я постарался показать тебе те силы, с которыми сталкивается маг. Только под их ужасающим воздействием человек может стать воином. Если бы ты научился видеть, не став предварительно воином, это ослабило бы тебя ложным смирением и желанием отступить. Тело твое разрушилось бы, потому что тебе стало бы все равно. Так что сделать тебя воином - мое собственное намерение. Тогда ты не сломаешься.
Ты неоднократно повторял, что всегда готов к смерти. Я считаю, что чувствовать себя всегда готовым к смерти не обязательно. Это бесполезное потакание собственной слабости. Воин должен быть готов только к битве. Ты говорил, что родители искалечили твой дух. Я думаю, что дух человека не так-то легко искалечить. По крайней мере, теми действиями, которые ты считаешь калечащими дух. Но можно сделать человека мягким и хлипким, приучить его потакать себе, жалеть себя, поддаваться прозябанию. И, должен отметить, в этом твои родители, безусловно, преуспели.
Дух воина не привязан ни к потаканию, ни к жалобам, как не привязан он ни к победам, ни к поражениям. Единственная привязанность воина - битва, и каждая битва, которую он ведет, - его последняя битва на этой земле. Поэтому исход ее для него практически не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет своему духу течь свободно и ясно. И когда он ведет эту битву, он знает, что воля его безупречна. И поэтому он смеется.
Я перестал писать и поднял глаза. Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и улыбнулся:
- Ты что, и правда все это записываешь? Хенаро говорит, что не может серьезно вести себя с тобой, потому что ты все время пишешь. Он прав - ну как можно быть серьезным, если ты все время пишешь?
Он опять улыбнулся, а я попытался защищаться.
- Да ладно, брось, это не важно, - сказал он. - Я полагаю, что если ты когда-нибудь научишься видеть, то сделаешь это каким-то собственным невообразимым способом.
Он встал и взглянул на небо. Было около полудня. Он сказал, что пора отправляться в горы на охоту.
- На кого?
- На особого зверя - скажем, на оленя, или на дикого кабана, а может, и на горного льва.
Он помолчал и добавил:
- Или даже на орла.
Я встал и пошел за ним к машине. Он сказал, что в этот раз мы будем только наблюдать, чтобы обнаружить, на кого следует охотиться. Он уже почти залез в машину, как вдруг остановился, как бы что-то неожиданно вспомнив, улыбнулся и сказал, что охоту придется отложить. Сначала мне следует изучить кое-что, без чего наша охота невозможна.
Мы вернулись и снова уселись под рамадой. Я хотел о многом его расспросить, но он не дал, сразу же начав говорить.
- Теперь мы подобрались к последнему, что ты должен знать о воине. Воин отбирает то, что составляет его мир. Ты знаешь, что с тобой случилось в тот день, когда ты видел союзника и мне дважды пришлось тебя купать?
- Нет.
- Ты растерял свои щиты.
- Какие щиты? О чем ты?
- Я сказал, что воин отбирает то, что составляет его мир, отбирает осознанно, потому что каждая вещь, которую он отбирает, становится его щитом, защищающим от нападения сил, тех сил, которые он старается использовать. Щиты, например, используются воином для защиты от собственного союзника.
Обычный средний человек точно так же, как и воин, живет в окружении тех же самых непостижимых сил. Но он им недоступен, так как защищен особыми щитами другого типа.
Он замолчал и вопросительно взглянул на меня. Я не понимал, что он имеет в виду. - Что это за щиты?
- Все, что люди делают.
- А что они делают?
- Ты посмотри вокруг. Все обычные люди непрерывно чем-то заняты. Они делают то, что они делают. Это - их щиты. Когда маг встречается с какими-то из непостижимых и неумолимых сил, его просвет открывается. Маг становится в большей степени подверженным смерти, чем обычно. Я говорил тебе, что смерть входит в нас через этот просвет. Поэтому тот, у кого он открыт, должен быть готов в любой момент заполнить его своей волей. Конечно, если он - воин. Но ты пока что не воин. А если человек не является воином, то ему не остается ничего другого, кроме как использовать житейские проблемы для отвлечения сознания от устрашающих встреч с непостижимыми и неумолимыми силами. Тем самым человек закрывает свой просвет. В тот день, когда ты увидел союзника, ты разозлился на меня. Своим экспериментом с твоим автомобилем я специально сделал так, чтобы ты пришел в ярость. Купал я тебя так долго для того, чтобы ты основательно замерз. Ты купался в одежде и замерз еще сильнее. Закрыв твой просвет, холод и ярость стали в тот день твоей защитой. Однако использовать подобного рода «житейские щиты» так же эффективно, как их использует обычный человек, ты уже не способен - слишком много знаешь о силах. Поэтому сейчас ты вплотную приблизился к тому, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые щиты разбиты.
- И что мне следует делать?
- Действовать, как подобает воину. Отбирать то, что составляет твой мир. Ты больше не можешь обращаться с вещами как попало. Я говорю тебе это самым серьезным образом. Теперь ты впервые не в безопасности при твоем старом образе жизни.
- Что ты имеешь в виду под отбором частиц моего мира? - Воин встречает эти необъяснимые и непреклонные силы, потому что он намеренно ищет их. Поэтому он всегда готов к встрече с ними. Ты, например, никогда не готов к ней. Фактически, если эти силы явятся к тебе, они захватят тебя врасплох. Испуг откроет твой просвет, и твоя жизнь беспрепятственно ускользнет через него. Первое, что ты должен делать, - это быть готовым. Думай, что союзник собирается выскочить перед твоими глазами в любую минуту. Ты должен быть готов к этому. Встреча с союзником - не воскресный пикник. Воин принимает на себя ответственность по защите своей жизни. Поэтому если какая-либо из этих сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен намеренно бороться за то, чтобы закрыть его самому. Для этой цели ты должен иметь избранный ряд вещей, которые дают тебе спокойствие и удовольствие. Вещей, которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы убрать свои мысли от испуга, закрыть свой просвет и сделать себя цельным.
- Что это за вещи? - Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной жизни воин выбирает себе путь сердца. Именно это отличает его от обычного человека. Воин знает, что он на пути сердца, когда един с этим путем, когда переживает огромное спокойствие и удовольствие, идя по нему. Вещи, которые выбирает воин, чтобы сделать свои щиты, - это частицы пути сердца.
- Но ты сказал, что я не воин, как же я могу выбрать путь сердца?
- Это твоя поворотная точка. Можно сказать, что раньше у тебя не было действительной необходимости жить как воин. Теперь иначе. Теперь ты должен окружать себя частицами пути сердца и должен отказаться от остального. Или же ты погибнешь при следующей встрече. Я могу добавить, что ты больше можешь не просить о встрече. Теперь союзник может прийти к тебе во сне, во время твоего разговора с друзьями или когда ты пишешь.
- Я уже годами искренне старался жить в соответствии с твоими поучениями. Очевидно, я делал это недостаточно хорошо. Как я теперь могу делать это лучше?
- Ты слишком много думаешь и разговариваешь. Ты должен прекратить разговор с самим собой.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты слишком много разговариваешь сам с собой. Ты в этом не исключение. Каждый из нас делает это. Мы ведем внутренний разговор. Подумай об этом. Что ты делаешь, когда остаешься один?
- Я разговариваю сам с собой.
- О чем ты разговариваешь с собой?
- Я не знаю. Я полагаю, о чем угодно.
- Я скажу тебе, о чем мы разговариваем сами с собой. Мы разговариваем о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир нашим внутренним разговором.
- Как мы это делаем?
- Когда мы перестаем разговаривать с собой, мир такой, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним разговором. Не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы повторяем тот же самый выбор еще и еще, до тех пор, пока не умрем. Потому что мы продолжаем все тот же внутренний разговор.
Воин осознает это и стремится остановить этот разговор. Это последнее, что ты должен знать, если хочешь жить, как воин.
- Как я могу перестать говорить сам с собой?
- Прежде всего, ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки с глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы судить о мире. Мы говорим с другими и с собой главным образом о том, что мы видим. Воин сознает это и прислушивается к звукам мира.
Я отложил свои записи. Дон Хуан засмеялся и сказал, что он не собирался навязывать мне результат. Что прислушивание к звукам мира должно быть гармоничным и терпеливым.
- Воин сознает, что мир изменится, как только он перестанет говорить сам с собой, - сказал он. - Он должен быть готов к этому необычайному толчку.
- Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
- Мир такой-то и такой-то только потому, что мы сказали себе, что он такой. Если мы перестанем говорить себе, что он такой, то он перестанет быть таким. Я не думаю, что ты в этот момент готов к такому внезапному удару, поэтому ты должен начать переставать создавать мир.
- Я действительно не понимаю тебя!
- Твоя беда в том, что смешиваешь мир с тем, что делают люди. Но ты не одинок в этом - каждый из нас делает это. Вещи, которые делают люди, являются щитами против сил, которые нас окружают. То, что мы делаем как люди, дает нам удобство и чувство безопасности. То, что делают люди, по праву очень важно, но только как щит. Мы никогда не знаем, что все, что мы делаем как люди, - это только щиты, и мы позволяем им господствовать и попирать нашу жизнь. Фактически, я должен сказать, что для человечества то, что делают люди, более важно и значимо, чем сам мир.
- Что ты называешь миром?
- Мир - это все, что заключено здесь, - сказал он и топнул по земле, - Жизнь, смерть, союзники и все остальное, что окружает нас. Мир необъятен. Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть - чудесной загадкой. Обычный человек не делает этого. Мир никогда не является загадкой для него, и когда он приближается к старости, он убеждается, что он не имеет больше ничего, для чего жить. Старик не исчерпал мира. Он исчерпал только то, что делают люди. В своем глупом замешательстве он верит, что мир не имеет больше загадок для него. Вот ужасная цена, которую приходится платить за наши щиты. Воин осознает эту путаницу и учится относится к вещам правильно. Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть более важными, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, - как к бесконечной глупости.

*****************************************************************************
 

[itzqintli 9,789]

Настроение воина.Укрепление Духа

 

- Это похоже на …
Дон Хуан замолчал, подыскивая соответствующее слово.
- Кокон, - подсказал я.
- Точно, - согласился он. - Защита силы окутывает тебя подобно кокону. Охотник может спокойно оставаться на открытом месте, и ни пума, ни койот, ни ядовитый клоп его не потревожат. Горный лев может подойти к самому носу охотника и обнюхать его, но если охотник останется неподвижным, лев уйдет. Я могу тебе это гарантировать.
Если же охотник хочет стать заметным, ему нужно всего лишь подняться в сумерках на вершину холма. Сила зацепится за него и будет следовать за ним всю ночь. Поэтому, если охотник хочет совершить ночной переход, или если ему необходимо всю ночь бодрствовать, он должен стать доступным ветру. В этом состоит секрет великих охотников - в смене доступности и недоступности точно на соответствующих поворотах пути.
Чувствуя, что несколько сбит с толку, я попросил его вкратце повторить все, что он сказал.
- Ты должен научиться сознательно становиться доступным и недоступным, - сказал он. - Хочешь ты этого или нет, но при твоем нынешнем образе жизни ты все время остаешься доступным. Ты всегда открыт.
Я запротестовал. Я чувствовал, что моя жизнь становится все более и более скрытной. Он сказал, что я его не понял. Быть недоступным вовсе не значит прятаться или быть скрытным. Это значит - быть недостижимым, то есть закрытым и защищенным.
- Давай скажем иначе, - терпеливо продолжал он. - Нет никакой разницы в том, прячешься ты или нет, если каждый знает, что ты прячешься. Из этого вытекают все твои нынешние проблемы. Когда ты прячешься, то об этом знают все; ты открыт и доступен, и каждый может в тебя чем угодно ткнуть.
Я почувствовал какую-то угрозу и поспешно попытался защититься.
- Не нужно оправдываться, - сухо сказал дон Хуан. - В этом нет никакой нужды. Все мы - дураки, и ты не можешь быть другим. Когда-то я тоже, подобно тебе, был доступен и раскрывался снова и снова до тех пор, пока от меня почти ничего не осталось. А то, что осталось, могло только ныть. Что я и делал, так же, как ты.
Дон Хуан смерил меня взглядом и громко вздохнул.
- Я, правда, был тогда моложе тебя, - продолжал он, - но в один прекрасный день я почувствовал, что с меня довольно, и изменился. Скажем так: однажды, когда я сделался охотником, я постиг секрет смены доступности и недоступности.
Я сказал, что до меня все равно не доходит то, что он хочет сказать. Я действительно никак не мог понять, что он имеет в виду, говоря «быть доступным». Он использовал испанские идиоматические выражения «ponerse al alcance» ? «ponerse en el medio del camino» - «быть в пределах досягаемости» и «находиться посреди оживленной улицы».
- Ты должен оттуда убраться, - объяснил он. - Уйти с середины улицы, на которой полно машин и прохожих. Ты весь - там, всем своим существом, поэтому не имеет никакого значения, прячешься ты или нет. Прятаться там бессмысленно, ты только можешь воображать, что спрятался. Ты находишься посреди улицы; это значит, что каждый, кто по ней проходит или проезжает, видит, как ты бродишь там туда-сюда.
Метафора была интересной и в то же время весьма туманной.
*******************************************************************************

 

 

Укрепление духа - единственное, ради чего действительно стоит жить. Не действовать ради укрепления духа - значит стремиться к смерти, а стремиться к смерти - значит не стремиться ни к чему вообще, потому что к ней в лапы каждый из нас попадает независимо ни от чего.
После долгого молчания дон Хуан с глубоким убеждением произнес:
- Стремление к совершенствованию духа воина - единственная задача, достойная человека.
Его слова подействовали, как катализатор. Я вдруг разом ощутил груз всех своих прошлых поступков. Тяжесть его была невыносима. Непреодолимым препятствием они лежали на моем пути, и я чувствовал, что это - безнадежно. Всхлипывая, я заговорил о своей жизни. Я так долго скитался без цели, что сделался нечувствительным к боли и печали, и что меня пронимает лишь в редких случаях, когда я осознаю свое одиночество и свою беспомощность.
Дон Хуан не сказал ничего. Он схватил меня под мышки и выволок из клетки. Когда он меня отпустил, я сел. Он опустился рядом. Установилось неловкое молчание. Я решил, что он дает мне время на то, чтобы прийти в себя. Я достал блокнот и принялся лихорадочно строчить.
- Одинокий лист на ветру… Да? - произнес он, наконец неподвижно глядя на меня.
Он очень точно выразил мое состояние. Я чувствовал себя именно так. И дон Хуан, похоже, тоже проникся этим ощущением. Он сказал, что мое настроение напомнило ему одну песню, и начал тихонько напевать. Он пел очень приятным голосом. Слова песни унесли меня куда-то далеко-далеко:
Рожден в небесах,
Но сегодня я
Так далеко от них.
И мысли мои
Полны безграничной тоской.
Одинок и печален,
Как лист на ветру,
Я порою готов рыдать,
А порой - смеяться,
Забыв обо всем,
От стремления
Что-то искать.
Мы долго молчали. Наконец, он заговорил:
- С того самого дня, когда ты родился, каждый, с кем сталкивала тебя жизнь, так или иначе что-то с тобой делал.
- Это верно, - согласился я.
- И делали это с тобой против твоей воли.
- Да.
- А теперь ты беспомощен, как лист на ветру.
- Да. Так и есть.
Я сказал, что обстоятельства моей жизни иногда складывались поистине невыносимо жестоко. Дон Хуан выслушал меня очень внимательно, однако я не мог понять, то ли он делает это просто от сочувствия, то ли что-то его действительно весьма заинтересовало. Я терялся в догадках, пока не заметил, что он пытается спрятать улыбку.
- Тебе очень нравится себя жалеть. Я понимаю. Но, как бы тебя это ни тешило, от этой привычки придется избавиться, - мягко сказал он. - В жизни воина нет места для жалости к себе.
Он засмеялся и еще раз пропел песню, слегка изменив интонацию. В результате получился нелепый плаксиво-сентиментальный куплет. Дон Хуан сказал, что мне эта песня понравилась именно потому, что всю свою жизнь я только тем и занимался, что выискивал во всем недостатки, жаловался и ныл. Спорить с ним я не мог. Он был прав. Но, тем не менее, я полагал, что у меня все же достаточно оснований к тому, чтобы чувствовать себя подобно сорванному ветром одинокому листу.
- Нет в мире ничего более трудного, чем принять настроение воина, - сказал дон Хуан. - Бесполезно пребывать в печали и ныть, чувствуя себя вправе этим заниматься, и верить, что кто-то другой что-то делает с нами. Никто ничего не делает ни с кем, и особенно - с воином. Сейчас ты здесь, со мной. Почему? Потому что ты этого хочешь. Тебе пора было бы уже принять на себя всю полноту ответственности за свои действия. В свете этого идея относительно одинокого листа и воли ветра не имеет права на существование.

- Жалость к себе несовместима с силой, - продолжал он. - В настроении воина полный самоконтроль и абсолютное самообладание соединяются с отрешенностью, то есть с полным самоотречением.
- Как это? - недоуменно поинтересовался я. - Как самоконтроль, заключающийся в концентрации на себе, может совмещаться с самоотречением, то есть отказом от себя?
- Это - сложный прием, - ответил он.
Он остановился, как бы раздумывая - продолжать или нет. Дважды он готов был что-то сказать, но потом передумывал и улыбался.
- Ты еще не преодолел печаль, - проговорил он наконец. - Ты все еще чувствуешь себя слабым, так что сейчас нет смысла толковать о настроении воина.

*************************

. Я уверен, что ты не поверил бы в то, что совершил, если бы взглянул на тот склон днем. Большая степень отрешенности сочеталась в твоем состоянии с не меньшей степенью самоконтроля. Ты не бросил все и не наделал в штаны, и в то же время ты на все плюнул и взобрался в кромешной темноте на ту стену. Если бы ты случайно сошел с тропы, ты бы погиб. Чтобы в темноте подняться наверх, тебе необходимо было одновременно себя контролировать и от себя отказаться, бросив самого себя на произвол судьбы. Такое состояние я и называю настроением воина.
Я возразил, что все, что я совершил прошлой ночью, было результатом моего страха, а вовсе не настроения, соединившего в себе самоконтроль и отрешенность.
- Я знаю, - произнес он с улыбкой. - И именно поэтому я хотел показать тебе, что ты способен превзойти самого себя, если будешь находиться в нужном настроении. Воин сам формирует свое настроение. Ты об этом не знаешь. В этот раз настроение воина возникло у тебя благодаря страху. Но теперь тебе известно состояние, соответствующее настроению воина, и ты можешь воспользоваться чем угодно, чтобы в него войти.
Я хотел начать спорить, но для этого моим мыслям не хватало четкости. Непонятно почему, мне вдруг стало досадно.
- Очень удобно действовать, всегда находясь в настроении воина, - продолжал дон Хуан. - Оно не дает цепляться за всякий вздор и позволяет оставаться чистым. Помнишь свое особенное ощущение там, на вершине? Это было здорово, а?
Я сказал, что понимаю, о чем он говорит, однако чувствую, что попытки применить то, чему он меня учит, в повседневной жизни, были бы полным идиотизмом.
- Каждый из поступков следует совершать в настроении воина, - объяснил дон Хуан. - Иначе человек уродует себя и делается безобразным. В жизни, которой не хватает настроения воина, отсутствует сила. Посмотри на себя. Практически все мешает тебе жить, обижает и выводит из состояния душевного равновесия. Ты распускаешь нюни и ноешь, жалуясь на то, что каждый встречный заставляет тебя плясать под свою дудку. Сорванный лист на ветру! В твоей жизни отсутствует сила. Какое, должно быть, мерзкое чувство! Воин же, с другой стороны, прежде всего охотник. Он учитывает все. Это называется контролем. Но закончив свои расчеты, он действует. Он отпускает поводья рассчитанного действия. И оно совершается как бы само собой. Это - отрешенность. Воин никогда не уподобляется листу, отданному на волю ветра. Никто не может сбить его с пути. Намерение воина непоколебимо, его суждения - окончательны, и никому не под силу заставить его поступать вопреки самому себе. Воин настроен на выживание, и он выживает, выбирая наиболее оптимальный образ действия.
Мне понравилась его установка, хотя она и была идеалистической. С точки зрения того мира, в котором я жил, она выглядела слишком упрощенной.
Дон Хуан только посмеялся над моими аргументами. Я же продолжал настаивать на том, что настроение воина никак не сможет помочь мне преодолеть обиду и боль, вызванные неблаговидными поступками моих ближних. Я предложил рассмотреть гипотетический случай: меня преследует и по-настоящему изводит, вплоть до физического воздействия, жестокий и злобный негодяй, облеченный властью.
Дон Хуан расхохотался и сказал, что пример вполне удачный.
- Воина можно ранить, но обидеть его - невозможно, - сказал он. - Пока воин находится в соответствующем настроении, никакой поступок кого бы то ни было из людей не может его обидеть. Прошлой ночью лев тебя совсем не обидел, правда? И то, что он преследовал нас, ни капельки тебя не разозлило. Я не слышал от тебя ругательств в его адрес. И ты не возмущался, вопя, что он не имеет права нас преследовать. А ведь этот лев вполне мог оказаться самым жестоким и злобным во всей округе. Однако вовсе не его характер явился причиной того, что ты действовал так, а не иначе, изо всех сил стараясь избежать встречи с ним. Причина была в тебе самом, и причина была одна - ты хотел выжить. В чем вполне и преуспел. Если бы ты был один и льву удалось бы до тебя добраться и насмерть тебя задрать, тебе бы и в голову не пришло пожаловаться на него, обидеться или почувствовать себя оскорбленным столь неблаговидным поступком с его стороны. Так что настроение воина не так уж чуждо твоему или чьему бы то ни было еще миру. Оно необходимо тебе для того, чтобы прорваться сквозь пустопорожний треп.
Я принялся излагать свои соображения по этому поводу. Льва и людей с моей точки зрения нельзя ставить на одну доску. Ведь о ближних своих я знаю очень много, мне знакомы их типичные уловки, мотивы, мелкие ухищрения. О льве же я не знаю практически ничего. Ведь в действиях моих ближних самым обидным является то, что они злобствуют и делают подлости сознательно.
- Знаю, - терпеливо проговорил дон Хуан. - Достичь состояния воина - очень и очень непросто. Это - революция, переворот в сознании. Одинаковое отношение ко всему, будь то лев, водяные крысы или люди - одно из величайших достижений духа воина. Для этого необходима сила.

[itzqintli 9,789]

Первые и Вторые врата Сновидения.

 

 

 Я тренировался весьма усердно, и ценой невообразимых усилий мне в конце концов удалось обрести некоторый контроль над своими снами. Дон Хуан был прав, утверждая, что эту практику можно рассматривать как увлекательную тренировку и даже как развлечение. Теперь я чуть ли не с нетерпением ожидал наступления вечера и времени, когда придет пора ложиться спать. Раньше со мной такого не случалось.
И в ответ на вопрос дона Хуана я представил ему подробный отчет о своих успехах.
После того, как я научился давать себе команду смотреть на руки, мне уже было легко удерживать их изображение в течение довольно длительного времени. Мои контролируемые ночные видения, в которых, правда, не всегда присутствовали мои руки, занимали уже, как мне казалось, значительную часть общей длительности сна. Но в конце концов я каждый раз проваливался в непредсказуемые коллизии обычных снов. Команда смотреть во сне на руки или на что-то еще не была связана у меня ни с какими волевыми усилиями. Все получалось как-то само собой. В какой-то момент вдруг в памяти всплывало, что нужно смотреть на руки, а потом на то, что меня окружает. Однако были ночи, в которые я ни о чем этом не вспоминал.
Дон Хуан, похоже, был удовлетворен. Он спросил, какие еще объекты, кроме своих рук, я обычно воспринимаю в контролируемых ночных видениях. Я, не сумев вспомнить ничего конкретного, принялся копаться в кошмаре, который посетил меня предыдущей ночью.
- Не заводись, не заводись, - сухо остановил он меня.
Тогда я рассказал ему, что подробно конспектирую все свои сны. С тех пор, как я начал практиковать фиксацию рук во сне, сны мои сделались очень живыми и богатыми, а способность к их запоминанию возросла до такой степени, что я с легкостью мог восстанавливать их вплоть до самых незначительных деталей. Дон Хуан сказал, что следить за этими снами - пустая трата времени, потому что ни подробности снов, ни их живость не имеют ровным счетом никакого значения.
- Обычные сны всегда становятся очень живыми, стоит лишь человеку начать учиться формированию сновидений, - объяснил он. - Более того, их живость и ясность становятся серьезными препятствиями на пути, и с тобой в этом плане дело обстоит гораздо хуже, чем с кем бы то ни было из тех, кого я знаю. У тебя - самая настоящая мания, причем совершенно ужасная. Ты записываешь все, что только можешь.
А я-то искренне считал, что поступаю правильно. Благодаря подробнейшим конспектам своих снов я в какой-то степени уяснил себе природу видений, проходивших передо мною во сне.
- Брось это! - приказал он. - Это ни в чем тебе не поможет. Ты только отклоняешься от цели - сновидения, в котором присутствует контроль и сила.
Он улегся на спину, накрыл лицо шляпой и заговорил, не глядя на меня:
- Я хочу напомнить тебе все приемы, которые ты должен практиковать. Сначала фокусируешь взгляд на руках. Это - отправная точка. Затем начинаешь переводить взгляд на другие объекты, на очень короткое время фиксируя его на них. Постарайся бросить такой короткий взгляд на максимальное количество объектов. Помни: если ты будешь только коротко взглядывать на объекты, они не начнут сдвигаться. Потом снова вернись к своим рукам. Каждый раз, когда ты возвращаешься к своим рукам, ты восстанавливаешь силу, необходимую для продолжения сновидения. Поэтому вначале не нужно смотреть сразу на множество объектов. На первый раз четырех будет достаточно. Потом ты постепенно сможешь увеличить их количество, и в конце концов будешь в состоянии разглядывать все, что захочешь. Но всегда, как только начинаешь терять контроль, - возвращайся к рукам.
Когда ты почувствуешь, что можешь смотреть на что угодно сколько захочешь, знай - ты готов к освоению следующего шага. Вторым шагом является прием, которому я научу тебя сейчас. Но применять его, я надеюсь, ты станешь только тогда, когда будешь готов.
Минут пятнадцать он лежал молча. Наконец, он сел и посмотрел на меня.
- Следующим шагом в формировании сновидения является обучение перемещению в пространстве, - продолжал он. - Тем же способом, каким ты научился смотреть на руки, ты заставляешь себя двигаться, перемещаться в пространстве. Сначала определи место, в которое ты хотел бы попасть. Выбирай места, которые хорошо знаешь, - университет, соседний парк, дом кого-нибудь из твоих друзей, а потом пожелай попасть в выбранное место. Этот прием очень сложный. Он состоит из двух частей. Первая: волевым усилием заставить себя переместиться туда, куда наметил. Вторая: проконтролировать точное время своего путешествия.
Записывая его слова, я почувствовал, что определенно рехнулся, поскольку совершенно серьезно конспектировал инструкции, представлявшие собой натуральный бред сумасшедшего. Чтобы их выполнить, мне пришлось бы каким-то немыслимым способом выбраться из самого себя. Меня в очередной раз охватило замешательство и сожаление о том, что я во все это ввязался.
- Что ты со мной делаешь, дон Хуан? - невольно вырвалось у меня.
Он, похоже, удивился. Некоторое время он пристально смотрел на меня, а потом улыбнулся.
- Слушай, сколько раз можно задавать один и тот же вопрос? Ничего я с тобой не делаю. Ты открываешься силе, ты за ней охотишься. А я только помогаю тебе, задаю, так сказать, направление.
Он склонил голову на бок и принялся меня разглядывать. Одной рукой он взял меня за подбородок, второй - за затылок и подергал меня за голову взад-вперед. От этого движения мышцы, которые были скованы сильным напряжением, расслабились.Дон Хуан посмотрел на небо и некоторое время что-то на нем изучал.
- Нам пора, - сухо сообщил он и встал.

********************************

- Сейчас не время об этом говорить, - отрезал он. - Знание - сила. Для того, чтобы о нем говорить, нужно уметь управлять силой. А чтобы этому научиться, необходимо время. Много времени.
Я пытался настаивать, но он резко сменил тему. Он спросил, как у меня обстоят дела со «сновидением».
К тому времени я уже начал наблюдать во сне конкретные места - университет и квартиры своих друзей.
- Когда ты бываешь в этих местах - днем или ночью? - спросил дон Хуан.
Мои сны соответствовали тому времени дня, в которое я обычно бываю в соответствующих местах. В университете - днем, в домах своих друзей - вечером.
Дон Хуан предложил мне практиковать «сновидение» во время дневного сна и посмотреть, удастся ли мне визуализировать выбранное место в том виде, который оно имеет в тот самый момент, когда я сплю. Если я практикую «сновидение» ночью, то и видения выбранных мест должны быть ночными. Переживаемое в «сновидении» должно соответствовать тому времени суток, в которое «сновидение» практикуется. В противном случае это будет не «сновидение», а обычный сон.
- Чтобы облегчить себе задачу, тебе следует избрать вполне определенный объект, который должен находиться в том месте, куда ты хочешь попасть. На этом объекте необходимо сосредоточить внимание, - продолжал дон Хуан. - Например, ты можешь выбрать на этой вершине какой-нибудь вполне конкретный куст и смотреть на него до тех пор, пока он прочно не отпечатается в твоей памяти. И впоследствии ты сможешь попадать сюда в сновидении, просто вызвав образ этого куста. Или, скажем, камня, на котором мы сидели. Или чего угодно другого, что здесь присутствует: Задача путешествий в сновидениях значительно упрощается, если вызываешь образ места силы. Например, такого, как то, где мы сейчас находимся. Но если тебе по каким-либо причинам не хочется попадать именно сюда, можешь воспользоваться любым другим местом. Вероятнее всего, университет тоже является для тебя местом силы. Используй его.
Сначала сосредоточься на любом объекте, который там есть, а потом отыщи этот объект в сновидении. С объекта, который тебя интересует, переводи взгляд на руки. Потом - на любой другой объект и так далее. Но сейчас тебе необходимо полностью сосредоточиться на том, что присутствует здесь, на этой вершине, поскольку это - самое важное место в твоей жизни.

[itzqintli 9,789]

Смерть. Последний танец. Личная Сила

 

 

- А ради чего воины хоронят себя, дон Хуан?
- Ради просветления и силы.
У меня появилось исключительно приятное ощущение умиротворенности. Весь мир наполнился покоем. Тишина стояла редкостная. Но на нервы она мне не действовала. Я не привык к такого рода безмолвию и попытался что-то сказать, но дон Хуан не дал. Спустя некоторое время неподвижное безмолвие и спокойствие, царившие в этом месте, начали действовать на мое настроение. Я начал думать о своей жизни и личной истории, и, как всегда, на меня нахлынуло знакомое чувство печали, и вслед за ним - поток смутных сожалений и угрызений совести. Я сказал дону Хуану, что недостоин этого места и не заслуживаю того, чтобы здесь находиться, ведь его мир - это мир силы, справедливости и чистоты, а я - слаб, и дух мой искорежен обстоятельствами моей жизни.
Дон Хуан засмеялся и пригрозил засыпать мою голову землей, если я буду продолжать в том же ключе. Он сказал, что я человек. И, как любой человек, заслуживаю всего, что составляет человеческую судьбу - радости, боли, печали и борьбы. Но природа поступков человека не имеет значения, если он действует как подобает воину.

*********************

- Мне придется еще не раз приходить с тобой сюда. А потом ты будешь снова и снова приходить сюда сам. До тех пор, пока не насытишься этой вершиной, пока она буквально не затопит все твое существо. Ты сам узнаешь, когда это произойдет.. И тогда эта вершина станет местом твоего последнего танца.
- Что означают твои слова, дон Хуан? Что за последний танец?
- Это - место твоей последней остановки. Где бы ни застала тебя смерть, умирать ты будешь здесь. У каждого воина есть место смерти. Избранное место, насквозь пропитанное незабываемыми, исполненными силы событиями, каждое из которых оставило неизгладимый след; место, на котором воин становился свидетелем великих чудес, в котором ему были поведаны тайны; место, где воин запасает свою личную силу. Долг воина - возвращаться туда после каждого контакта с силой, чтобы в этом месте сделать ее запас. Он либо просто приходит туда, либо попадает в сновидении. А в итоге, когда заканчивается время, отведенное ему здесь, на этой земле, и он чувствует на левом плече прикосновение смерти, дух его, который всегда готов, летит в избранное место, и там воин совершает свой последний танец. Он танцует, и единственным зрителем является смерть. У каждого воина своя особая последовательность движений и поз. Они несут в себе силу. Этому своеобразному танцу воин учится в течение всей жизни. Танцу, который воин исполняет под воздействием своей личной смерти. Если сила умирающего воина ограничена, танец его короток. Но если сила воина грандиозна, то его танец исполнен фантастического великолепия. Однако независимо от того, мала его сила или неизмерима, смерть должна остановиться. Смерть не может не стать свидетелем последнего танца воина на этой земле. Этот танец есть рассказ воина о том тяжелом труде, каким была его жизнь, и смерть должна ждать, ибо ей не под силу одолеть воина, пока танец его не будет завершен.
От слов дона Хуана меня бросило в дрожь. Покой, сумерки, величественные суровые картины окружающей природы - все было словно отдельными чертами, соединение которых рождало в воображении фантастические образы последнего танца воина - танца силы.
- Можешь ли ты научить меня этому танцу, невзирая на то, что я - не воин? - спросил я.
- Тот, кто охотится за силой, должен научиться этому сам, - ответил он. - И сейчас я ничем не могу тебе помочь. В скором времени у тебя, возможно, появится достойный противник. Тогда я покажу тебе первое движение твоего танца силы. А все остальные его элементы тебе придется находить самостоятельно, и это станет делом всей твоей жизни. Каждое новое движение ты будешь добывать в борьбе за силу. Так что, собственно говоря, танец воина - это история его жизни, история его личной борьбы, которая растет по мере того, как растет его личная сила.
- И что, смерть действительно останавливается, чтобы посмотреть на танец воина?
- Воин - всего лишь человек. Простой человек. И ему не под силу вмешаться в предначертания смерти. Но его безупречный дух, который обрел силу, пройдя сквозь невообразимые трудности, несомненно способен на время остановить смерть. И этого времени достаточно для того, чтобы воин в последний раз насладился воспоминанием о своей силе. Можно сказать, что это - сговор, в который смерть вступает с тем, чей дух безупречен.
Меня одолело любопытство, и я задал вопрос, который, по правде говоря, был праздным. Я спросил дон Хуана, знал ли он воинов, которые умерли, и известно ли ему, как последний танец повлиял на процесс их умирания.
- Прекрати, - сухо ответил он. - Смерть - это слишком серьезно и фундаментально. Умереть - не просто подрыгать ногами и задубеть.
- А я тоже буду исполнять свой последний танец перед лицом смерти?- Непременно. Ты охотишься за личной силой, хотя пока что и не живешь как воин. Сегодня солнце явило тебе знак. Все лучшее, что ты сделаешь в своей жизни, будет сделано в конце дня. Очевидно, тебе не по нраву юное сияние раннего света. Путешествия по утрам тебя не привлекают. Но умирающее солнце - - темно-желтое слепое солнце - твое. Ты не любишь жару, ты любишь закатное сияние. И поэтому твой последний танец будет совершен на этой вершине в конце дня. И в танце этом будет твой рассказ о борьбе, о битвах, в которых ты победил, и о тех, которые проиграл, о радостях и разочарованиях, обо всем, что было встречено тобой в походе за личной силой. Твой танец поведает об открывшихся тебе тайнах и о чудесах, ставших твоим достоянием. Так же, как сегодня, умирающее солнце опалит тебя, но не обожжет. Будет дуть мягкий теплый ветер, и вершина холма задрожит. И когда танец твой подойдет к концу, ты посмотришь на солнце, посмотришь в последний раз, потому что больше ты не увидишь его никогда - ни наяву, ни в сновидении. А потом - потом смерть позовет тебя, указав на юг. В бесконечность.
 

 

- Смерть - это личность, дон Хуан? - спросил я, усаживаясь на крыльце.
Во взгляде дона Хуана отразилось замешательство. Он держал сумку с продуктами, которые я ему привез. Осторожно поставив ее на землю, он сел напротив меня. Я почувствовал воодушевление и объяснил, что меня интересует, является ли смерть личностью, или выглядит как некое существо, когда наблюдает за воином во время его последнего танца.
- Какая разница? - спросил дон Хуан.
Я сказал, что меня впечатлял этот образ. Поэтому мне интересно, каким образом дон Хуан к нему пришел. Откуда он знает, что дело со смертью и последним танцем воина обстоит именно так.
- Все очень просто, - ответил дон Хуан. - Человек знания видит, и поэтому знает, что последний свидетель - смерть.
- Ты имеешь в виду, что сам видел последний танец воина?
- Нет. Человек не может быть его свидетелем. Только смерть. Но я видел собственную смерть. Она наблюдала за мной, и я танцевал перед ней, как будто умирая. В конце моего танца смерть не позвала меня и не указала ни в каком направлении, а избранное место не вздрогнуло, со мной прощаясь. То есть мое время на земле еще не было исчерпано, и я не умер. Просто тогда, когда это происходило, я обладал небольшим количеством силы, поэтому мне не дано было понять предначертаний моей смерти. И я верил в то, что умираю.
- Она была похожа на личность?
- Смешной ты человек. Полагаешь, что, задавая вопросы, сможешь все понять. Я не думаю, что это тебе удастся, но кто я такой, чтобы говорить наверняка? Смерть не похожа на личность. Скорее, это - некое присутствие, присутствие чего-то неопределенного. Можно выбрать разные способы говорить о ней. Можно сказать, что смерть - ничто. И в то же время смерть - это все. И то, и другое утверждения - верны. Смерть становится тем, что ты хочешь в ней увидеть. Мне легко иметь дело с людьми. Поэтому для меня смерть - это личность. Кроме того, я склонен к мистификации. Поэтому смерть является мне с пустыми глазницами. Я могу смотреть сквозь них, как сквозь два окна. И в то же время они двигаются, как обычные глаза. Поэтому я могу сказать, что смерть пустыми глазницами смотрит на воина, исполняющего свой последний танец на земле.
- Но все это - именно так только для тебя, дон Хуан, или для любого воина?
- Для любого воина, у которого есть танец силы, это именно так. И в то же время не так. Смерть становится свидетелем последнего танца воина, но каждый воин видит смерть по-своему. Она может быть чем угодно - птицей, светом, человеком, кустом, камнем, туманом или присутствием чего-то неизвестного.
Образы смерти, созданные доном Хуаном, растревожили меня. Я не мог подобрать слов для вопросов. Я даже начал заикаться. Дон Хуан с улыбкой смотрел на меня.
- Ну-ну, давай, давай, - подбодрил он.
Я спросил, зависит ли то, в каком виде воин воспринимает смерть, от его воспитания. В качестве примера я привел индейцев юма и индейцев яки. Сам я полагал, что именно воспитанием в значительной степени определяется то, как человек видит свою смерть.
- Воспитание не имеет никакого значения, - ответил он.
- Все зависит от личной силы. Личность человека - это суммарный объем его личной силы. И только этим суммарным объемом определяется то, как он умирает.
- Что такое личная сила?
- Личная сила - это чувство. Что-то вроде ощущения удачи или счастья. Можно назвать ее настроением. Личная сила человека и ее накопление никак не связаны с его происхождением. Я уже говорил, что воин - это охотник за силой. И я учу тебя тому, как на нее охотиться и как ее накапливать. И ты столкнулся с общей для всех нас проблемой - проблемой убежденности. Тебе необходимо твердо верить в то, что личная сила существует, что ее можно использовать и накапливать. Но убежденности в том, что все это - именно так, у тебя до сих пор нет.
Я сказал, что он все же своего добился и что ему удалось убедить меня настолько, насколько это вообще возможно. Он засмеялся:
- Это - не та убежденность, которую я имею в виду. Два-три раза он мягко ударил меня кулаком по плечу и со смешком добавил:
- Мне не нужны твои комплименты, ты же знаешь.
Я почувствовал, что должен заверить его в своей абсолютной серьезности.
- Не сомневаюсь, - сказал он. - Но под убежденностью подразумевается способность к самостоятельным действиям. А для того, чтобы этого добиться, тебе предстоит еще предпринять усилия. Ты должен сделать еще очень и очень много. Ведь ты же только начал.
Он немного помолчал. На лице его отразилась безмятежность.
- Ты иногда до смешного напоминаешь мне меня самого, - продолжал он. - Я тоже не хотел становиться на путь воина. Я считал, что вся эта работа никому не нужна. Если нам все равно предстоит умереть, какая разница - умереть воином или не воином. Но я ошибался. Однако к этому заключению я должен был прийти самостоятельно. Только когда человек сам убеждается в том, что не прав и что разница - невообразимо огромна, тогда он - убежден. И дальше может продолжать самостоятельно. И даже самостоятельно стать человеком знания.

[itzqintli 9,789]

Охотник за  Силой

 

 

К концу дня он поймал пятерых перепелов в простейшую ловушку, устанавливать которую он меня научил.
- Двух будет достаточно, - сказал он и остальных выпустил.
Затем он научил меня жарить перепелов на костре. Я хотел было нарезать с кустов веток, чтобы запечь перепелов на костре целиком, как это делал мой дед. Он готовил дичь на углях, обложив ее листьями и зелеными ветками и обмазав мокрой землей. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды в том, чтобы причинять вред кустам, тем более, что мы уже причинили его перепелам.
Поев, мы не спеша направились к скалам, видневшимся в отдалении. Мы уселись на склоне песчаникового холма, и я в шутку сказал, что как по мне, то я приготовил бы всех пятерых перепелов и что приготовленные мной, они по вкусовым качествам заметно превзошли бы жаркое, которое приготовил он.
- В этом я не сомневаюсь, - с готовностью согласился дон Хуан, - Но если бы ты все это проделал, то, возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми.
- Что ты хочешь сказать? - спросил я. - Что могло бы нам помешать?
- Кусты, перепела, все вокруг восстало бы против нас.
- Никогда я не могу понять, всерьез ты говоришь или нет, - сказал я.
Он изобразил нетерпение и причмокнул губами:
- У тебя какое-то странное представление о том, что значит говорить всерьез. Я много смеюсь, потому что мне нравится смеяться, но все, что я говорю, это совершенно серьезно, даже если ты не понимаешь, о чем идет речь. Почему мир должен быть таким, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так думать?
- Но ведь нет доказательств того, что он - не такой, - возразил я.
Темнело. Мне было интересно, собирается ли он поворачивать к дому, но он, похоже, не торопился, а я был настроен довольно благодушно.
Дул холодный ветер. Вдруг дон Хуан встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину холма и встать там на свободной от кустов площадке.
- Не бойся, - подбодрил он меня, - Я - твой друг и прослежу за тем, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.
- Что ты имеешь в виду? - встревожился я.
Дон Хуан обладал коварной способностью из состояния полнейшей удовлетворенности и даже радости мгновенно загонять меня в состояние дикого страха.
- В это время суток мир очень странен, - сказал он. - Вот что я имею в виду. Но что бы ты ни увидел, не пугайся.
- А что я могу увидеть?
- Пока не знаю, - ответил он, внимательно всматриваясь во что-то, находящееся к югу от нас.
Дон Хуан вроде не был ничем обеспокоен. Я смотрел в том же направлении, что и он.
Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.
- Вот оно, - сказал он, словно ждал появления чего-то, и это что-то неожиданно появилось.
- Что это? - спросил я.
- Вон оно, - повторил он. - Смотри! Смотри!
Но я не видел ничего, кроме кустов.
- А теперь оно здесь, - настойчиво сказал он. - Оно здесь.
В это мгновение меня ударил порыв ветра, в глазах появилась резь. Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан. Там не было абсолютно ничего необычного.
- Я ничего не вижу, - сказал я.
- Ты только что это почувствовал. Только что. Оно попало тебе в глаза и мешает смотреть.
- Что - «оно»? О чем ты говоришь?
- Я специально привел тебя на вершину холма, - ответил он. - Здесь мы заметны, и нечто пришло к нам.
- Что «нечто»? Ветер?
- Не просто ветер, - сурово произнес он. - Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер - это все, что тебе известно.
Я напряг глаза, вглядываясь в кустарник, покрывавший окружающую пустыню. Дон Хуан немного постоял рядом со мной, а потом вошел в чапараль и начал обрывать большие ветки с каких-то кустов. Сорвав восемь веток, он сложил их в пучок. Мне он велел проделать то же самое и громко извиниться перед кустами за причиненный им вред.
Когда у каждого из нас оказалось по охапке веток, дон Хуан велел мне бегом вернуться на свободную от растительности вершину холма и там лечь между двумя большими камнями. С молниеносной быстротой он разложил ветки из моей охапки так, что они укрыли меня с головы до ног. Потом он улегся сам и точно так же укрылся ветками из своей охапки. Потом сквозь листья он прошептал, чтобы я следил, как так называемый ветер перестанет дуть, едва мы сделаемся незаметными.
В какой-то момент ветер, как и предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был настолько плавным, что я вряд ли заметил бы перемену, если бы специально за этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.
Я прошептал дону Хуану, что ветер стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку то, что я называю ветром - не ветер вовсе, а нечто обладающее собственной волей и самым натуральным образом способное нас узнать.
От нервного напряжения я засмеялся.
Приглушенным голосом дон Хуан обратил мое внимание на застывшую вокруг нас тишину. Потом он прошептал, что собирается встать, и велел мне сделать то же самое, левой рукой аккуратно отодвинув ветки.
Встали мы одновременно. Дон Хуан какое-то время всматривался в южном направлении, а потом вдруг резко повернулся на запад.
- Змея. Настоящая змея, - пробормотал он, указывая на юго-запад.
- Смотри! Смотри! - подтолкнул он меня.
Я смотрел со всей внимательностью, на какую только был способен. Мне очень хотелось увидеть то, о чем он говорит, но я ничего не замечал. Вернее, я не замечал ничего такого, чего не было до этого. Передо мной простиралась пустыня, поросшая кустами, которые, вроде бы, шевелит мягкий ветерок. Они шелестели.
- Оно здесь, - сказал дон Хуан.
И в это мгновение ветер ударил мне в лицо. Казалось, что он и в самом деле начал дуть после того, как мы встали. Это было невероятно, я решил, что всему этому обязательно должно быть какое-либо вполне логичное объяснение.
Дон Хуан мягко усмехнулся и посоветовал мне не перегружать мозги поисками причины.
- Давай-ка еще раз наломаем веток, - сказал он. - Я очень не люблю так поступать с маленькими растениями, но мы должны тебя остановить.
Он собрал те ветки, которыми мы укрывались, сложил их в кучу и забросал землей и камнями. Затем так же, как и в первый раз, мы сорвали по восемь больших раскидистых ветвей. Все это время ветер дул безостановочно. Я чувствовал, как он треплет волосы у меня над ушами. Дон Хуан прошептал, что после того, как он меня укроет, я должен лежать молча и без малейшего движения. Он очень быстро укрыл меня с ног до головы, потом лег рядом и укрылся сам.
Мы лежали так минут двадцать. За это время произошло совершенно необъяснимое явление: ветер опять стих. Его жесткий непрерывный напор сменился едва заметными вибрациями.
Я затаил дыхание в ожидании сигнала. Вот дон Хуан осторожно отодвинул ветки. Я сделал то же, и мы встали. Над вершиной холма опять нависла неподвижная тишина. Чапараль под нами еле-еле вздрагивал листьями.
Дон Хуан неотрывно смотрел на юг.
- Опять идет! - громко воскликнул он.
Я непроизвольно подпрыгнул от неожиданности, едва не потеряв равновесие, а он громко приказал мне смотреть.
- Но что я должен увидеть? - в отчаянии спросил я.
Он ответил, что оно - чем бы там оно ни было - ветром или чем-то другим - похоже на облако, на вихрь вдалеке над кустами, который подбирается к вершине холма, на которой мы стоим.
Я увидел волну, пробежавшую по кустарнику на некотором расстоянии от нас.
- Вот оно, - сказал дон Хуан, - смотри, как оно нас ищет.
Сразу вслед за его словами мне в лицо в очередной раз ударил устойчивый поток ветра. Но реакция моя теперь была иной - я пришел в ужас. Я не видел того, о чем говорил дон Хуан, однако видел таинственную волну, пробежавшую по поверхности кустарника. Не желая поддаваться страху, я спешно выискивал какое-нибудь приемлемое объяснение. Я уверял себя в том, что в тех местах, должно быть, имеются устойчивые воздушные потоки, и дон Хуан, отлично зная эту местность, не только хорошо в них разбирается, но и умеет рассчитывать их поведение. Поэтому все, что от него требовалось, - это лежать, считать и поджидать, пока ветер прекратится. Поднявшись же на ноги, ему нужно было только дождаться следующего порыва.
Из моих умственных упражнений меня вытряхнул голос дона Хуана. Он говорил, что пора уходить. Я заупрямился, мне хотелось остаться и убедиться в том, что ветер перестанет дуть сам по себе.
- Я ничего не видел, дон Хуан, - сказал я.
- Но нечто необычное ты все же заметил.
- Может, еще раз расскажешь, что я должен был видеть?
- Я уже все тебе рассказал, - ответил он. - Нечто, скрывающееся в потоках ветра. Оно похоже на вихрь, на облако, на туман, на лицо, которое кружит вокруг.
И дон Хуан рукой изобразил горизонтальное и вертикальное движение:
- Оно движется в определенном направлении либо перекатываясь, либо вращаясь, как смерч. Чтобы правильно действовать, охотник должен все это знать.
Я собрался было пошутить по этому поводу, но дон Хуан так упорно и серьезно отстаивал свою точку зрения, что я не посмел. Он бросил на меня короткий взгляд, и я отвел глаза.
- Глупо верить в то, что мир именно таков, каким считаешь его ты, - сказал он. - Этот мир - место, исполненное тайн. Особенно в сумерках.
Он кивнул в том направлении, откуда дул ветер:
- Это может преследовать нас. Оно способно нас вымотать и даже убить.
- Ветер?
- В это время суток, в сумерках, ветра не бывает. В это время существует только сила.
Мы оставались на вершине холма еще около часа. Все это время, не переставая, дул сильный ветер.
Пятница, 30 июня 1961
Вечером после еды мы с доном Хуаном устроились на площадке перед домом. Я уселся на «своем месте» и занялся заметками. Дон Хуан улегся на спину, сложив на животе руки. Из-за «ветра» мы целый день не отходили от дома. Дон Хуан объяснил, что вчера мы намеренно побеспокоили силу, с которой лучше не шутить. Он даже заставил меня спать, укрывшись ветками.
Неожиданный порыв ветра заставил дона Хуана вскочить одним невероятно мощным прыжком.
- Вот черт! - воскликнул он. - Ветер ищет тебя.
- Не морочь голову, дон Хуан, - со смехом сказал я. - Меня на такое не купишь. В самом деле, нет.
Я не упрямился. Просто я никак не мог согласиться с тем, что ветер обладает собственной волей и может меня искать, равно как и с тем, что он на самом деле выслеживал нас и бросался к нам на вершину холма. Я сказал, что идея «ветра, обладающего волей» относится к очень примитивному мировоззрению.
- Хорошо, тогда что такое ветер? - вызывающе спросил дон Хуан.
Я терпеливо объяснил ему, что массы горячего и холодного воздуха создают различные давления, и, вследствие их разницы, воздух перемещается в горизонтальном и вертикальном направлениях. Я довольно долго посвящал дона Хуана в основы метеорологии.
- То есть ты хочешь сказать, что ветер - это лишь результат взаимодействия холодного и горячего воздуха? - спросил дон Хуан с заметным замешательством.
- Боюсь, что так, - ответил я, молча наслаждаясь своим триумфом.
Дон Хуан, казалось, был ошарашен. Но потом он взглянул на меня и расхохотался.
- Все твои мнения - окончательны, - сказал он с ноткой сарказма в голосе. - Все они - последнее слово, верно? Но для охотника, однако, твое мнение по поводу ветра - чистейший вздор. Нет никакой разницы, каким будет давление - единица, две или десять. Если бы ты жил среди дикой природы, ты бы знал: в сумерках ветер становится силой. Настоящий охотник знает это и действует соответственно.
- Как именно?
- Он использует сумерки и силу, скрытую в ветре.

**************************************************************

Я не знал, с чего начать, потому что вопросы буквально толпой теснились в моей голове. Дон Хуан, похоже, был в курсе моего настроения и с явным удовлетворением рассмеялся.
- Как ты себя чувствуешь? - с оттенком иронии спросил он.
Я не хотел отвечать. Я все еще был не в себе.
Дон Хуан велел мне сесть на плоскую каменную плиту. Он сказал, что этот камень - объект силы, и что если я немного на нем посижу, силы мои восстановятся.
- Садись! - сухо приказал он.
На лице его не было улыбки. Глаза его были яростными и пронзительными. Я автоматически сел.
Он сказал, что, допуская уныние и плохое настроение, я поступаю неосмотрительно. С силой так вести себя нельзя, и этому необходимо положить конец, иначе сила обернется против нас, и мы никогда не уйдем живыми из этих безлюдных холмов.
После короткой паузы он как бы между прочим спросил:
- Как у тебя обстоят дела со сновидением?
Я рассказал, как сложно мне стало давать себе команду смотреть на свои руки. Сначала все шло относительно гладко. Может быть, это было обусловлено новизной. Без каких бы то ни было затруднений я вспоминал о том, что нужно приказать себе смотреть на руки. Однако восторг прошел, и вот уже в течение целого ряда ночей я вообще не мог этого сделать.
- Нужно на ночь надевать головную повязку, - сказал дон Хуан. - Но добыть ее не так-то просто. Я не могу тебе ее дать, ты должен сделать повязку сам. Из грубой ткани. Но только после того, как увидишь ее в сновидении. Понимаешь? Головную повязку нужно изготовить в строгом соответствии с особым видением. И у нее должна быть поперечная лента, проходящая четко через макушку головы. Конечно, ты мог бы ложиться спать в шляпе или, как бенедиктинец, надевать на ночь колпак, но это только интенсифицирует обычные сны, а сновидению способствовать не будет.
Он немного помолчал, а потом быстро и многословно начал объяснять, что видение головной повязки может явиться не только в «сновидении», но и в бодрствующем состоянии в результате какого-нибудь события, не имеющего к ней, казалось бы, никакого отношения. Например, наблюдения полета птиц, течения воды, облаков или чего-то в таком роде.
- Охотник за силой наблюдает за всем, - продолжал он.
- И все, за чем он наблюдает, раскрывает ему какие-нибудь тайны.
- Но как убедиться в том, что наблюдаемый тобой объект раскрывает тебе тайну? - спросил я.
Я рассчитывал, что он выдаст мне какую-нибудь формулу, позволяющую делать «правильные» интерпретации.
- Единственный способ убедиться - неукоснительно следовать всем тем инструкциям, которые я давал тебе, начиная с самой первой нашей встречи, - ответил он. - Чтобы обладать силой, нужно вести жизнь, наполненную силой.
Он снисходительно улыбнулся. Его ярость вроде прошла, он даже слегка подтолкнул меня под локоть:
- Жуй свою пищу, обладающую силой.
Я принялся жевать сушеное мясо, и тут до меня дошло: наверное, в нем содержатся какие-то психотропные вещества. Этим и объясняются мои ночные галлюцинации. На какое-то время я почувствовал облегчение. Если Дон Хуан действительно добавил что-то в мясо, то все миражи, которые я наблюдал, становятся вполне понятным явлением. Я спросил его, добавлялось ли что-то в «мясо силы».
Он засмеялся, но прямо не ответил. Я настаивал, уверяя его в том, что вовсе не сержусь, и даже не чувствую раздражения, а просто хочу это знать, чтобы как-то удовлетворительно с моей точки зрения объяснить события предыдущей ночи. Я требовал, просил и в конце концов начал умолять его сказать мне правду.
- А ты точно - с трещиной, - произнес он, недоверчиво качая головой. - У тебя есть коварная тенденция. Ты настаиваешь на объяснениях, которые удовлетворяли бы именно тебя. В этом мясе нет ничего, кроме силы. И силу туда не добавлял ни я, ни кто-либо другой. Силой мясо наполнила сама сила. Это - мясо оленя, который был дан мне в качестве дара. Не так давно таким же даром для тебя явился кролик. К тому кролику ни ты, ни я ничего не добавляли. Я не говорил тебе засушить его мясо, потому что для этого тебе потребовалось бы гораздо больше силы, чем у тебя есть. Но я велел тебе поесть кроличьего мяса. По собственной глупости ты съел тогда слишком мало. То, что произошло с тобой сегодня ночью, не было ни шуткой, ни чьими-то проделками. У тебя была встреча с силой. Туман, тьма, молнии, гром и дождь были частями великой битвы силы. Дуракам везет. Воин многое бы отдал за такую битву.
Я возразил, что все событие в целом не могло быть битвой силы, потому что оно не было реальным.
- А что реально? - очень спокойно спросил дон Хуан.
- Вот это, то, на что мы смотрим, - реально, - ответил я, обведя рукой окружавший нас пейзаж.
- Но мост, который ты видел ночью, и лес, и все остальное - все было таким же.
- Тогда куда оно все делось? Если все это реально, где оно сейчас?
- Здесь. Если бы ты обладал достаточной силой, ты мог бы вызвать все, что видел ночью. Вызвать прямо сейчас. Но сейчас ты на это не способен, потому что находишь большую пользу в том, чтобы сомневаться и цепляться за свою реальность. Однако в этом нет никакой пользы, приятель. Никакой. Прямо здесь, перед нами, расстилаются неисчислимые миры. Они наложены друг на друга, друг друга пронизывают, их множество, и они абсолютно реальны. Если бы ночью я не схватил тебя за руку, ты пошел бы по мосту, независимо от своего желания. А до этого мне приходилось защищать тебя от ветра, который тебя искал.
- А что бы случилось, если б ты меня не защищал?
- Ты не обладаешь достаточной силой. Поэтому ветер заставил бы тебя заблудиться, и, вероятно, даже убил бы, столкнув в пропасть. Но туман был вполне реален. В нем с тобой могли бы случиться две вещи. Либо ты перешел бы по мосту на другую сторону, либо ты упал бы и разбился насмерть. Все зависит от силы. Но в одном я уверен - если бы я тебя не защищал, ты пошел бы по мосту. Несмотря ни на что. Такова природа силы. Как я тебе уже говорил, сила командует тобой и в то же время тебе подчиняется. Этой ночью, например, она заставила бы тебя взойти на мост. Но потом, подчиняясь тебе, она поддерживала тебя на твоем пути по мосту. Я остановил тебя, так как знаю, что ты не умеешь использовать силу, а без ее помощи мост бы разрушился.
- Ты тоже видел этот мост, дон Хуан?
- Нет. Я видел просто силу. Она может быть чем угодно. Например, для тебя в этот раз она была мостом. Почему именно мостом, я не знаю. Мы - таинственные существа.
- А вообще ты когда-нибудь видел мост в тумане, дон Хуан?
- Никогда. Но это объясняется лишь тем, что я - не такой, как ты. Я видел другое. Мои битвы силы совсем не были похожи на твои.
- А что видел ты, дон Хуан? Можешь рассказать?
- В своей первой битве силы я встретился в тумане со своими врагами. Но у тебя врагов нет. Тебе не свойственно ненавидеть людей. А во мне это было. Моя ненависть к людям была для меня способом потакать своей слабости. Теперь этого нет. Я победил в себе ненависть, но в той первой битве силы она меня почти разрушила. Твоя же битва силы была, наоборот, очень тонкой и почти тебя не затронула. Но зато теперь ты пожираешь себя своими собственными вздорными мыслями и сомнениями. Это - твой способ потакать себе. Туман повел себя с тобой безупречно. Чем-то ты ему близок. Он подарил тебе дивный мост, и мост этот теперь всегда будет ждать тебя там, в тумане. И будет являться тебе снова и снова, пока не настанет день, когда ты по нему пройдешь. Поэтому я настоятельно тебе советую с сегодняшнего дня не ходить в одиночку в места, где бывают туманы. До тех пор, пока ты не будешь готов сделать это сознательно. Сила - штука очень странная, волшебная. Чтобы в полной мере ею обладать и повелевать, нужно сперва обзавестись некоторым количеством силы, достаточным для начала. Можно однако, сделать и по другому: понемногу накапливать силу, никак ее не используя до тех пор, пока не наберется достаточно, чтобы выстоять в битве силы.
- Что такое битва силы?
- Происходившее с тобой этой ночью было ее началом. Картины, которые разворачивались перед твоими глазами, были вместилищем силы. Когда-нибудь ты разберешься в их смысле, ведь они имеют огромное значение.
- А ты не мог бы рассказать, что они означают, дон Хуан?
- Нет. Эти картины - твое личное завоевание. Его нельзя ни с кем разделить. Но то, что произошло этой ночью, - лишь начало, только первая стычка. Настоящая битва ждет тебя за мостом. Что там? Об этом узнаешь только ты. И только ты узнаешь, куда ведет та тропа в лесу. Но все это может произойти, а может и не произойти. Чтобы пускаться в путешествие по этим неведомым тропам и мостам, нужно иметь достаточное количество своей собственной силы.
- А если силы у человека недостаточно, что тогда?
- Смерть ждет, она ждет всегда, и едва сила воина подходит к концу, смерть просто дотрагивается до него. Так что просто глупо пускаться в путь к неизвестному, не имея силы. Он приведет только к смерти.
Я почти не слушал его. Я со всех сторон обсасывал идею относительно галлюциногенных свойств мяса силы. Мне нравилось это занятие, оно успокаивало и умиротворяло, несмотря на то, что было явным потаканием себе.
- Не утруждай себя, ты все равно ничего не вычислишь, - произнес дон Хуан, словно прочитав мои мысли. - Мир - это тайна. И то, что ты видишь перед собой в данный момент, - еще далеко не все, что здесь есть. В мире есть еще столько всего… Он воистину бесконечен в каждой своей точке. Поэтому попытки что-то для себя прояснить - это на самом деле всего лишь попытки сделать какой-то аспект мира чем-то знакомым, привычным. Мы с тобой находимся здесь, в мире, который ты называешь реальным, только потому, что оба мы его знаем. Ты не знаешь мира силы, и поэтому не способен превратить его в знакомую картину.
- Ты знаешь, что я не могу с тобой спорить, - сказал я. - Но в то же время принять все это мой разум не в состоянии.
Он засмеялся и легонько дотронулся до моей головы.
- Ты - псих. Честное слово, - улыбнулся он. - Но это - нормально. Я знаю: жить, как подобает воину, необычайно трудно. Если бы ты выполнял все мои инструкции и действовал в точности так, как я тебя все время учил, ты к сегодняшнему дню обладал бы силой, достаточной, чтобы пройти по мосту. Достаточной для того, чтобы видеть и остановить мир.
- Но с какой стати, дон Хуан, я должен хотеть обладать силой?
- Вряд ли можно сейчас размышлять о причинах. Но если бы ты накопил достаточное количество силы, она сама подсказала бы тебе ответ на этот вопрос. Бред сумасшедшего, верно?
- Хорошо, а тебе самому сила зачем?
- Я в этом похож на тебя. Я тоже не хотел обладать силой. И не видел причин для того, чтобы ее накапливать. И никогда не выполнял инструкций, которые мне давались, или, по крайней мере, никогда не думал, что их выполняю. И однако, несмотря на свою глупость, я накопил достаточное количество силы, и в один прекрасный день моя личная сила заставила мир рухнуть.
- Но почему кто-то должен хотеть остановить мир?
- Так ведь никто и не хочет, в том-то и дело. Это просто происходит. А когда ты узнаешь, что это такое - остановка мира, ты осознаешь, что на то есть свои веские причины. Видишь ли, одним из аспектов искусства воина является умение сначала по некоторой особой причине разрушить мир, а затем - снова восстановить его для того, чтобы продолжать жить.Я сказал, что, наверное, было бы убедительнее всего, если бы он на примере разъяснил мне эти особые причины для разрушения мира.
Он какое-то время молчал, как бы обдумывая, что мне ответить.
- Ничего не могу тебе по этому поводу сказать, - проговорил он наконец. - Для того, чтобы это знать, нужна сила, много силы. Может быть, когда-нибудь ты, несмотря на собственное сопротивление, начнешь жить, как подобает воину. Это произойдет, вероятнее всего, тогда, когда ты накопишь достаточно силы и сможешь ответить на свой вопрос самостоятельно. Я научил тебя практически всему, что необходимо воину для того, чтобы начать должным образом действовать в мире, самостоятельно накапливая силу. Но мне, в то же время, известно, что ты еще не можешь этого сделать и что я должен проявить терпение. Чтобы попасть в мир силы, необходимо пройти путь длиною в жизнь. Это - непреложный факт, и мне он известен.
Дон Хуан взглянул на небо, а потом - на горы. Солнце уже повернуло к западу, а на горах клубились и быстро росли дождевые тучи. Я забыл завести часы и не знал, который час. Я спросил дона Хуана о времени, и у него начался такой приступ хохота, что он скатился с плиты, на которой мы сидели, прямо в кусты.
Потом он встал, потянулся, зевнул и сказал:
- Еще рано. Подождем, пока на вершине нашего холма соберется туман. Ты должен остаться один на этой плите и поблагодарить туман за все, что он для тебя сделал. А я буду где-нибудь поблизости, чтобы помочь тебе в случае необходимости.
Перспектива один на один встретиться с туманом почему-то привела меня в ужас. Я подумал, что такая иррациональная реакция с моей стороны - просто идиотизм.
- Ты не можешь, не поблагодарив, уйти из этих безлюдных гор, - твердо произнес дон Хуан. - Воин никогда не поворачивается к силе спиной, не заплатив за проявленную к нему благосклонность.
Он лег на спину, накрыл шляпой лицо и сложил руки под головой.
- Как я должен вести себя в ожидании тумана? - спросил я. - Что мне делать?
- Пиши! - сказал он из-под шляпы. - Только не закрывай глаза и не поворачивайся к туману спиной, когда он появится.
Я попытался было записывать, но никак не мог сосредоточиться. Я встал и начал беспокойно расхаживать туда-сюда. Дон Хуан приподнял шляпу и взглянул на меня с некоторым раздражением.
- Сядь! - приказал он.
Он сказал, что битва силы еще не окончена и что мне нужно приучить свой дух к безмятежности. Ничто из того, что я делаю, не должно выдавать моих чувств. Если, конечно, я не хочу, чтобы эти горы стали для меня ловушкой.
Дон Хуан сел и движением руки дал мне понять, что сейчас будет говорить о чем-то очень важном. Он сказал, что мне следует вести себя так, как будто ничего происходит, потому что места силы, а в одном из них мы в тот момент находились, способны «втянуть» человека, который чем-то обеспокоен. Тогда между человеком и местом силы могут образоваться странные и болезненные узы.
- Эти узы - как тяжелый якорь. Они не дают человеку оторваться от места силы иногда в течение всей жизни, - продолжал он. - А это место - не для тебя. Ты не нашел его сам. Так что возьми себя в руки, а то еще, чего доброго, штаны со страху потеряешь.
Его предостережение подействовало на меня подобно заклинанию. Несколько часов я работал без перерыва.
Дон Хуан заснул и проснулся только когда туман, спускавшийся с вершины холма, был уже в сотне метров от нас. Он встал и осмотрелся. Я тоже посмотрел вокруг, не поворачиваясь спиной к туману. Спустившийся с гор, которые были справа от нас, туман уже окутал все вокруг. Слева тумана не было, однако ветер, который вроде бы дул справа, гнал туман в долину. Туман неуклонно нас окружал.
Дон Хуан прошептал мне, что я должен в полном спокойствии стоять на месте, не закрывая глаз. Повернуться и начать спускаться вниз мне можно будет лишь тогда, когда туман полностью нас окружит.
И дон Хуан спрятался среди камней метрах в двух позади меня.
Горы были погружены в величественное и одновременно жуткое безмолвие. Мягкий ветер шуршал, подгоняя туман, и мне показалось, что это сам туман шипит, скатываясь на меня с вершины холма большими клочьями, похожими на комки плотного белесого вещества. Я понюхал туман. Запах чего-то острого странным образом смешивался с какими-то свежими мягкими ароматами. И туман окутал меня.
У меня возникло ощущение, что туман действует на веки. Они отяжелели. Захотелось закрыть глаза. Стало холодно. В горле запершило, захотелось кашлянуть, но я не решился. Чтобы не кашлянуть, я запрокинул голову и вытянул шею. Взглянув вверх, я почувствовал, что вижу плотность тумана, будто взгляд мой проникает сквозь него. Глаза начали закрываться, я не в силах был бороться со сном. Я почувствовал, что через мгновение рухну на землю. Тут откуда-то выскочил дон Хуан и, схватив меня за руки, сильно встряхнул. Этого было достаточно, чтобы я пришел в себя.
Он шепнул мне на ухо, что теперь я должен что есть духу бежать вниз по склону. Он будет следовать за мной, потому что ему вовсе не хочется, чтобы на него катились камни, которые я на бегу столкну вниз. Он сказал, что это - моя битва силы, поэтому я должен быть впереди, и моя задача - сохранять ясность ума и отрешенность, чтобы выбрать правильный путь.
- Это - как раз тот случай, - громко произнес он. - Мы спустимся только если твое настроение будет настроением воина. Иначе нам не уйти из тумана.
Мгновение я коле**лся. У меня не было уверенности в том, что я найду дорогу, которая выведет нас отсюда, из этих гор, на равнину.
- Ну! Беги, кролик, беги!!! - завопил дон Хуан и подтолкнул меня вниз.

********************************

 

[itzqintli 9,789]

Исскуство внимания. Поход за Силой.

 

 

Однако вечером дон Хуан дал мне контрольное задание. Без каких бы то ни было подсказок с его стороны мне предлагалось найти благоприятное для меня место на площадке перед домом, где мы обычно с доном Хуаном сидели. Это должно было быть место, на котором я определенно чувствовал бы себя совершенно счастливым и ощущал бы прилив сил. Почти всю ночь я провел, катаясь по земле на этой площадке в поисках благоприятного места. За это время мне удалось дважды заметить изменение цвета на фоне однородного темного грязного пола.
Наконец, в полном изнеможении я заснул на одном из мест, в которых менялся цвет. Утром дон Хуан разбудил меня и сказал, что я справился с заданием наилучшим образом: мне удалось отыскать не только благоприятное место, но и противоположное ему по воздействию, так сказать, враждебное или отрицательное, а также определить цвета, соответствующие обоим местам.
Суббота, 24 июня 1961
Ранним утром мы отправились в пустынный чапараль. По пути дон Хуан объяснил, что поиск «благоприятных» и «враждебных» мест имеет огромное значение для тех, кому приходится жить среди дикой природы. Я попытался перевести разговор на тему пейота, но об этом он говорить наотрез отказался, сказав, что сам вернется к теме пейота, когда придет время, и предупредив, что до этого я не должен даже вспоминать о ней.
Мы присели отдохнуть на густо заросшей площадке под какими-то высокими кустами. Чапараль вокруг нас еще не совсем высох от солнца, и среди растительности обитало огромное количество мух, которые постоянно мне докучали. Но дона Хуана мухи как будто не беспокоили. Мне стало интересно, каким образом ему удается их не замечать, но потом я увидел, что они попросту вообще не садятся на его лицо.
- Иногда может возникнуть необходимость в том, чтобы очень быстро найти благоприятное место прямо в чистом поле, - продолжил дон Хуан. - Или определить, не является ли враждебным то, на котором ты как раз собираешься отдохнуть. Когда-то мы сделали привал возле холма, и настроение у тебя тут же упало; помнишь, как ты тогда взбесился? Место, на котором мы сидели, было тебе враждебно. Ворона тебя об этом предупреждала, помнишь?
Я вспомнил, что в тот раз дон Хуан посоветовал мне в будущем избегать этого места. И вспомнил, как действительно пришел в бешенство оттого, что он не разрешил мне смеяться.
- Я думал тогда, что ворона, которая пролетела над нами, была знаком только для меня, - сказал он, - поскольку не знал, что вороны благоволят и к тебе тоже.
- Не понимаю, о чем ты…
- Ворона была знаком, - продолжал он. - Если бы ты разбирался в повадках ворон, ты бы немедленно убежал с того места, словно оно заражено чумой. Но не всегда поблизости оказывается ворона, которая может тебя предупредить, поэтому необходимо научиться самостоятельно находить место для лагеря или отдыха.
После довольно длительной паузы дон Хуан неожиданно повернулся ко мне и сказал, что найти подходящее место для отдыха просто: нужно всего лишь свести к переносице глаза. Он заговорщицки подмигнул мне и доверительным тоном сказал, что именно так я и поступил, когда катался ночью по земле, и благодаря этому смог найти оба места и увидеть соответствующие им цвета. Дон Хуан признался в том, что моя удача произвела на него сильное впечатление.
- Но я, честное слово, не знаю, как это у меня получилось, - сказал я.
- Ты свел глаза, - выразительно произнес он. - Это - технический прием, ты должен был его применить, хотя можешь об этом и не помнить.
Затем дон Хуан подробно описал этот прием. Он сказал, что на его отработку могут уйти годы. Заключается он в том, чтобы постепенно, сводя глаза к переносице, заставить их воспринимать одно и то же изображение по отдельности. Из-за несовпадения изображений возникает раздвоение зрительного восприятия мира, благодаря которому, по словам дона Хуана, человек может отмечать изменения в окружающей обстановке, которых в обычном режиме восприятия глаза попросту не замечают.
Дон Хуан предложил мне попробовать, заверив, что зрению это не повредит. Он сказал, что начинать следует с коротких взглядов почти самыми уголками глаз, а затем показал мне как это делается, выбрав большой куст. Когда я смотрел на глаза дона Хуана, бросавшие непостижимо быстрые взгляды на куст, у меня возникло странное ощущение. Они напомнили мне бегающие глазки животного, которое не может постоянно смотреть прямо перед собой.
Мы шли еще примерно час, в течение которого я пытался ни на чем не фокусировать взгляд. Затем дон Хуан велел мне смотреть раздельно, изолированно воспринимая изображения, видимые каждым глазом. Еще через час у меня ужасно разболелась голова, и нам пришлось остановиться.
- Как думаешь, сможешь ты сам найти подходящее место для привала? - спросил дон Хуан.
Я не имел понятия, по какому критерию судить о том, является место «подходящим» или нет. Он терпеливо объяснил, что, бросая на окружающий мир быстрые взгляды, можно увидеть необыкновенные явления.
- Какого типа? - спросил я.
- Это явления, которые мы не столько видим, сколько чувствуем, - уточнил дон Хуан. - Они больше похожи на ощущения, чем на зрительные образы. Если ты посмотришь таким способом на дерево или скалу, под которыми тебе хотелось бы отдохнуть, глаза помогут тебе ощутить, является ли выбранное место наиболее удачным для привала.
Я снова потребовал, чтобы дон Хуан объяснил, на что похожи ощущения, о которых он говорит, но он либо не мог их описать, либо просто не хотел, и сказал, что мне самому нужно попробовать выбрать подходящее место, и тогда он скажет, работают мои глаза в этом плане или нет.
В какое-то мгновение я заметил что-то похожее на точки света, отраженного прожилками кварца. Когда я прямо смотрел на то место, где они мелькнули, их не было видно, но стоило мне быстрым взглядом вскользь пробежать по окружающему пейзажу, как что-то вроде слабого сияния вновь обнаруживалось на том же самом месте. Я показал это место дону Хуану. Оно находилось как раз посредине открытого прямым лучам солнца участка голой земли. Дон Хуан раскатисто захохотал, а потом спросил, почему я выбрал именно это место. Я сказал, что увидел там сияние.
- Не имеет значение, что ты видишь, - объяснил он. - Ты можешь увидеть все, что угодно, хоть слона. Важно, что ты при этом чувствуешь.
Но я не чувствовал ничего. Дон Хуан загадочно взглянул на меня и сказал, что хотел бы доставить мне удовольствие и посидеть вместе со мной на выбранном мною пятачке, но предпочитает, чтобы я проверил свой выбор самостоятельно, а он тем временем посидит где-нибудь в другом месте.
Я опустился на землю. Дон Хуан отошел метров на десять-двенадцать и стал наблюдать за мной оттуда. Через несколько минут он начал громко смеяться. Его смех почему-то действовал мне на нервы. Он вывел меня из себя. Я почувствовал, что дон Хуан надо мной издевается, и буквально взбесился. Я спрашивал себя, что мне вообще здесь нужно. Во всей этой ситуации с учебой у дона Хуана с самого начала определенно был какой-то изъян. Я чувствовал, что, попав к нему в лапы, стал пешкой в неведомой мне игре.
Внезапно дон Хуан со всех ног бросился ко мне, схватил за руку и волоком оттащил меня по земле метров на пять от того места, где я сидел. Он помог мне встать на ноги и отер пот со своего лба. Я заметил, что на этом действии он выдохся чуть ли не до последнего предела. Он похлопал меня по спине и сказал, что я выбрал плохое место, и что ему пришлось в спешном порядке спасать меня, пока оно не сожрало все мои чувства. Я рассмеялся. Образ дона Хуана, бросающегося вызволять меня из «проклятого места», выглядел довольно занятно. Он несся так, словно ему было двадцать лет. Ступнями он словно цеплялся за мягкую красноватую пыль пустыни, как будто собирался с ходу через меня перемахнуть. Все произошло почти мгновенно: только что дон Хуан смеялся надо мной, а буквально через секунду-другую уже волок меня за руку по земле.
Немного погодя он велел мне снова попытаться найти подходящее место. Мы шли не останавливаясь, но как я ни старался, что-либо заметить или «почувствовать» мне не удавалось. Наверно, у меня получилось бы, если б я сильнее расслабился. Но злиться на него я, тем не менее, перестал. В конце концов он указал на группу камней, мы подошли к ним и сделали привал.
- Не расстраивайся, - сказал дон Хуан. - На то, чтобы как следует натренировать глаза, требуется немало времени.
Я ничего не сказал. Мне и в голову не приходило расстраиваться из-за того, чего я совершенно не понимал. Тем не менее я не мог не признать, что с тех пор, как мы с доном Хуаном познакомились и я начал к нему приезжать, я уже трижды приходил в неистовство и накручивал себя чуть ли не до болезненного состояния, когда сидел на тех местах, которые дон Хуан называл плохими.
- Весь фокус в том, чтобы научиться чувствовать глазами, - объяснил дон Хуан. - Ты не знаешь, что именно чувствовать, и в этом - твоя проблема. Но с практикой это придет.
- Может быть, ты расскажешь мне, что я должен чувствовать? - спросил я.
- Это невозможно.
- Почему?
- Никто не сможет тебе сказать, что в этом случае человек чувствует. Это - не тепло, не свет, не сверкание, не цвет… Это ни на что не похоже.
- И ты не можешь этого описать?
- Нет. Я могу только обучить тебя техническим приемам. Когда ты научишься разделять изображения и воспринимать все в раздвоенном виде, ты должен будешь сосредоточить внимание на пространстве между этими двумя изображениями. Любое заслуживающее внимания изменение произойдет именно в этой области.
- Об изменениях какого типа ты говоришь?
- Это не важно. Важно ощущение, которое у тебя при этом возникнет. Сегодня ты увидел сверкание, но это ничего не значило, потому что отсутствовало ощущение. Что и как ощущать, я тебе объяснить не могу. Ты должен узнать это сам.

****************************************************************************************************************
 

- Охота за силой - дело очень занятное и странное. Сначала - идея, потом - настройка, а потом - бац! Случилось!
- Что случилось? Как именно?
Дон Хуан встал и потянулся. Как обычно, все его суставы захрустели.
- Идем, - сказал он. - Впереди - далекий путь.
- Но я о многом хочу еще тебя спросить, - попытался задержать его я.
- Мы идем к месту силы, - сказал он, входя в дом. - Почему бы тебе не приберечь вопросы до того времени, когда мы туда придем? Там у нас, вероятно, будет возможность поговорить.
Я думал, что мы поедем на машине, поэтому встал и направился к ней. Но дон Хуан позвал меня в дом и велел взять сетку с флягами. Пока я собирал сетку, он вышел, и стоял, ожидая меня, на краю зарослей чапараля за домом.
- Нужно торопиться, - сказал он.
Мы шли на запад и около трех часов дня добрались до отрогов гор Сьерра Мадре. День стоял теплый, но во второй его половине задул прохладный ветер. Дон Хуан сел на камень и пригласил меня сделать то же самое.
- Чем мы займемся на этот раз, дон Хуан?
- Ты прекрасно знаешь - мы будем охотиться за силой.
- Да, я знаю. Но что конкретно мы будем делать?
- Ты знаешь, что я не имею ни малейшего представления.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что никогда не имеешь никакого плана действий?
- Охота за силой - непонятная штука, - сказал он. - В ней не может быть никакого предварительного плана. В принципе не может быть. И это делает ее особенно захватывающей. Но действует воин так, словно у него есть план. Потому что доверяет своей личной силе. Он твердо уверен в том, что она направит его действия в правильное русло.
Я отметил, что его утверждения в некотором смысле противоречивы. Если воин уже обладает личной силой, к чему ему еще на нее охотиться.
Дон Хуан с притворным недоумением поднял брови.
- Ты охотишься за личной силой, - объяснил он, - а я воин, который ею уже обладает. Ты спросил, есть ли у меня план, а я ответил, что доверяю своей личной силе и что она направит меня, поэтому никакой план мне не нужен.
Немного посидев молча, мы отправились дальше. Склоны были очень крутыми. Подъем давался мне с трудом. Я устал. А выносливости дона Хуана, казалось, не было предела. Он не бежал и не торопился. Он шел ровно и неутомимо. Я заметил, что он совсем не потел. Он не вспотел даже после подъема на особенно высокий и почти отвесный склон. Когда я взобрался наверх, он уже сидел там, ожидая меня. Я сел рядом, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Я лег на спину, и пот буквально ручьями заструился у меня со лба.
Дон Хуан рассмеялся и принялся катать меня по земле туда-сюда. Это помогло мне восстановить дыхание.
  
Я сказал, что его тренированность буквально внушает мне благоговение.
- Я все время стараюсь привлечь к ней твое внимание, - сказал он.
- Ты совсем не стар, дон Хуан.
- Конечно нет. И все время стараюсь, чтобы ты это заметил.
- Как ты это делаешь?
- Я ничего не делаю. Мое тело хорошо себя чувствует только и всего. Я очень хорошо к себе отношусь, и поэтому не вижу причин чувствовать, что устал или что мне не по себе. Секрет заключается не в том, что ты с собой делаешь, а в том, чего не делаешь.
Я ждал разъяснений. Он вроде бы отдавал себе отчет в моей неспособности понять это его заявление. Он улыбнулся и встал.
- Это - место силы, - сообщил он, - Найди площадку для стоянки на этой вершине.
Я принялся протестовать. Я хотел, чтобы он объяснил, чего мне не следует делать со своим телом. Он оборвал меня повелительным жестом и мягко произнес:
- Кончай базар. На этот раз от тебя требуются действия. Действия, направленные на то, чтобы измениться. Так что - ищи место. Не важно, сколько времени тебе на это потребуется. Хоть всю ночь. Не имеет значения даже то, найдешь ты его или нет. Важно то, что ты будешь пытаться его найти.        Я отложил письменные принадлежности и встал. Дон Хуан напомнил мне, как он обычно делал, когда просил найти место для отдыха, что нужно смотреть, не фокусируя взгляда ни на чем и прищурившись так, чтобы изображение было размытым .
Я начал ходить по вершине холма, просматривая землю полуприкрытыми глазами. Дон Хуан шел в полутора-двух метрах справа от меня и на пару шагов позади.
Сперва я обошел вершину по периметру, намереваясь постепенно по спирали приблизиться к ее центру. Но как только я замкнул периметр, дон Хуан меня остановил.
Он сказал, что я иду на поводу у своего пристрастия к распорядкам и программам. Он добавил, что мне, конечно, удастся систематически покрыть всю площадь вершины, но при таком тупом методе подходящего места мне не отыскать ни за что. И еще он добавил, что отлично знает, где находится это место, поэтому никакие импровизации с моей стороны не пройдут.
- Как же мне быть? - спросил я.
Дон Хуан заставил меня сесть. Потом сорвал с нескольких кустов по одному листу и дал листья мне. Он сказал, что я должен лечь на спину, расстегнуть ремень и положить листья на кожу в области пупка. Он следил за каждым моим движением и велел обеими руками прижать листья к телу. Затем велел закрыть глаза, предупредив, что если я хочу получить совершенный результат, то не должен ни отпускать листья, ни открывать глаза, ни пытаться сесть, когда он приведет мое тело в положение силы.
Он схватил меня за правую подмышку и резко крутнул. У меня возникло непреодолимое желание посмотреть сквозь полуприкрытые веки, но дон Хуан прикрыл мне глаза ладонью. Он приказал мне сосредоточиться только на ощущении тепла, которое будет исходить от листьев.
Я немного полежал неподвижно. От листьев начало идти странное тепло. Сначала я почувствовал его ладонями. Потом тепло растеклось по животу, и, в конце концов, залило все тело. Через несколько минут ступни буквально горели. Все это напомнило мне случаи, когда я болел с высокой температурой.
Я сообщил дону Хуану о неприятных ощущениях и о том, что хочу снять ботинки. Он сказал, что собирается помочь мне встать, и что я не должен открывать глаза до тех пор, пока он не скажет. А перестать прижимать листья к животу можно будет только после того, как я найду подходящее место.
Когда я уже стоял на ногах, он прошептал мне на ухо, чтобы я открыл глаза и начинал идти, но не по какому-либо плану, а позволив силе тянуть и направлять меня.
Я принялся бесцельно ходить. Жар вызывал дискомфортное ощущение. Я решил, что у меня - высокая температура, и принялся гадать, как дону Хуану удалось этого добиться.
Дон Хуан шел за мной. Вдруг он издал крик, который почти парализовал меня. Он со смехом объяснил, что резкие звуки отпугивают неприятных духов. Я прищурился и около получаса ходил туда-сюда. За это время дискомфорт сменился качеством приятного тепла. Расхаживая вверх-вниз по холму у вершины, я ощутил легкость. Но в то же время я был несколько разочарован. Я почему-то ожидал, что обнаружу какой-либо визуальный феномен, но на периферии моего поля зрения ничего не происходило - не было ни необычных цветов, ни сверкания, ни темных масс.
Наконец я устал бродить, прищурившись, и открыл глаза. Я стоял перед небольшим выступом из песчаника. Это был один из скальных выходов на вершине холма. Остальная поверхность была покрыта землей и утыкана редкими кустиками. Похоже, растительность здесь когда-то сгорела и еще не вполне восстановилась. По какой-то непонятной причине песчаниковый выступ показался мне красивым. Я долго стоял перед ним а потом просто на него сел.
- Хорошо! Молодец! - сказал дон Хуан, похлопав меня по плечу.
Он велел мне аккуратно вытащить листья из-под одежды и положить их на камень.

 

 

 

 

- Ты правильно определил место, - с улыбкой произнес он. - И произошло все именно так, как я говорил. Сила направила тебя к нему без каких-либо планомерных действий с твоей стороны.
- Что это были за листья? - спросил я.
Тепло, которое от них исходило, было для меня явлением загадочным и крайне любопытным. Я спал на ветру без одеяла, без толстой одежды, и мне было хорошо и удобно.
- Листья? Просто листья, - ответил дон Хуан.
- Ты хочешь сказать, что я могу нарвать любых листьев с какого угодно куста и их действие будет таким же?
- Нет. Я не хочу сказать, что ты можешь сделать это сам. Ты не обладаешь личной силой. Я хочу сказать, что такой эффект могут произвести любые листья в случае, если даст их тебе человек, обладающий силой. Сегодня тебе помогли не листья. Сегодня тебе помогла сила.
- Твоя сила, дон Хуан?
- Думаю, ты вправе говорить, что моя. Но на самом деле это не совсем точно. Сила не может принадлежать никому. Она никогда не бывает ни моей, ни твоей, ни чьей бы то ни было еще. Некоторые из нас умеют собирать ее и накапливать, и могут различными способами передавать другим. Видишь ли, ключевой момент в использовании накопленной силы заключается в том, что ее можно применять только для помощи кому-то другому в накоплении силы.
Я спросил, означает ли это, что его сила ограничена только помощью другим. Дон Хуан терпеливо объяснил, что сам для себя он может пользоваться своей личной силой как ему заблагорассудится, в любых делах, в любом направлении. Но когда дело доходит до прямой передачи силы другому человеку, положение изменяется. Переданная сила бесполезна, если человек, ее получивший, применяет ее для чего бы то ни было, кроме одного - поиска собственной личной силы. Чужая личная сила может быть использована только в поиске своей.
- Все, что совершает человек, определяется уровнем его личной силы, - продолжал дон Хуан. - Поэтому тому, кто ею не обладает, свершения человека могущественного кажутся невероятными. Обычный человек, как правило, не способен не только поверить в то, что совершает могущественный маг или человек знания, но даже просто уместить в сознании саму возможность этих свершений. Ведь для того, чтобы хотя бы как-то представить себе, что такое сила, ею нужно обладать. Именно об этом я тебе всю дорогу толкую. Но ты не понимаешь. И я об этом знаю. Ты не понимаешь не потому, что не хочешь, а потому, что не можешь. У тебя очень низкий уровень личной силы.
- Что же мне делать, дон Хуан?
- Ничего. Действуй так, как действуешь. Живи, как живешь. Сила найдет способ к тебе пробиться.
Он встал и повернулся кругом, внимательно осмотрев окрестность. Он не двигал глазами. Тело его описало полный круг одновременно с поворотом взгляда. Дон Хуан напомнил мне фигурку святого из старинных механических часов, которая делает полный оборот одним равномерным непрерывным движением.
Разинув рот, я смотрел на него в безмолвном изумлении. Он попытался скрыть улыбку, выдававшую, что он в полной мере сознает впечатление, произведенное на меня этим его маневром.
- Сегодня ты будешь охотиться за силой в темноте дня, - проговорил он и сел.
- Что?..
- Ночью ты отправишься в эти неизведанные холмы. Ночью они перестают быть холмами.
- А чем становятся?
- Чем-то другим. Чем-то, о чем ты не можешь даже думать, потому что никогда не был свидетелем их существования.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан? Вечно ты пугаешь меня своими мистическими разглагольствованиями.
Он засмеялся и слегка пнул мою икру.
- Мир - это тайна, - в очередной раз сообщил он. - И он вовсе не таков, каким ты его себе рисуешь.
Он на минутку словно задумался, ритмично покачивая головой, а потом улыбнулся и добавил:
- Впрочем, таким, каким его рисуешь себе ты, он тоже является. Но это - далеко не все. В нем присутствует еще очень и очень многое. И ты все время с этим сталкиваешься. А сегодня ночью обнаружишь кое-что новенькое.
От его тона мурашки побежали по моему телу.
- Что ты задумал? - спросил я.
- Я - ничего. Все, что задумано, - задумано силой, которая позволила тебе отыскать это место. Здесь все решает только сила.
Дон Хуан встал и указал куда-то вдаль. Я решил, что он хочет, чтобы я встал и взглянул туда. Я попытался вскочить на ноги, но не успел их выпрямить: дон Хуан с огромной силой толкнул меня вниз.
- Я не предлагал тебе делать то, что делаю сам, - сурово произнес он.
Потом смягчился и добавил:
- Тебе предстоит тяжелая ночь. Тебе потребуется вся личная сила, которую ты способен собрать. Так что сиди, где сидишь, и побереги себя для ночи. Я ни на что тебе не указывал, просто хотел убедиться в том, что они там есть.
Потом он сказал, что все нормально, и велел сидеть спокойно и чем-нибудь заняться, потому что до наступления полной темноты еще много времени, которое я могу использовать, например, для работы над записями. Он улыбнулся, и улыбка его меня успокоила. Мне тоже захотелось улыбнуться.
- Но что мы будем делать, дон Хуан?
Он покрутил головой с подчеркнутым недоверием:
- Пиши!
И повернулся ко мне спиной.
Ничего другого мне не оставалось. Я работал над своими заметками, пока не стало слишком темно, чтобы писать.
В течение всего времени, пока я работал, дон Хуан сидел в одной и той же позе. Казалось, он полностью поглощен наблюдением за чем-то, находившемся на западе. Но едва я прекратил писать, он повернулся ко мне и шутливо сообщил, что существует только три способа заставить меня заткнуться: дать чего-нибудь поесть, заставить писать или уложить спать.
Он добыл из своего рюкзака небольшой сверток и развернул его с видом шамана, совершающего ритуал. В свертке было сушеное мясо. Один кусок он дал мне, второй взял сам и принялся жевать. Как бы между прочим он в очередной раз сообщил мне, что это - мясо силы. И добавил, что в данном случае оно необходимо и мне, и ему. Я слишком сильно хотел есть для того, чтобы задумываться о возможности наличия в сушеном мясе психотропных веществ. Мы молча жевали, пока не съели все мясо. К тому времени совсем стемнело.
Дон Хуан встал и потянулся. Мне он предложил сделать то же самое. Он сказал, что растягивание всего тела после сна, сидения и ходьбы - очень хорошая практика.
Потом дон Хуан подошел ко мне вплотную и прошептал в правое ухо:
- Иди за мной. Держись как можно ближе. И копируй каждое мое действие.
Он сказал также, что на том месте, где мы стоим, мы в безопасности, потому что оно находится как раз на границе ночи.
- Здесь - не ночь, - он топнул по камню, на котором мы стояли. - Ночь - там.
И он указал в темноту, нас окружавшую.
Потом он проверил, хорошо ли закреплена у меня на спине сетка с тыквенными флягами, и мягко объяснил, что воин всегда проверяет, все ли в порядке. Не потому, что надеется выжить в предстоящем испытании, но потому, что это - неотъемлемая часть его безупречного поведения.
Вместо того, чтобы принести мне облегчение, его приготовления породили во мне уверенность в приближении чего-то неотвратимо рокового. Захотелось плакать. Я был уверен, что дон Хуан полностью осознает действие своих слов.
- Верь своей личной силе, - сказал он мне на ухо. - Это - единственное, что есть у человека в этом таинственном мире.
Он слегка подтолкнул меня, и мы двинулись. Он шел на пару шагов впереди. Я шел следом, взглядом уткнувшись в землю. Почему-то я не решался смотреть по сторонам. Сфокусировав взгляд на земле, я почувствовал странное спокойствие. Земля почти меня загипнотизировала.
Скоро дон Хуан остановился. Он прошептал, что абсолютная тьма - рядом, и что он пройдет вперед. Но о своем местоположении будет давать мне знать, имитируя крик особой маленькой совы. Он напомнил мне, что я уже знаю - его имитация этого звука начинается хрипло и к концу становится мягкой и мелодичной, как крик настоящей совы. И предупредил, чтобы я ни в коем случае не спутал его крик с другими совиными криками, потому что это - смертельно опасно.
К тому моменту, когда дон Хуан закончил меня инструктировать, я был практически в панике. Я вцепился в его локоть железной хваткой. Две-три минуты у меня ушло на то, чтобы вернуть себе дар речи. Нервные судороги пробегали по мышцам живота, не давая мне внятно говорить.
Спокойно и мягко дон Хуан сказал, чтобы я взял себя в руки. Темнота - существо для меня почти полностью неизвестное, и, если я не буду предельно внимателен и осторожен, она может легко меня перехитрить. Чтобы иметь с ней дело, необходимо быть совершенно спокойным.
- Ты должен «отпустить» себя. Тогда твоя личная сила сможет слиться с силой ночи, - проговорил он мне на ухо.
Он еще раз повторил, что пойдет вперед, и на меня снова накатила волна иррационального страха.
- Но это же безумие! - запротестовал я.
Дон Хуан не разозлился и не проявил нетерпения. Он спокойно засмеялся и что-то сказал мне на ухо. Я не совсем понял.
Дон Хуан закрыл мне рот рукой и прошептал, что воин действует так, словно знает в точности, что делает, тогда как в действительности не знает ничего. Он повторил это трижды или четырежды, как будто хотел, чтобы я как следует запомнил. Потом он сказал;
- Воин безупречен, если он доверяет своей личной силе, независимо от того, мала она или огромна.
Немного погодя он спросил, все ли со мной в порядке. Я кивнул, и он шагнул во тьму, исчезнув почти мгновенно и совершенно беззвучно.
Я попытался осмотреться. Под ногами у меня была густая растительность. Я смог различить только темную массу кустов или низкорослых деревьев. Я сосредоточился на звуках, но не заметил ничего особенного. Шум ветра заглушал все звуки, кроме редких пронзительных вскрикиваний больших сов и посвистывания других птиц.
Я ждал, буквально превратившись во внимание. И тут раздался хриплый длинный крик маленькой совы. Я был уверен, что кричит дон Хуан. Звук донесся откуда-то сзади. Я развернулся и пошел в его направлении. Двигался я очень медленно, чувствуя, сколь непреодолимо препятствует мне тьма.
Я шел примерно десять минут. Вдруг прямо передо мной как из-под земли выросла темная масса. Я вскрикнул и упал на пятую точку. В ушах зазвенело. Испуг был так велик, что у меня перехватило дыхание. Чтобы вздохнуть, пришлось открыть рот.
 

 

 

 

 

[itzqintli 9,789]

Походка Силы.Существа Ночи.Не делание.

 

 

- Вставай? - мягко сказал дон Хуан. - Я не хотел тебя напугать. Я просто вышел навстречу.
Он сказал, что наблюдал за моей корявой походкой. Я напомнил ему хромую старую даму на грязной улице после дождя, которая брезгливо на цыпочках обходит лужи. Он, видимо, живо представил себе эту картинку и рассмеялся.
Затем он показал мне способ передвижения в темноте - способ, который он назвал «походкой силы». Сначала он слегка склонился вперед и заставил меня потрогать его спину и колени, чтобы я понял, в каком положении находится его тело. Туловище было слегка наклонено вперед, но позвоночник оставался прямым. Ноги были чуть согнуты в коленях.
Он медленно прошелся передо мной, чтобы я увидел: при каждом шаге колено его поднимается почти до груди. А затем он буквально побежал таким способом, быстро скрывшись из виду. Через несколько секунд дон Хуан вернулся. Я не мог понять, как ему удается бегать в темноте.
- Походка силы специально предназначена для того, чтобы быстро передвигаться в темноте, - прошептал он мне на ухо.
Он предложил мне попробовать. Я был уверен в том, что непременно сломаю себе ноги, наступив на камень или оступившись на какой-нибудь ямке. Но дон Хуан твердил, что «походка силы» совершенно безопасна.
Я заявил, что он, должно быть, знает каждый камень и каждую ямку на этих холмах. Иначе его действия для меня непостижимы.
Дон Хуан сжал ладонями мою голову и с силой прошептал:
- Это - ночь! И это - сила!
Он отпустил мою голову и мягко добавил, что ночью мир совсем не такой, как днем, и что его способность бежать во тьме никак не связана с тем, что он знает эти холмы. Он сказал, что ключ ко всему - в свободном течении личной силы. Ее нужно «отпустить», и тогда она сольется с силой ночи. И если это произойдет, оступиться будет уже невозможно. И он очень серьезно предложил мне задуматься на минутку о том, что происходит. Это рассеет мои сомнения. Для человека его возраста попытка бегать по этим холмам в это время суток - верный способ покончить с собой. Если, конечно, его не ведет сила ночи.
- Смотри! - сказал дон Хуан, умчался куда-то в темноту и вернулся обратно.
Способ его передвижения выглядел настолько необычно, что я не поверил собственным глазам. Некоторое время он словно бежал на месте. Это напомнило мне разминку спринтера перед забегом.Затем дон Хуан велел мне бежать за ним. Я попробовал, очень скованно и неловко. С предельной тщательностью я пытался высматривать место, на которое станет нога, но оценить расстояние было невозможно. Дон Хуан вернулся и гарцевал рядом. Он прошептал, что нужно отрешиться от себя, отдавшись силе ночи, и верить той крохотной личной силе, которой я обладаю. Иначе я никогда не смогу двигаться свободно. Тьма препятствует мне только потому, что я во всем, что делаю, полагаюсь на зрение, не зная, что другой способ движения заключается в том, чтобы предоставить силе возможность вести меня.
Я несколько раз попробовал, но безуспешно. Я просто, не мог себя «отпустить», не мог преодолеть боязнь покалечить ноги. Тогда дон Хуан приказал мне бежать на месте, стараясь почувствовать себя так, словно я бегу, используя «походку силы».
Потом он сказал, что побежит вперед, а мне велел оставаться и ждать условного сигнала - крика маленькой совы. И растаял во тьме прежде, чем я успел что-либо произнести. Я закрыл глаза и принялся бежать на месте. Прошел примерно час. За это время я несколько раз бегал на месте с закрытыми глазами. Напряжение понемногу прошло, и к концу этого часа я уже чувствовал себя вполне нормально. И тут раздался крик дона Хуана.
Я побежал метров пять в том направлении, откуда послышался крик, стараясь, как предлагал дон Хуан, «отрешиться от себя». Однако налетел на куст. Это происшествие мигом возродило все мои страхи и мою неуверенность.
Дон Хуан ждал меня. Он немного подправил положение моего тела, заставив слегка согнуть к ладоням мизинцы, безымянные и средние пальцы, и выпрямить указательные и большие. Потом он сказал, что, по его мнению, я просто потворствую своему чувству собственной неполноценности, потому что отлично знаю: как бы ни была темна ночь, я увижу все наилучшим образом, если не буду ни на чем фокусировать взгляд, а просто стану смотреть в землю прямо перед собой. «Походка силы» аналогична методике поиска благоприятного места в том смысле, что и то, и другое требует отрешенности и веры. При передвижении «походкой силы» глаза должны быть неотрывно прикованы к земле прямо перед бегущим. Любой, даже мимолетный взгляд куда-нибудь в сторону разрывает поток движения. Дон Хуан объяснил, что наклон туловища как раз и призван привести глаза в положение, удобное для того, чтобы смотреть в землю. А колени нужно подымать так высоко, чтобы шаги были очень короткими. Тогда бег безопасен. Дон Хуан предупредил, что мне предстоит спотыкаться и оступаться еще не раз. Но с практикой придет уверенность, и я смогу бегать настолько же быстро и так же легко, как днем.
В течение нескольких часов я пытался копировать его движения и старался привести себя в то состояние, которое он мне рекомендовал. Каким-то необъяснимым образом мне удалось добиться совершенной степени уверенности в себе. Насколько я чувствовал, ничего такого, что давало бы мне основание испытывать подобное ощущение, я не совершал. Но тело, казалось, само знало, что ему делать. Мне, например, не были видны выступы и впадины, но тело неизменно умудрялось поставить ногу на подходящее место. Я совсем не спотыкался и не оступался, попав ногой во впадину, если не считать нескольких случаев, когда я отвлекался. Для того, чтобы неотрывно смотреть в землю перед собой, требовалось полное сосредоточение. Как предупреждал дон Хуан, малейшая попытка взглянуть в сторону влекла за собой нарушение потока.
Дона Хуана я нашел после долгих поисков. Он сидел возле каких-то темных силуэтов. Мне показалось, что это - деревья. Он подошел и сказал, что у меня хорошо получается, но пора закругляться, потому что он уже довольно долго пользуется своим криком-сигналом, и крик этот вполне могли научиться имитировать другие.
Я был полностью согласен с тем, что закругляться действительно пора, потому что мои попытки измотали меня почти до бесчувствия. Я ощутил облегчение и спросил, кому может понадобиться имитировать его крик.
- Мало ли кому: силам, союзникам, духам… Кто знает? - ответил он шепотом.
Он объяснил, что эти «сущности ночи» обычно издают очень мелодичные звуки. Им очень трудно изобразить хриплые человеческие голоса или скрипучие голоса птиц. Он советовал каждый раз, когда я услышу подобный звук, остановиться и вспомнить его слова, так как иногда бывает необходимо разобраться. Очень убедительным тоном он сказал, что я вполне освоил «походку силы». Теперь, чтобы в совершенстве овладеть этим способом бега, мне нужен лишь небольшой толчок, который я вполне могу получить, когда мы с ним в очередной раз выберемся ночью в горы. Он похлопал меня по плечу и объявил, что он, пожалуй, готов отправиться домой.
- Давай будем отсюда выбираться, - сказал он и побежал.
- Эй-эй! Постой! Подожди! - диким голосом завопил я.
- Давай пойдем!
Дон Хуан остановился и снял шляпу.
- Вот тебе раз! - растерянно проговорил он. - В крутой оборот мы угодили. Я ведь не могу идти в темноте. Ты ведь знаешь. Я себе все ноги переломаю. Я могу только бежать!
Я чувствовал, что он ехидно улыбается, хотя и не видел его лица.
Доверительным тоном он добавил, что слишком стар для ходьбы, да и мне не помешает немного потренироваться в беге «походкой силы». И случай как раз подходящий.
- И потом, если мы не воспользуемся «походкой силы», нас просто скосят, как траву, - шепнул он мне на ухо.
- Кто?
- В ночи присутствует нечто, действующее на людей, - прошептал он тоном, от которого по телу моему побежали мурашки.
Он сказал, что мне вовсе не обязательно за ним поспевать, поскольку он периодически будет подавать мне сигнал - четыре крика маленькой совы подряд. Так что я смогу без труда за ним следовать.
Я предложил остаться среди холмов до утра, и возвращаться, когда будет светло. Очень драматическим тоном он ответил, что это равносильно самоубийству. Даже если мы останемся в живых, ночь вытянет из нас личную силу, и мы попадем в какое-нибудь происшествие уже днем.
- Не будем тратить времени, - сказал он с ноткой настойчивости в голосе. - Давай отсюда выбираться.
Он заверил меня в том, что попытается бежать как можно тише и, что бы ни случилось, нельзя издавать ни звука, даже дышать следует как можно тише. Потом он сказал мне, в какой стороне находится дом, и побежал. Довольно медленно. Он почти шел «походкой силы». Но, несмотря на это, мне не удавалось за ним угнаться, и в скором времени он растворился во тьме впереди меня.
Оставшись наедине с собой, я обнаружил, что, сам того не замечая, набрал весьма высокий темп. Это меня поразило. Я решил попытаться как можно дольше его сохранять. Тут немного справа раздался сигнал - четыре совиных крика подряд.
Еще через несколько минут я опять услышал крик совы, теперь уже намного правее. Я повернул на сорок пять градусов вправо, и начал двигаться в новом направлении, надеясь, что остальные три крика этой серии позволят мне его уточнить.
Новый крик раздался почти в направлении того места, откуда мы начали бежать. Я остановился и прислушался. Совсем недалеко от меня послышался резкий звук, словно ударились друг о друга два камня. Я напряг слух. Послышалась целая серия тихих-тихих постукиваний. Потом раздался еще один крик совы, и я понял, что имел в виду дон Хуан, когда меня предупреждал. Этот звук был очень мелодичным. Он определенно звучал дольше и был мягче, чем настоящий крик совы.
У меня возникло странное чувство испуга. Живот сжало, как будто какая-то сила потянула меня вниз из средней части тела. Я повернул на сто восемьдесят градусов и начал полубежать-полуидти в противоположном направлении.
Послышался далекий слабый крик совы. За ним последовали еще три. Это был дон Хуан. Я побежал в их направлении. Судя по звуку, он находился от меня на расстоянии метров триста, не меньше. Если он будет продолжать нестись в том же темпе, я очень скоро останусь безнадежно один среди этих холмов. Мне было непонятно, почему дон Хуан побежал вперед вместо того, чтобы кругами бегать вокруг меня, если ему так уж необходимо выдерживать этот темп.
Я обратил внимание, что слева от меня вроде бы тоже что-то двигается. Я почти видел нечто на периферии своего зрения. Я был готов удариться в панику, но в мозгу молнией мелькнула отрезвляющая мысль: я не могу ничего видеть в темноте. Я хотел было прямо взглянуть в том направлении, но не сделал этого, опасаясь потерять набранный темп.
Из размышлений меня вытряхнул крик совы, донесшийся слева. Я не повернул на него, потому что это был, вне всякого сомнения, самый приятный и мелодичный крик, какой мне доводилось когда-либо слышать. И он меня испугал. В нем было что-то призывное, или даже призрачно-печальное.
Потом слева направо передо мной очень быстро промелькнуло темное пятно. От неожиданности я поднял голову, оступился и с шумом налетел на какие-то кусты. Я упал на бок, и тут же в нескольких шагах слева от меня раздался мелодичный крик. Я встал, но прежде чем я успел двинуться дальше, раздался новый крик, более требовательный, чем первый, и неодолимо зовущий. Словно что-то требовало, чтобы я остановился и прислушался. Звук совиных криков был настолько протяжным и мелодичным, что все мои страхи прошли. Я уже почти остановился, как вдруг послышалась серия хриплых криков дона Хуана. Они, казалось, были ближе, чем в прошлый раз. Я подпрыгнул и побежал на них.
Через некоторое время слева в темноте снова появилось какое-то мелькание или пульсация. Это было нечто не столько видимое, сколько ощущаемое. Но в то же время я был уверен, что воспринимаю это нечто именно глазами. Двигалось оно быстрее, чем я, и снова промелькнуло слева направо, пытаясь сбить меня с ритма и заставить оступиться. Но на этот раз я не упал, и это, как ни странно, вывело меня из состояния внутреннего равновесия. Я неожиданно разозлился, и эта неадекватность реакции повергла меня в панику. Я попытался повысить темп бега и хотел было крикнуть совой, чтобы дать дону Хуану знать, где я нахожусь. Но, вспомнив его предупреждение относительно молчания, не решился.
И тут мое внимание привлекло нечто неописуемо жуткое. Слева от себя я почувствовал что-то похожее на животное. Оно меня почти касалось. Я непроизвольно отпрыгнул и рванулся вправо. Ужас буквально душил меня. Я мчался сквозь тьму без единой мысли в голове. Я просто не мог ни о чем думать, страх охватил все мое существо, и я несся вперед и вперед со скоростью, которая в нормальном состоянии показалась бы мне немыслимой. Я чувствовал страх телом, он действительно был телесным ощущением, не имевшим никакого отношения к моим мыслям. Это показалось мне весьма необычным. В моей жизни страх всегда строился на некоторой интеллектуальной основе и был обусловлен угрожающими социальными ситуациями или опасным для меня поведением людей. На этот раз, однако, страх имел совершенно новые свойства. Причина его относилась к неизвестной мне части мира, и возникал он, соответственно, в неизвестной мне части моего существа.
Я услышал крик совы очень близко и немного слева. Точно его тона я не расслышал, но мне показалось, что это - дон Хуан. Крик не был мелодичным. Я побежал медленнее. Еще крик. С хриплым призвуком. Дон Хуан! Я побежал на звук немного быстрее. Третий крик раздался совсем рядом. Я различал перед собой темный массив то ли камней, то ли деревьев. Еще один крик. Я решил, что дон Хуан ждет меня, потому что мы находимся уже за пределами опасной зоны. Я подбежал почти вплотную к темной массе, как вдруг кровь застыла у меня в жилах, и я буквально прирос к месту. Пятый крик! Я изо всех сил вглядывался в темную массу. Вдруг слева что-то зашуршало. Я повернулся и вовремя успел заметить какой-то черный предмет, который катился или скользил сбоку. Я отскочил. Раздалось чмоканье, словно кто-то пошлепал влажными губами, а потом от темного массива то ли деревьев, то ли скал отделилось что-то большое, черное и прямоугольное, похожее на трехметровой высоты дверной проем.
От неожиданности я вскрикнул. В течение секунды мой испуг был безграничным. Но потом я вдруг обнаружил в себе жуткую мистическую невозмутимость и абсолютное спокойствие. Я созерцал черный прямоугольник.
Насколько я мог отдавать себе отчет в своих реакциях, они были чем-то совершенно для меня новым. Что-то во мне тянуло меня к черному объекту, а что-то - наоборот, отчаянно сопротивлялось. Было так, словно я хочу подойти поближе и как следует во всем разобраться, и в то же время - истерически вопя, уносить ноги куда глаза глядят.
Я едва разобрал совиные крики дона Хуана. Казалось, он кричит где-то совсем близко и как-то странно: крики были продолжительнее и грубее, чем раньше, словно дон Хуан бежал ко мне навстречу.
Неожиданно для самого себя я вдруг обрел самоконтроль. Некоторое время я бежал в точности так, как предписывал дон Хуан.
- Дон Хуан! - выкрикнул я, налетев на него.
Он ладонью прикрыл мне рот и знаком велел бежать за ним. Мы двигались в среднем темпе и вскоре прибежали на тот выступ из песчаника, от которого стартовали.
Примерно час мы молча сидели на выступе. Начало светать. Открыв тыквенные фляги с провизией, мы поели. Дон Хуан сказал, что нам необходимо оставаться здесь до полудня, но ни в коем случае не спать. Лучше всего сидеть как ни в чем не бывало и разговаривать.
Он попросил меня подробно рассказать обо всем, что со мной происходило после того, как он от меня убежал. Когда я закончил, он долго молчал. Казалось, он глубоко ушел в свои мысли.
- Дело дрянь, - проговорил он наконец. - Все, что произошло с тобой этой ночью, - очень серьезно. Настолько серьезно, что тебе нельзя больше в одиночку ходить по ночам. Отныне сущности ночи не оставят тебя в покое.
- А что именно произошло со мной, дон Хуан?
- Ты столкнулся с некоторыми сущностями, обитающими в этом мире. Сущности этого типа могут воздействовать на людей. И, как правило, не упускают возможности этим заняться. Ты о них ничего не знаешь, потому что никогда раньше с ними не сталкивался. Было бы правильнее назвать их сущностями гор, поскольку по большому счету они не относятся к ночи. Я называю их сущностями ночи лишь потому, что в темноте их легче воспринимать. Но в принципе они все время здесь, вокруг нас. Однако днем нам сложнее почувствовать их присутствие, так как дневной мир нам хорошо знаком, и в нем воспринимается преимущественно то, что мы хорошо знаем. Ночью же все одинаково странно, и нет ничего, что имело бы предпочтение в плане восприятия, поэтому мы более восприимчивы к незнакомым аспектам мира, и в частности - к сущностям ночи.
- Они реальны, дон Хуан?
- Разумеется! Они настолько реальны, что обычно при встрече с ними человек погибает, особенно тот, кто решился отправиться в дикие места, не имея личной силы.
- Но если ты знал, что они так опасны, почему же ты оставил меня одного?
- Существует один способ учиться - реальное действие. Праздные разговоры о силе бесполезны. С их помощью можно лишь призвать силу. Но только тогда, когда ты станешь на путь самостоятельного действия, ты действительно узнаешь, что такое сила, ощутишь ее в полной мере. Причем действие это должно быть полноценным, со всем, что ему присуще. Путь к знанию и силе очень труден и очень долог. Ты, наверное, заметил, что до сегодняшней ночи я тебя одного во тьму не отпускал. У тебя для этого не было силы. Теперь ты обладаешь достаточной силой для того, чтобы провести неплохую битву, но выстоять во тьме до конца ты в одиночку не сможешь.
- А если я попытаюсь?
- Ты умрешь. Сущности ночи раздавят тебя как клопа.
- Получается, что мне теперь нельзя проводить ночь в одиночестве?
- В собственной постели - сколько угодно. Но не в горах.
- А на равнинах?
- Это касается только диких мест, где совсем нет людей, и в особенности - диких мест высоко в горах. Естественные места обитания сущностей ночи - скалы и ущелья. Поэтому с сегодняшнего дня тебе нельзя в одиночку ходить в горы. До тех пор, пока не накопишь достаточно личной силы.
- Но как мне накопить личную силу?
- Ты накопишь ее, если будешь жить так, как я советую. Мало-помалу ты заткнешь дыры и подберешь хвосты. Причем тебе не придется делать для этого что-то особенное. Сила всегда находит путь сама. Возьми, к примеру, меня. Когда я начал учиться, я не знал, что встал на путь воина, и понятия не имел о том, что накапливаю силу. Подобно тебе, я считал, что ничего особенного не делаю. Но это было не так. Сила имеет одно любопытное свойство: ее не замечаешь, когда она накапливается, и накапливается она незаметно.
Я попросил объяснить, почему он решил, что мне опасно оставаться в темноте одному.
- Сущности ночи двигались слева от тебя. Это значит, что они старались слиться с твоей смертью. Особенно опасна та «дверь», которую ты видел. Это - отверстие, ты знаешь. И оно втягивало бы тебя до тех пор, пока бы ты в него не вошел. И это было бы твоим концом.
Как можно корректнее я заметил, что разные непонятные вещи случаются со мной только в его присутствии. И это мне странно. Ведь я много раз в своей жизни проводил ночи в диких местах, в том числе - в горах, и никогда ничего подобного не происходило. Все было тихо, спокойно и вполне в рамках объяснимых событий. Ни теней, ни мистических звуков… Действительно, меня ничто никогда в таких случаях не пугало.
Дон Хуан мягко усмехнулся и сказал, что это служит лишь подтверждением его большой личной силы, которая позволяет ему призывать на помощь массу различных вещей.
Уж не намекает ли он на то, что позвал кого-то из знакомых людей в качестве помощников?
Дон Хуан вроде бы угадал ход моих мыслей, громко рассмеялся и сказал:
- Не ломай себе голову. Мои слова не имеют для тебя никакого смысла. Все по той же причине: у тебя слишком мало личной силы. Но больше, чем было в самом начале. Поэтому с тобой начали случаться разные вещи. У тебя уже была очень мощная встреча с туманом и молнией. И не важно, понимаешь ты, что именно происходило тогда с тобой, или нет. Важно то, что это запечатлелось в твоей памяти. Мост и все, что ты видел в ту ночь, непременно явится тебе еще раз. Когда у тебя будет достаточно личной силы.
- Дон Хуан, а какова будет цель такого повтора?
- Не знаю. Я - не ты. Это вопрос, на который, кроме тебя, не ответит никто. А мы с тобой очень разные. Кстати, именно по этой причине сегодня ночью я оставил тебя одного, хоть и знал, что это - смертельно опасно. Ты должен был сам испытать себя, узнать, насколько ты способен выдержать встречу с сущностями ночи, действуя так, как свойственно действовать именно тебе. И крик совы я выбрал в качестве сигнала как раз потому, что совы являются вестниками сущностей ночи, и криком совы пользуются для выманивания этих существ. Этой ночью они стали для тебя опасными вовсе не потому, что они зловредны по природе. Они не зловредны и не добры, они - никакие. Просто ты не был безупречен. В тебе есть нечто дешевое, и я знаю - что именно. Ты оказываешь мне снисхождение, ты потакаешь мне: ладно, мол, сделаю, как он хочет. И ты всю жизнь был точно так же снисходителен ко всем подряд. А это автоматически ставило тебя выше других. Но тебе отлично известно, что так не бывает. Ты - всего лишь человек, и жизнь твоя слишком коротка для того, чтобы охватить все чудеса и весь ужас этого изумительного непостижимого мира. Поэтому снисходительность твоя - дешевая, она делает тебя мелким и никчемным.
Мне хотелось протестовать. Дон Хуан опять попал в точку, как это было уже десятки раз. На какое-то время я даже разозлился. Но потом необходимость записывать отвлекла меня, и, как это обычно бывало, я успокоился.
- Однако мне, кажется, известно, как тебя от этого избавить, - продолжил дон Хуан после длинной паузы. - Я думаю, даже ты согласишься с тем, что это - единственный способ, если вспомнишь сегодняшнюю ночь. Ты побежал хорошо и быстро, как бежал бы настоящий маг, только когда запахло жареным. Когда противник сделался невыносимым, и ты почувствовал, что это - вполне серьезно. Это известно нам обоим, тут уж ничего не попишешь. Думаю, я нашел тебе достойного противника.
- Дон Хуан, что ты собрался со мной делать? Вместо ответа он встал и потянулся всем телом, растянув буквально каждую мышцу. Мне он велел сделать то же самое.
- В течение дня нужно многократно растягивать все мышцы. Чем чаще, тем лучше. Но только после достаточно продолжительных периодов непрерывной работы либо довольно длительного покоя или отдыха.
- Дон Хуан, что это за противник? - не унимался я.
- К несчастью, только наши ближние могут стать достойными противниками. Да, только люди. Другие существа не обладают собственной волей, поэтому, чтобы с ними столкнуться, необходимо идти и цеплять их, выманивать. А люди - наоборот, неотступны и безжалостны.
Он замолчал, а потом отрывисто проговорил:
- Ладно. Похоже, мы достаточно потолковали. Прежде чем уйти отсюда, тебе необходимо сделать еще одно, последнее. Сейчас я кое-что расскажу тебе, чтобы ты уяснил, почему и для чего находишься здесь. Заметь, ты все время приезжаешь ко мне. Что бы ни случилось, как бы я тебя в очередной раз ни обидел, ты возвращаешься. Причина предельно проста. При каждой нашей встрече твое тело учится определенным вещам. Даже вопреки твоему желанию. Так было с самого начала. И теперь твое тело постоянно нуждается в освоении новых и новых знаний и каждый раз требует возвращения ко мне. Скажем так: твое тело знает, что его смерть неизбежна, хотя ты об этом никогда не задумываешься. И я рассказал твоему телу, что моя смерть так же неизбежна, и что прежде чем я умру, я хотел бы показать ему кое-что такое, чего сам ты дать ему не можешь. Ну, например, твоему телу нужен испуг. Ему нравится пугаться. Твоему телу нужна тьма, и ему нужен ветер. Теперь оно узнало походку силы и ждет не дождется случая как следует испытать этот способ передвижения. То есть твое тело возвращается меня навестить, потому что я - его друг.
Дон Хуан молчал довольно долго, словно собираясь с мыслями.
- Я говорил тебе; секрет сильного тела не в том, что ты делаешь, а в том, чего не делаешь, - проговорил он наконец.
- И теперь пришло время не делать то, что ты привык делать всегда. Так что до нашего ухода сиди здесь и не-делай.
- Я не понимаю, дон Хуан.
Он забрал у меня блокнот, аккуратно закрыл его и перетянул резинкой, а потом запустил его, как диск, куда-то в колючки. Блокнот скрылся в кустах.
Я был в шоке и начал было возмущаться, но он закрыл мне рот ладонью. Потом указал на большой густой куст и велел сосредоточиться на нем. Но не на самих листьях, а на их тенях. Он сказал, что бег во тьме не обязательно должен быть действием гонимого страхом человека. Это может быть самая естественная реакция ликующего тела, которому ведомо искусство «неделания». Снова и снова дон Хуан шептал мне в правое ухо:
- Не-делать то, что ты хорошо умеешь делать, - ключ к силе. Ты знаешь, как делать то, что умеешь делать. И это нужно не-делать.
В случае созерцания дерева я знал, что смотреть нужно на листья, и, естественно, немедленно фокусировал на них взгляд. При этом тени и промежутки между листвой никогда меня не интересовали. Последнее, что сказал дон Хуан, была инструкция начать созерцать тени от листьев на одной ветке и постепенно перейти к такого рода созерцанию всего дерева, не давая глазам возвратиться в привычный для них режим созерцания листьев. Первый сознательный шаг в накоплении личной силы - позволить телу «не-делать».
Наверное, причиной тому явилась моя усталость или нервное перевозбуждение, но я настолько погрузился в созерцание теней, что к тому моменту, когда дон Хуан поднялся на ноги, я мог формировать тени в зрительно воспринимаемые массивы настолько же свободно, насколько обычно в массивы формируется листва. Эффект был поразительный. Я сказал дон Хуану, что хочу посидеть так еще. Он засмеялся и похлопал по моей шляпе:
- Я же говорил. Тело любит такие штучки.
Потом он велел мне позволить накопленной за время созерцания силе вывести меня к блокноту, и легонько подтолкнул меня к чапаралю. Некоторое время я шел бездумно и бесцельно, а потом обнаружил, что стою перед блокнотом. Я решил, что подсознательно запомнил направление, в котором дон Хуан его метнул. Но дон Хуан объяснил случившееся иначе. Он сказал, что я вышел прямо на блокнот потому, что мое тело в течение нескольких часов пребывало погруженным в «неделание».

[itzqintli 9,789]

 НЕ ДЕЛАЙ

 

 

- Я привел тебя сюда, чтобы обучить одной вещи, - сказал он и помолчал. - Тебе предстоит научиться неделанию. Сейчас мы можем об этом поговорить. Без объяснений у тебя ничего не получится. Я надеялся, что ты сразу сможешь действовать, без каких-либо разговоров. Я ошибся.
- Понятия не имею, о чем ты говоришь, дон Хуан.
- Это неважно. Я расскажу тебе о вещах очень простых, но трудновыполнимых. Я расскажу тебе о неделании. Несмотря на тот факт, что рассказать о нем невозможно, поскольку неделание - это действие тела.
Он бросил на меня несколько коротких взглядов, а потом сказал, что мне нужно отнестись к его рассказу с максимальным вниманием.
Я закрыл блокнот, но, к моему удивлению, он потребовал, чтобы я все записал.
- Неделание - это очень трудно. И оно обладает такой силой, что тебе нельзя будет о нем упоминать, - продолжал он. - До тех пор, пока ты не остановишь мир. Только после этого тебе можно будет свободно разговаривать о неделании. Если тебе это еще будет нужно.
Дон Хуан посмотрел вокруг и ткнул пальцем в большой камень неподалеку от нас:
- Делание делает вон тот камень камнем.
Мы переглянулись, и он улыбнулся. Я ждал объяснений, но он молчал. В конце концов я вынужден был сказать, что не понял.
- Вот, это - делание! - воскликнул он.
- Извини, я…
- И это - делание.
- О чем ты, дон Хуан?
- Делание - это то, что делает тот камень камнем, а куст кустом. Делание делает тебя тобой, а меня мной.
Я сказал, что его объяснение ничего не объясняет. Он засмеялся и почесал виски.
- Вот-вот… В этом - главная проблема с разговорами. Они всегда создают путаницу. Начиная говорить о делании, вечно приходишь к чему-то другому. Взять, к примеру, скалу. Смотреть на нее - это делание. Видеть ее - неделание.
Я вынужден был признаться, что его слова лишены для меня какого-либо смысла.
- Ничего подобного! - воскликнул дон Хуан. - В них присутствует глубокий смысл. Но ты убежден, что его в них нет, потому что это - твое делание. Это - твой способ поддерживать взаимоотношения со мной и с миром.
Он снова указал на скалу.
- Это скала является скалой только лишь потому, что ты знаешь, как с ней обращаться и что с ней можно делать. Я называю это деланием. Человек знания, например, осознает, что скала является скалой только вследствие делания. Поэтому если он хочет, чтобы она перестала быть скалой, ему достаточно начать практиковать неделание. Понимаешь?
Я не понимал ничего. Он засмеялся и предпринял еще одну попытку:
- Мир есть мир потому, что ты знаешь делание, которое делает его таковым. Если бы ты не знал делания, свойственного миру, он был бы другим.
Он с любопытством принялся меня разглядывать. Я прекратил писать. Мне хотелось послушать. Он продолжал объяснять, что без определенного «делания» в том, что нас окружает, не было бы ничего знакомого.
Он наклонился и поднял маленький камушек. Взяв его между большим и указательным пальцами левой руки, он поднес камушек к самым моим глазам.
- Смотри: вот камушек. Он является камушком вследствие делания, которое делает его камушком.
- Что? - спросил я, совершенно сбитый с толку.
Дон Хуан улыбнулся, пытаясь скрыть ехидное удовлетворение.
- Не знаю, с чего это ты вдруг запутался, - сказал он.
- Ведь ты предрасположен к разговорам и должен сейчас чувствовать себя на седьмом небе.
Он загадочно взглянул на меня и три-четыре раза повел бровями. Потом снова указал на камушек, который по-прежнему держал у меня перед носом.
- Я тебе говорю, что ты превращаешь это в камушек, зная делание, которое для этого необходимо. И теперь, чтобы остановить мир, ты должен прекратить это делание.
Я по-прежнему ничего не понимал. Дон Хуан, казалось, в полной мере отдавал себе в этом отчет. Он улыбнулся и покачал головой. Потом взял хворостинку и провел ею по неровному краю камушка.
- В случае с этим маленьким камнем, - продолжал он, - первое, что делание с ним осуществляет, - это жесткая привязка к вот такому размеру. Поэтому воин, который стремится остановить мир, первым делом уничтожает этот аспект фиксации - он увеличивает маленький камень или что-либо другое в размере. Посредством неделания.
Дон Хуан встал и положил камушек на крупный валун, а потом предложил подойти и хорошенько его изучить. Он велел внимательно разглядывать отверстия, впадины и трещины на камушке, стараясь рассмотреть все до мельчайших деталей. Он сказал, что, если мне удастся выделить все детали, отверстия, углубления и трещинки исчезнут, и я пойму, что такое «неделание».
- Этот проклятый камушек сведет тебя сегодня с ума, - пообещал дон Хуан.
Наверное, на лице моем отразилось полнейшее недоумение. Он взглянул на меня и раскатисто захохотал. Потом он изобразил гнев, словно камушек его разозлил, и несколько раз стукнул по камушку шляпой.
Я потребовал, чтобы дон Хуан объяснил свое последнее утверждение. Я заявил, что когда он хочет, он может объяснить все что угодно в лучшем виде. Стоит лишь постараться.
Дон Хуан хитро взглянул на меня и покачал головой, словно признавая безнадежность ситуации.
- Безусловно, я могу объяснить все что угодно, - согласился он. - Но сможешь ли ты понять? Вот вопрос.
Я несколько опешил от такого его намека.
- Деланием разделяются этот камушек и этот валун, - продолжил он. - Чтобы научиться неделанию, тебе, скажем так, нужно слить их воедино.
Он указал на небольшое пятнышко тени, которую камушек отбрасывал на валун:
- Это - тень? Это - не тень. Это - клей, их соединяющий.
Потом он повернулся и пошел прочь, сказав, что вернется попозже, чтобы взглянуть, как я тут себя чувствую.
Я долго неотрывно вглядывался в камушек. Сосредоточиться на мельчайших деталях отверстий на его поверхности мне так и не удалось, но крохотная тень, которую он отбрасывал на булыжник, стала явлением весьма интересным. Дон Хуан оказался прав. Она была подобна клею. Она двигалась. У меня возникло впечатление, что тень как бы выдавливается из-под камушка.
Когда дон Хуан вернулся, я поделился с ним результатами своих наблюдений.
- Неплохо для начала, - сказал он. - Тени могут рассказать воину обо всем.
Затем он предложил мне взять камушек и где-нибудь его захоронить.
- Зачем? И почему захоронить, а не просто закопать?
- Ты очень долго его созерцал. Теперь в нем есть частица тебя. Воин всегда старается повлиять на силу делания, обращая его в неделание. Оставить камушек лежать на этом месте, считая, что это - просто кусочек камня - это делание. Неделание предусматривает иное отношение к нему, в котором учитывается, что это - отнюдь не просто кусочек камня. В нашем случае этот камушек был надолго погружен в твое внимание и потому пропитался тобой, тем самым став частицей тебя. И ты не можешь оставить его просто так здесь валяться. Его необходимо захоронить. И сделать это должен именно ты.
Если бы ты обладал личной силой, твое неделание превратило бы этот камушек в предмет силы.
- А сейчас?
- Сейчас твоя жизнь слишком разболтана для того, чтобы ты мог это совершить. Если бы ты мог видеть, тебе стало бы ясно, что твое воздействие на этот камушек было очень тяжелым. Оно превратило его в нечто настолько неприглядное, что невозможно придумать ничего лучше, чем вырыть ямку и захоронить камушек. Пусть земля поглотит всю эту тяжесть.- Это все правда, дон Хуан?
- Если я отвечу «да» или «нет», я совершу делание. Но поскольку ты учишься неделанию, я должен ответить, что не имеет никакого значения - правда это или нет. И в этом - преимущество воина по отношению к обычному человеку. Вопросы истины и лжи беспокоят обычного человека, ему важно знать, что правда, а что нет. Воину до этого ровным счетом нет никакого дела. Обычный человек по-разному действует в отношении того, что считает правдой, и того, что считает ложью. Ему говорят о чем-то: «Это правда». И он действует с верой в то, что делает. Ему говорят: «Это неправда». И он опускает руки, он не действует; или, если даже и действует, не верит в то, что делает, что не меняет сути. Воин действует в обоих случаях. Ему говорят: «Это правда». И он действует с полной ответственностью, и это - его делание. Ему говорят: «Это неправда». И он действует с полной ответственностью, и это - его неделание. Понимаешь?
Туманные изъяснения дона Хуана вызвали во мне всплеск раздражения. Я не видел в них абсолютно никакого смысла. Я заявил, что все это - сплошной бред, а он высмеял меня, сказав, что я неспособен сохранить безупречность духа даже в том, что мне больше всего нравится, - в болтовне. Он поднял на смех мою болтовню, назвав ее ущербной и бестолковой.
- Взялся быть одним большим сплошным языком - так уж будь языком-воином, - сказал он и покатился со смеху.
Я был удручен. В ушах звенело. К голове прилил неприятный жар. От раздражения я, наверное, даже покраснел.
Я встал, зашел в колючки и закопал камушек.
Когда я вернулся и сел, дон Хуан сказал:
- Я позволил себе немного тебя подразнить. Но все равно отлично знаю - ты ничего не поймешь, пока не поговоришь. Для тебя разговоры - это делание. Но для понимания того, что есть неделание, такое делание, как разговор, не подходит. Сейчас я покажу тебе простое упражнение. Оно поможет тебе понять, что такое неделание. И, поскольку речь идет о неделании, не имеет никакого значения, попробуешь ты выполнить это упражнение сейчас или через десять лет.
Он заставил меня лечь на спину, взял мою правую руку и согнул в локте под прямым углом. Кисть ее он развернул ладонью вперед, а пальцы согнул к ладони, придав кисти такое положение, словно я держусь за ручку дверного замка. Потом он начал двигать мою руку круговым движением вперед-назад, как будто вращая рукоять колодезного колеса.
Дон Хуан объяснил, что воин выполняет это движение каждый раз, когда хочет вытолкнуть что-либо из своего тела. Например, болезнь или непрошеное чувство. Идея упражнения состояла в том, чтобы тянуть и толкать воображаемую противодействующую силу до тех пор, пока не появится ощущение чего-то тяжелого и плотного, препятствующего свободному движению руки. «Неделание» здесь заключалось в повторении движения до возникновения противодействия при полной очевидности того факта, что взяться этому противодействию попросту неоткуда, и потому поверить в то, что оно возникает, невозможно.
Я начал двигать рукой, и очень скоро кисть сделалась холодной, как лед. Вокруг нее я почувствовал что-то мягкое, словно она двигалась в плотной вязкой жидкости.
Неожиданно дон Хуан схватил меня за руку и остановил движение. Все мое тело вздрогнуло, словно некая невидимая сила встряхнула его изнутри. Дон Хуан придирчиво осмотрел меня. Я сел. Он обошел вокруг меня, а потом опять уселся на свое место.
- Достаточно, - сказал он. - Будешь делать это упражнение потом, когда у тебя накопится побольше личной силы.
- Я что-то сделал не так?
- Все так. Просто неделание - для очень сильных воинов. У тебя еще недостаточно личной силы, чтобы браться за практику этого рода. Сейчас ты можешь только нагрести в себя рукой какую-нибудь жуткую пакость. Поэтому тренируйся очень-очень постепенно, понемногу. Кисть не должна остывать. Если она остается теплой, ты сможешь зацепить и ощутить ею линии мира.
Он замолчал, как бы предоставляя мне возможность спросить о линиях мира. Но я не успел. Он начал рассказывать о существовании неисчислимого количества линий, которые связывают нас с объектами, имеющимися в мире. Он сказал, что с помощью упражнения в «неделании», которому он только что меня обучил, любой человек может ощутить линию, исходящую из движущейся кисти. Этой линией можно дотронуться до чего угодно в мире. Дон Хуан сказал, что это - не более чем упражнение, потому что длина линий, формируемых рукой, относительно невелика, и линии эти на практике мало на что годятся.
- Для формирования более длинных линий человек знания использует другие части тела.
- Какие, дон Хуан?
- Самые протяженные линии исходят из середины тела. Но такие же можно формировать глазами.
- Эти линии реальны?
- Конечно.
- Их можно увидеть? Или дотронуться до них?
- Скажем так: их можно почувствовать. Самое сложное на пути воина - осознать, что мир есть ощущение, мир воспринимается посредством ощущений. Практикуя неделание, воин чувствует мир. Ощущается же мир посредством линий мира.
Он замолчал, с любопытством меня изучая. Он приподнял брови, выпучил глаза и мигнул. Это напомнило мне птицу. Почти мгновенно я ощутил неудобство и подташнивание, словно что-то сжало меня в области желудка.
- Понимаешь, что я имею в виду? - спросил дон Хуан и отвел глаза.
Я отметил, что меня тошнило, а он сказал, что знает об этом, причем сказал таким тоном, как будто иначе и быть не могло. Он объяснил, что пытался глазами сделать так, чтобы я животом ощутил линии мира. Но я не мог согласиться с утверждением, что это он заставил мое самочувствие измениться. Я высказал сомнения по этому поводу. Он никак на меня не воздействовал физически. Поэтому то, что именно он вызвал у меня тошноту, казалось мне, мягко говоря, крайне маловероятным.
- Неделание - это очень просто, но для тебя это - очень сложно, - сказал он. - И дело тут не в понимании, а в практическом освоении и совершенствовании. Конечно, окончательным достижением человека знания является видение. Но оно приходит лишь после того, как посредством неделания остановлен мир.
Я невольно улыбнулся, потому что не понял ничего.
- Когда делаешь что-то с людьми, - сказал он, - задача состоит лишь в том, чтобы предоставить возможность действовать их телам. И с тобой я поступаю именно таким образом - я предоставляю твоему телу узнавать определенные вещи. А понимаешь ты или не понимаешь - кого это волнует?
- Но это же нечестно, дон Хуан! Я хочу все понять, иначе все мое общение с тобой превращается в пустую трату моего времени.
- Ах, в пустую трату его времени! Его драгоценного времени! Ты - самовлюбленный самодовольный тип.
Он встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину лавового пика, вздымавшегося справа от нас.
Задача эта оказалась поистине головоломной. Самый настоящий альпинизм, с той лишь разницей, что у нас не было ни крючьев, ни веревок, ни ледорубов. Дон Хуан все время повторял, чтобы я не смотрел вниз, а пару раз даже подтягивал меня вверх, когда я, не удержавшись, начинал сползать в пропасть. Меня ужасно угнетало то, что такой глубокий старик, как дон Хуан, должен мне помогать. Я сказал ему, что нахожусь в отвратительной форме, так как слишком ленив для того, чтобы каким-то образом тренироваться. Он ответил, что по достижении некоторого уровня личной силы надобность в физических упражнениях и обычной тренировке отпадает, поскольку единственное, что требуется для поддержания безупречной формы, - это «неделание».
Когда мы добрались до вершины, я упал на камень в полном изнеможении. Меня почти тошнило от слабости. Дон Хуан ногой покатал меня туда-сюда, как он уже однажды делал. Постепенно это движение привело меня в чувство. Но я нервничал, словно ожидая внезапного появления чего-то. Несколько раз я непроизвольно оглядывался. Дон Хуан ничего не говорил, но когда я смотрел по сторонам, он смотрел туда же, куда и я.
Дон Хуан сказал, что мое тело заметило преследователя, несмотря на упрямое сопротивление моего интеллекта. Он заверил меня в том, что ничего необычного в этом нет, и быть преследуемым тенью - дело вполне нормальное.
- Это - просто сила, - сказал он. - Тут, в этих горах, таких существ полным-полно. Они подобны тем сущностям, которые напугали тебя тогда ночью.
Я поинтересовался, действительно ли я могу сам воспринимать это существо. Дон Хуан ответил, что днем я могу его только ощущать.
Я попросил объяснить, почему он называет это существо тенью. Ведь его не видно, и оно явно не похоже на тень от камня. Он ответил, что и то, и другое имеют сходные очертания, поэтому и то, и другое - тени.
Он указал на высокий вытянутый валун, стоявший вертикально прямо перед нами.
- Взгляни на тень этого валуна. Тень - это валун, но она - не валун. Наблюдать валун с тем, чтобы узнать, что такое есть валун - это делание. Наблюдать его тень - это неделание. Тени подобны дверям. Дверям в неделание. Человек знания, например, наблюдая за тенями людей, может сказать о самых сокровенных чувствах тех, за чьими тенями он наблюдает.
- В их тенях присутствует какое-то движение? - спросил я.
- Можно сказать, что в них присутствует движение, можно также сказать, что в них отпечатываются линии мира, или можно сказать, что из них исходят ощущения.
- Но как из тени могут исходить ощущения, дон Хуан?
- Считать, что тени суть всего лишь тени - это делание, - объяснил он. - Но это глупо. Подумай сам: если во всем, что есть в мире, присутствует огромное количество чего-то еще, то вполне очевидно, что тени не являются исключением. В конце концов, только наше делание делает их тенями.
Мы долго молчали. Я не знал, что сказать.
- Приближается вечер, - проговорил дон Хуан, взглянув на небо. - Еще одно последнее упражнение. Чтобы вспомнить его, тебе нужно будет воспользоваться этим дивным светом золотисто-желтого солнца.
Он подвел меня к двум вертикальным выдвинутым скалам, стоявшим рядом на вершине неподалеку от нас. Расстояние между ними составляло примерно полтора метра. Дон Хуан остановился метрах в трех от них, повернувшись к ним лицом. Он показал, где должен был стоять я. Потом он велел мне смотреть на параллельные друг другу тени этих скал. Он сказал, что мне следует свести глаза. Так же, как я это делал, выбирая место для отдыха. Но, в отличие от несфокусированного взгляда при созерцании земли в случае поиска места, сейчас нужно было сохранить максимальную четкость изображения. Задача заключалась в том, чтобы, сводя глаза, совместить изображения теней. Дон Хуан объяснил, что тогда тени начнут излучать некоторое ощущение. Я сказал, что объяснения его весьма туманны, но он заявил, что описать то, что он имеет в виду, говоря об излучаемом тенями ощущении, в действительности нет никакой возможности.
Я попытался выполнить упражнение. Тщетно. Я не отступал. В конце концов разболелась голова. Но дона Хуана моя неудача ни в малейшей степени не обескуражила. Он взобрался на куполообразную скалу и крикнул, чтобы я поискал два небольших продолговатых камня. Руками он показал мне, какой они должны быть величины.
Я нашел два подходящих камня и отнес их ему. Дон Хуан воткнул их в трещину на расстоянии тридцати сантиметров друг от друга. Меня он поставил лицом к западу, так, что торчащие из скалы камни оказались между мной и солнцем. Потом он велел мне повторить упражнение с тенями этих камней.
На этот раз все было иначе. Почти сразу же мне удалось свести глаза так, что тени как бы наложились друг на друга, слившись в одну. Она обладала невероятной глубиной и даже своего рода прозрачностью. Я был ошеломлен. Я мог четко различать каждую точку, каждую трещину и песчинку на том месте, куда смотрел. И на все это ложилась тень, словно сверхтонкая неописуемо прозрачная пленка.
Моргать не хотелось. Я боялся потерять изображение, фиксация которого, я чувствовал это, была такой непрочной. Но в конце концов жжение в глазах сделалось невыносимым, и я моргнул. Однако изображение никуда не делось. Более того, оно даже стало более четким, видимо, вследствие смачивания роговицы. Я обнаружил, что как бы смотрю с неизмеримой высоты на совершенно новый, доселе невиданный мир. Я также заметил, что могу просматривать окрестности тени, не теряя фокусировки визуального восприятия. Затем, на мгновение, я утратил ощущение, что смотрю на поверхность камня. Я спустился в странный бесконечный мир, простиравшийся за все мыслимые и не мыслимые пределы. Но это дивное восприятие продолжалось лишь миг, а потом все вдруг разом выключилось. Я поднял глаза. Дон Хуан стоял прямо передо мной, заслонив спиной солнечный свет, падавший на камни.
Я описал ему свое необычное ощущение. Он объяснил, что вынужден был все это прервать, поскольку увидел, что я уже почти затерялся в безбрежных пространствах того странного мира. Дон Хуан сказал, что тенденция потворствовать себе вполне естественна для человеческих существ, когда речь идет об ощущениях такого рода. Он объяснил, что, потакая своей слабости и тем самым отказываясь от контроля, я почти превратил «неделание» в старое знакомое «делание». Еще он сказал, что мне нужно было только сохранять изображение, не поддаваясь искушению втянуться в него, потому что привычка поддаваться - это «делание».
Я пожаловался на то, что не был готов. Дону Хуану следовало предварительно объяснить мне, чего можно ожидать и как действовать. Но он ответил, что не мог заранее знать, удастся мне слить тени воедино или нет.
Я вынужден был признаться, что теперь «неделание» стало для меня еще более загадочным, чем прежде. Дон Хуан сказал, что я и так должен быть вполне удовлетворен. Мне с первого раза удалось очень многое выполнить правильно. Уменьшая мир, я увеличил его и, несмотря на то, что до ощущения линий мира мне было еще далеко, я правильно использовал тень от камней в качестве двери в «неделание».
Утверждение о том, что «уменьшая мир, я увеличил его», бесконечно меня заинтересовало. Подробности пористой поверхности камня, на небольшом участке которой был сфокусирован мой взгляд, воспринимались настолько живо и вырисовывались с такой точностью, что поверхность куполообразной скалы превратилась для меня в бескрайний мир. И в то же время это было уменьшенное изображение камня. Когда дон Хуан заслонил свет и я обнаружил, что смотрю самым обычным образом, мельчайшие подробности изображения стали неясными, крохотные отверстия в пористой поверхности камня увеличились, коричневый цвет застывшей лавы сделался матовым, и все утратило сияющую прозрачность, превращавшую камень в целый мир.
Дон Хуан взял оба камня и аккуратно опустил их в глубокую трещину, а потом сел, скрестив ноги, на том месте, где стояли камни. Он похлопал ладонью по камню слева от себя и предложил мне сесть.
Мы долго сидели молча. Затем так же молча поели. И только после захода солнца дон Хуан неожиданно спросил, как у меня обстоят дела со «сновидением».
Я ответил, что раньше все шло хорошо и просто, но что к этому моменту я перестал находить во сне свои руки.
- Когда ты начинал, ты пользовался моей личной силой. Поэтому сперва все шло хорошо и просто, - объяснил дон Хуан, - Теперь ты пуст. Но тебе не следует оставлять попыток. До тех пор, пока в достатке не накопишь собственной силы. Видишь ли, сновидение - это неделание снов. По мере того, как ты будешь прогрессировать в неделании, тебе все лучше будет удаваться не-делать сны, и ты будешь прогрессировать также в сновидении. Весь фокус состоит в том, чтобы не прекращать поиски рук во сне, даже если не веришь в то, что это имеет какой-то смысл. В самом деле, я же тебе говорил: воину нет нужды верить, потому что когда он действует без веры, он практикует неделание.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга.
- Мне больше нечего сказать о сновидении, - продолжал он. - Все, что бы я ни сказал, будет неделанием. Но стоит тебе непосредственно соприкоснуться с неделанием, как ты тут же будешь знать, что делать в сновидениях. Однако сейчас важно находить руки, и я уверен, что у тебя получится.
- Я не знаю, дон Хуан. Я в себя не верю.
- Веришь ты в кого бы то ни было или нет - не имеет значения. Дело не в этом. Дело в том, что это - борьба воина. И ты будешь продолжать бороться. Если не под воздействием своей собственной силы, то под нажимом достойного противника, или с помощью каких-нибудь союзников, вроде того, который уже преследует тебя.
Непроизвольно я резко дернул правой рукой. Дон Хуан сказал, что мое тело знает гораздо больше, чем я подозреваю, поскольку сила, нас преследующая, находится справа от меня. Очень тихо он сообщил мне, что уже дважды за сегодняшний день союзник подходил ко мне так близко, что приходилось вмешиваться.
- Днем дверями в неделание являются тени, - сказал дон Хуан. - Однако ночью, во тьме, мало что остается от делания. И все, включая союзников, становится тенями. Я уже рассказывал тебе об этом, когда говорил о походке силы.
Я громко рассмеялся и испугался собственного смеха.
- Все, чему я тебя до сих пор учил, - это аспекты неделания, - продолжал он. - Воин применяет неделание ко всему в мире, но рассказать тебе об этом больше, чем рассказал сегодня, я не могу. Ты должен позволять своему телу самостоятельно открыть силу и ощутить неделание.
У меня начался еще один приступ нервного смеха.
- С твоей стороны глупо презирать тайны мира лишь потому, что ты знаешь делание презрения, - сказал он с очень серьезным выражением лица.
Я заверил его, что никогда никого и ничего не презирал, но что я просто нервничаю гораздо сильнее и чувствую себя гораздо более невежественным, чем он полагает.
- Со мной всегда так было, - сказал я. - Но я хочу измениться, однако не знаю как. Я такой бестолковый.
- Я уже знаю, что ты считаешь себя порочным, - произнес дон Хуан. - И это - твое делание. Теперь я предлагаю тебе подействовать на это делание другим деланием. С этого момента в течение восьми дней тебе следует себя обманывать. Вместо того, чтобы говорить себе, что ты отвратителен, порочен и бестолков, ты будешь убеждать себя в том, что ты - полная этому противоположность. Зная, что это - ложь и что ты абсолютно безнадежен.
- Но какой смысл в этом самообмане, дон Хуан?
- Он может зацепить тебя и привести к другому деланию. А потом ты осознаешь, что и то, и другое - ложь, иллюзия, что они нереальны, и вовлекаться в какое то ни было из них, превращая его в основу своего бытия, - нелепо, что это - пустая трата времени, и что единственной реальностью является существо, которое живет в тебе и удел которого - смерть. Достижение этого существа, отождествление себя с ним и его самосознание есть неделание самого себя.
 

[itzqintli 9,789]

Первое кольцо Силы.

 

В полдень мы были уже в приграничном городке, где дон Хуан намеревался со мной расстаться. Мы зашли в ресторан пообедать. Зал был пуст. Мы сели за столик у окна, выходившего на людную, заполненную транспортом главную улицу городка.
Дон Хуан вроде бы расслабился, глаза его задорно поблескивали. Я почувствовал воодушевление и забросал его вопросами. В основном мне хотелось знать, что означало его пере одевание.
- Просто я показал тебе частичку своего неделания, - сказал он, и глаза его как бы вспыхнули.
- Но все мы видели тебя по-разному, - сказал я, - Как ты это сделал?
- Все очень просто, - ответил он. - Это была лишь маскировка. В известном смысле все, что мы обычно делаем, - это маскировка. И все, что мы обычно делаем, как я уже тебе говорил, относится к области делания. Человек знания может зацепиться за делание любого человека и явить тому разного рода мистику. Но на самом деле это - не мистика вовсе. Вернее, мистика, но лишь для того, кто увяз в делании. Те четверо, как и ты, пока еще не осознали, что такое неделание, поэтому одурачить вас - проще простого.
- Но каким образом ты нас одурачил?
- Я могу объяснить, но для тебя мое объяснение будет полной бессмыслицей. Пока что для тебя нет никакой возможности это понять.
- А ты попробуй. Ну пожалуйста, дон Хуан…
- Ладно. Скажем так: когда человек рождается, он приносит с собой в мир маленькое кольцо силы. Это кольцо почти мгновенно начинает использоваться. Поэтому каждый из нас с самого рождения уже сидит на крючке делания, наши кольца силы сцеплены с кольцами силы всех окружающих. Другими словами, наши кольца силы нанизаны на крючок делания мира. Тем самым и создается мир.
- Приведи пример, может быть тогда я пойму, - попросил я.
- Например, кольца силы - твое и мое - в данный конкретный момент зацеплены за делание этой комнаты. Мы ее создаем. Наши кольца силы в данный момент вызывают к жизни вот эту самую комнату, в которой мы находимся.
- Постой, постой, - перебил я. - Эта комната существует сама по себе. Я не создаю ее, у меня нет с ней ничего общего.
Мое возражение, достаточно основательное с моей точки зрения, не произвело на дона Хуана никакого впечатления. Он очень спокойно повторил, что эта комната вызвана к жизни и существует для каждого человека лишь благодаря силе, заключенной в его кольце.
- Видишь ли, - продолжал он, - каждый из нас владеет деланием комнаты, поскольку значительную часть своей жизни мы так или иначе проводим в комнатах. А человек знания развивает другое кольцо силы - второе. Я назвал бы его кольцом неделания, потому что неделание есть тот крючок, на который оно нанизано. И это кольцо позволяет нам вызвать к жизни другой мир.
Девушка-официантка принесла то, что мы заказывали. На лице ее было написано подозрение. Дон Хуан шепнул, чтобы я заплатил сразу, потому что она сомневается в моей платежеспособности.
- Она не верит тебе, но ее вины в этом нет, - сказал он и разразился хохотом. - После нашей прогулки ты на черта похож.
Я заплатил по счету и дал чаевые, после чего официантка ушла. Я уставился на дона Хуана, пытаясь снова ухватить нить нашей беседы. Он пришел мне на помощь:
- Твоя проблема заключается в том, что ты еще не развил дополнительного кольца силы, и тело твое не знает неделания.
Я не понял. Мое сознание было замкнуто на довольно прозаическом вопросе: мне только хотелось знать, надевал он пиратский костюм или не надевал. Я спросил.
Дон Хуан не ответил. Вместо этого он забился в приступе хохота. Я умолял его все мне объяснить.
- Да я же объяснил! Только что все объяснил!
- То есть ты хочешь сказать, что не переодевался?
- Я только зацепил свое кольцо силы за твое делание. А все остальное сделал ты сам.
- Невероятно!
- Нас всех учат вступать в некое общее соглашение относительно всего, что связано с деланием, - мягко произнес он. - Ты даже понятия не имеешь, какую мощь, какую силу несет в себе это соглашение. Но, к счастью, неделание настолько же иллюзорно и несет в себе не меньшую силу.
Я ощутил, как по животу пробежала неконтролируемая волна напряжения. Между тем, что я видел вчера, и его объяснением лежала такая пропасть, преодолеть которую я был не в силах. И, как всегда, в качестве последнего средства защиты я избрал сомнения и неверие. В сознании возник вопрос: а что, если дон Хуан все подстроил, предварительно договорившись с той четверкой?
Я сменил тему и спросил его о четырех учениках мага:
- Ты говорил, что они были тенями, да?
- Да.
- Это были союзники?
- Нет, это были ученики одного моего хорошего знакомого.
- Почему же ты сказал, что они - тени?
- Потому что в тот миг к ним прикоснулась сила неделания. А поскольку они не так тупы, как ты, они сдвинули себя в положение, совершенно отличное от всего, что тебе известно. И я не хотел, чтобы ты это видел. Это только травмировало бы тебя.
Вопросов у меня больше не было. И я не был голоден. Дон Хуан ел с большим аппетитом, и настроение у него было отличное. Но я чувствовал себя подавленным. Неожиданно я ощутил какую-то всепоглощающую усталость. Я осознал, что путь дона Хуана для меня недоступен. У меня нет качеств, необходимых для того, чтобы стать магом.
- Вероятно, тебе поможет еще одна встреча с Мескалито, - сказал дон Хуан.
Я заверил его, что вот об этом уж как раз я и не думал. Более того, мне не хотелось даже допускать мысли о возможности такого шага.
- Да-а, с тобой непременно должно будет произойти что-то сногсшибательное. Иначе ты так и не позволишь своему телу извлечь пользу из того, чему научился, - сказал он.
- Наверно, если б я мог как-то развязать все узлы своих дел и проблем, каким-то образом абстрагироваться от тех условий, в которых живу и действую, мне было бы легче проникнуть в твой мир, - задумчиво проговорил я. - Или, может, если бы я отправился к тебе жить в дикую пустыню. А сейчас я одной ногой стою в одном мире, второй - в другом, и в итоге от меня нет никакого проку ни здесь, ни там.
Дон Хуан долго на меня смотрел.
- Вот он - твой мир, - произнес он, кивнув на людную улицу за окном. - Ты - человек этого мира. И там, в этом мире - твои охотничьи угодья. Невозможно уйти от делания своего мира. И воину остается только одно - превратить свой мир в свои охотничьи угодья. Воин - охотник, и как охотник он знает: мир создан для того, чтобы его использовали. И воин использует каждую частицу мира. Воин подобен пирату - он берет все, что хочет, и использует так, как считает нужным, и в этом он не признает никаких запретов и ограничений. Но, в отличие от пирата, воин не чувствует себя оскорбленным и не возражает, если кто-то или что-то берет и использует его самого.

[itzqintli 9,789]

Быть шутом.

  Как только я приехал в поселок яки, тамошний лавочник-мексиканец сказал мне, что в выездной лавке из Сьюдад Обрегона взял напрокат проигрыватель и два десятка пластинок для «фиесты», которую планировал устроить вечером в честь Девы Гваделупской. Он уже всем рассказал, что достал все через Хулио - продавца выездной лавки, который дважды в месяц приезжал в поселок собирать очередные взносы за дешевую одежду, которую он иногда умудрялся продавать индейцам в рассрочку.
Хулио привез проигрыватель утром и подключил его к генератору, от которого питалась электросеть лавки. Он убедился в том, что все работает, потом включил максимальную громкость, напомнил лавочнику, чтобы тот не трогал никаких кнопок и принялся раскладывать пластинки.
- Я знаю, сколько царапин на каждой из них, - сказал Хулио лавочнику.
- Скажи это моей дочке.
- Отвечаешь ты, а не твоя дочка.
- Это все равно. Кроме нее, к пластинкам никто не притронется.
Хулио сказал, что его мало волнует, будет притрагиваться к пластинкам только она или кто-то еще, потому что платить за поврежденные пластинки все-таки придется лавочнику. Тот начал спорить с Хулио. Хулио покраснел. Время от времени он обращался к большой группе индейцев, собравшихся перед лавкой. Он разводил руками, изображая отчаяние, делал расстроенное лицо и соответствующим образом гримасничал. В конце концов он потребовал залог. Это вызвало новый каскад препирательств о том, сколько платить за поврежденную пластинку. Хулио авторитетно заявлял, что платить нужно полную цену, как за новую. Лавочник злился все сильнее и начал собирать свой удлинитель. Похоже было, что он склонен был отменить все мероприятие и собирался отключить проигрыватель. Своим клиентам, собравшимся перед лавкой, он дал понять, что сделал все, от него зависящее, и если соглашение не достигнуто, то лишь из-за несговорчивости Хулио. Похоже было, что вечеринка провалилась, еще не начавшись.
Блас - старый индеец, в доме которого я остановился, - вслух принялся униженно жаловаться на бедственное положение индейцев яки, которые не могут позволить себе даже отпраздновать свой самый почитаемый религиозный праздник - день Девы Гваделупской.
Я хотел было вмешаться и предложить свою помощь, но Блас меня остановил. Он сказал, что если я внесу залог, то лавочник собственноручно из вредности перебьет все пластинки.
- Подонок редкостный, - объяснил Блас. - Пусть платит. Обдирает нас, как липку, почему бы ему не заплатить?
После долгой дискуссии, в которой все присутствовавшие, как это ни странно, выступали на стороне Хулио, лавочник добился-таки обоюдоприемлемого решения. Он не внес залог, но согласился принять на себя ответственность за пластинки и проигрыватель.
Хулио сел на мотоцикл и, оставляя за собой пыльный шлейф, укатил к клиентам, жившим в домиках, разбросанных по пустыне вдалеке от поселка. Блас объяснил, что Хулио спешит потому, что хочет добраться до них раньше, чем те успеют прийти в лавку и пропить все свои денежки в честь праздника. Едва он это сказал, как из-за лавки вышла группа индейцев. Блас взглянул на них и засмеялся. Смеялись и все остальные.
Блас объяснил, что эти индейцы - те самые клиенты Хулио. Они ждали, спрятавшись за лавкой, пока он уедет.
Вечеринка началась относительно рано. Дочь лавочника поставила пластинку и опустила иглу. Послышался жуткий скрежет высокочастотное шипение, а потом - дребезжание гитар, скрипучие голоса труб.
Вечеринка заключалась в прокручивании пластинок на полную громкость. Четыре молодых мексиканца танцевали с двумя дочерьми лавочника и тремя другими женщинами-мексиканками. Яки не танцевали, зато с явным удовольствием следили за каждым движением танцующих. Казалось, для наслаждения им не нужно ничего другого - просто сидеть и, наблюдая за танцующими, прихлебывать дешевую текилу.
Я заказал выпивку для каждого, с кем был знаком. Чтобы не вызвать ничьих обид, я сновал между индейцами, разговаривал с ними и предлагал выпивку. Все шло хорошо, пока они не подзарядились достаточно и не обратили внимание, что сам я не пью. Тогда они все разом на меня обозлились, словно осознав, что я их не уважаю и не принадлежу к их среде. Они надулись и молча сидели, время от времени ехидно на меня поглядывая.
До мексиканцев, которые напились уже примерно до такой же степени, в тот же самый момент дошло, что я не только не пью, но и не танцую. Эти тоже обозлились. Однако вели они себя увереннее и агрессивнее, чем индейцы. Один из парней схватил меня за рукав, подтянул к самому проигрывателю, налил полную кружку и потребовал, чтобы я выпил все залпом, доказав тем самым, что я - «macho».
Я попытался их утихомирить, выдавив из себя идиотский смешок, призванный означать, что все это мне нравится. Я сказал, что лучше сперва потанцую, а выпью потом. Один из парней назвал песню. Девушка принялась рыться в груде пластинок. Она тоже была заметно навеселе, несмотря на то, что женщины вроде бы открыто не пили, и с попаданием пластинки на диск у нее возникли осложнения.
- Это - неправильная пластинка, - поводя заметно помутневшими глазами заявил парень. - Это вовсе не твист!
Девушка снова принялась неуклюже перебирать пластинки непослушными пальцами. Все сгрудились вокруг проигрывателя и приняли деятельное участие в поисках подходящей музыки. Я воспользовался моментом и сбежал с освещенной площадки в темноту за лавкой.
Я стоял метрах в тридцати от них в темноте среди кустов, пытаясь сообразить, как быть дальше. Я устал и склонялся к тому, что пора садиться в машину и отправляться домой. Я направился к дому Бласа, где стояла машина, прикинув, что если ехать медленно с потушенными фарами, то никто моего побега не заметит.
Возле проигрывателя все еще продолжались поиски пластинки: слышно было, как шипят динамики. Потом грянул твист. Я рассмеялся, представив себе, как они оглянулись и обнаружили, что меня и след простыл.
На дороге показались темные силуэты нескольких человек, направлявшихся в сторону лавки. Разминувшись со мной, они пробормотали: «Buenas noches». Я узнал их и сообщил, что вечеринка удалась на славу.
Подходя к крутому повороту дороги, я встретил еще двоих. Их я не знал, но на всякий случай все равно поздоровался. Здесь, на дороге, визг проигрывателя был слышен так же хорошо, как перед лавкой. Была темная беззвездная ночь, но света фонарей возле лавки было достаточно, чтобы видеть дорогу. До дома Бласа было уже совсем недалеко, и я прибавил шагу. На повороте дороги с левой стороны я заметил темный силуэт сидевшего на корточках человека. Сначала я подумал, что это - кто-то, ушедший с вечеринки раньше меня. Человек сидел так, словно испражнялся на обочине. Это показалось мне странным. Жители поселка обычно ходили в кусты. Я решил, что человек, кем бы он ни был, пьян в дымину, раз не решился отойти от дороги, чтобы справить большую нужду.
Проходя мимо, я сказал: «Buenas noches». Ответом мне послужил жуткий хриплый совершенно нечеловеческий вой. Волосы мои самым натуральным образом встали дыбом. Секунду я был парализован. А потом пошел дальше, шагая все быстрее и быстрее. Темный силуэт приподнялся. Это была женщина. Согнувшись и наклонившись вперед, она прошла насколько метров, а потом прыгнула. Я побежал. Женщина подобно гигантской птице прыгала рядом, отталкиваясь от земли обеими ногами и не отставая от меня. Когда я уже подбегал к дому Бласа, она бросилась мне наперерез, почти до меня дотронувшись.
Я перескочил через неглубокую сухую канаву и ввалился в дом, толкнув плечом хлипкую дверь.
Блас был дома. Я рассказал ему о случившемся, но он не придал этому значения.
- Здорово тебя разыграли! - прокомментировал он мой рассказ, - Индейцы любят выделывать всякие такие фокусы с иностранцами.
Вечерняя история настолько выбила меня из колеи, что наутро вместо того, чтобы отправиться домой, я поехал прямиком к дону Хуану.
Его дома не оказалось. Появился он только ближе к вечеру. Я не дал ему сказать ни слова и выложил все, не забыв упомянуть и комментарий Бласа. Возможно, это было лишь игрой воображения, но мне показалось, что дон Хуан обеспокоен.
- То, что сказал Блас, ерунда, - очень серьезно произнес он. - Бласу ничего не известно о битвах между магами. Ты должен был понять, что происходит нечто серьезное, уже в тот момент, когда заметил, что тень - слева от тебя. Но в любом случае бежать было нельзя.
- А что же мне было делать? Стоять на месте?
- Да. Встречаясь с противником, который не является обычным человеческим существом, воин должен принять свою стойку. Это - единственное, что в таком случае делает его неуязвимым.
- О чем ты говоришь, дон Хуан?
- Я говорю о том, что это было твое третье столкновение с достойным противником. Она всюду преследует тебя, выжидая момент, когда ты проявишь слабость. В этот раз ты почти оказался у нее в руках.
На меня нахлынуло раздражение. Я обвинил его в том, что он подвергает меня бессмысленной опасности. Я сказал, что он ведет жестокую игру.
- Это было бы жестоко в отношении обычного человека, - возразил он. - Но человек перестает быть обычным, едва вступив на путь воина. И, кроме того, я нашел тебе достойного противника вовсе не затем, чтобы с тобой поиграть или тебе досадить. Достойный противник подстегнет тебя. Под влиянием такого достойного противника, как Ла Каталина, ты можешь научиться использовать все то, чему я тебя научил. Я не вижу другого способа.
Мы немного помолчали. От его слов у меня возникло тяжелое мрачное предчувствие.
Потом дон Хуан попросил меня как можно точнее воспроизвести крик, который я услышал после того, как произнес: «Buenas noches».
Я попытался, и получившийся жуткий вой испугал меня самого. Дону Хуану моя интерпретация показалась, видимо, смешной. Он хохотал без удержу.
После этого он предложил мне восстановить всю последовательность событий: расстояние, которое я пробежал; расстояние, на котором женщина была от меня, когда я ее заметил; расстояние, бывшее между нами, когда я подбегал к дому и момент, в который она начала прыгать.
- Ни одна жирная индеанка не способна этак скакать, - сказал дон Хуан, выслушав все подробности. - Ни одна из них столько даже просто не пробежит.
Он заставил меня попрыгать. Мне удавалось за каждый прыжок покрывать не больше полутора метров. А та женщина, если я не ошибся, прыгала, самое малое, - на три метра с лишним!
- Я думаю, ты уже понял, что должен с этой самой минуты постоянно быть в тонусе и держаться настороже, - очень серьезно сказал дон Хуан. - Она пыталась хлопнуть тебя по левому плечу в момент твоей слабости, когда ты неспособен осознавать.
- Что мне делать? - спросил я.
- Жаловаться, во всяком случае, бессмысленно. С этого момента самым важным фактором в твоей жизни становится стратегия. Стратегическая линия жизни.
Я не мог сосредоточиться на том, что он говорил, и записывал чисто автоматически. После длительного молчания он спросил, не ощущаю ли я боли за ушами или в затылочной части шеи. Я ответил, что не ощущаю, а он сказал, что боль в любом из этих мест означала бы, что я действовал неуклюже и Ла Каталина сумела причинить мне вред.
- Впрочем, все твои действия вчера вечером были неуклюжи, - заявил он. - Прежде всего, ты отправился на вечеринку, чтобы убить время. Как будто есть время на то, чтобы его убивать. Это тебя ослабило.
- Мне что, нельзя ходить на вечеринки?
- Тебе можно ходить, куда угодно, но при этом ты должен отвечать за каждое свое действие. Воин живет стратегически. И на вечеринку или что-то этом роде он отправляется лишь в том случае, если этого требует стратегическая линия его жизни. И это само собой подразумевает, что он находится в состоянии абсолютного самоконтроля и осознанно совершает все действия, которые считает необходимыми.
Дон Хуан пристально посмотрел на меня, потом закрыл лицо руками и мягко усмехнулся.
- Ты попал в ужасно крутой оборот, - сказал он. - На твоем пути оказался достойный противник, и впервые в жизни ты не можешь позволить себе разгильдяйства. На этот раз тебе придется освоить совершенно новое для тебя делание - делание стратегии. Если ты выстоишь в схватке с Ла Каталиной, то настанет день, когда тебе нужно будет поблагодарить ее за то, что она заставила тебя изменить твое делание.
- Боже, какой ужас! А если не выстою?
- Воин никогда не потворствует таким мыслям. На той вечеринке, например, ты был шутом, потому, что задача быть шутом вытекает из твоей стратегии, но потому, что ты сам отдался во власть этих людей, никогда не утруждал себя контролем поэтому в конце концов был вынужден от них убегать.
- Что же мне следовало делать?
- Не ходить туда вообще, если идти, то только для того, чтобы совершить какой-либо особенный поступок. После дурацкой ситуации с пьяными мексиканцами ты был ослаблен. И Ла Каталина не преминула этим воспользоваться. Потому она и устроилась у тебя на пути. Тело почувствовало, что тут что-то не то, но ты все равно с ней заговорил. И это было ужасно. Во время столкновения с противником ты не должен произносить ни слова. А потом ты повернулся к ней спиной. И это было еще хуже. Но вслед за этим ты побежал. И вот хуже этого ты уже ничего не мог придумать. Если бы на месте этой ведьмы оказался настоящий магический воин, он уложил бы тебя на месте уже в тот момент, когда ты повернулся спиной. Единственная защита мага - не двигаться с места и исполнять свой танец.
- О каком танце ты говоришь? - спросил я.
Он ответил, что «кроличий бой», которому он меня научил на днях - первое движение танца воина. Того самого танца, который воин оттачивает и развивает всю свою жизнь, а потом исполняет во время своей последней остановки на этой земле.

[itzqintli 9,789]

Второе. Магическое кольцо Силы. Остановка мира

 

- Иди.
Мы много раз ездили по этим дорогам. Сначала - на юг, потом - на восток. Там, где заканчивалась грунтовая дорога, я оставил машину и по знакомой тропе поднялся на высокое плато. У меня не было ни малейшего понятия относительно того, что делать дальше. Я начал петлять в поисках места для отдыха. Вдруг я обратил внимание на маленький участок слева. Он отличался от остальной поверхности земли цветом. Видимо, химический состав верхнего слоя почвы там имел какую-то особенность. Я заметил его краем глаза, а когда посмотрел туда прямо, не обнаружил никаких отличий. Тогда я попытался «ощутить» его, как советовал дон Хуан.
Я остановился в паре метров от пятачка и простоял неподвижно почти целый час. Мысли постепенно исчезали, и наконец внутренний разговор с самим собой полностью прекратился. Потом возникло раздражение. Оно исходило откуда-то из середины живота. Особенно остро оно ощущалось, когда я поворачивался лицом прямо к тому участку, который пытался почувствовать. Появилось ощущение какого-то отталкивания, я почувствовал, что нужно уйти. Я пошел, осматривая землю сведенными к переносице глазами. Через некоторое время я наткнулся на большой плоский камень. Я остановился перед ним. В нем вроде бы не было ничего особенного, но почему-то он казался мне привлекательным. Ни какого-либо цвета, ни свечения. Но он мне нравился. Телу было хорошо и удобно. Я присел на камень и немного отдохнул.
Я бродил по плоскогорью и окружающим горам весь день, а в сумерках вернулся к плоскому камню. Откуда-то я знал, что ночью буду на нем в полной безопасности.
На следующий день я зашел подальше в высокие горы на восток от плато. К вечеру я вышел на другое плато, еще более высокое, чем первое. Мне показалось, что я уже бывал в этих местах. Я осмотрелся, пытаясь сориентироваться, но не узнал ни одной из окружавших меня вершин. Тщательно выбрав подходящее место, я присел отдохнуть на краю голой каменистой площадки. Я чувствовал себя очень спокойно, все внутри было заполнено приятным теплом. Я попытался вытряхнуть из тыквенной фляги немного еды, но там было пусто. Тогда я решил попить из второй фляги. Но вода оказалась затхлой; Ну что ж, делать нечего - придется возвращаться к дону Хуану. Я начал прикидывать, целесообразно ли отправляться в обратный путь прямо сейчас. Я улегся на живот и положил подбородок на руки. Было как-то неудобно. Я принялся крутиться и в конце концов оказался лежащим лицом на запад. Солнце клонилось к горизонту. Глаза устали. Я посмотрел на землю и заметил большого черного жука. Он выполз из-за камня, толкая перед собой шарик, вдвое превосходивший по размеру его самого. Я долго следил за жуком. Он игнорировал мое присутствие и упорно тащил свой груз через камни, корни, ямки, трещины, холмики. Насколько я понимал, жук вообще не осознавал моего присутствия. Эта мысль повлекла за собой целую цепочку соображений относительно различий мира жука и моего мира. Мы с жуком существовали в одном и том же мире, но вполне очевидно, что мир для нас не одинаков. Я углубился в созерцание жука, восхищаясь огромной силой этого существа, позволявшей ему тащить свой груз по камням и трещинам.
Я наблюдал за жуком очень долго. А потом вдруг обратил внимание на безмолвие, царившее вокруг. Только ветер шелестел листьями чапараля. Я взглянул вверх и, непроизвольно повернув голову налево, краем глаза заметил бледную тень, мелькавшую на камне в полутора метрах от меня. Сперва я не обратил на нее внимания, но потом до меня дошло, что тень была слева. Я еще раз резко обернулся и четко воспринял тень на камне. Я ощутил, как тень каким-то диковинным образом скользнула по камню вниз и впиталась в землю, подобно тому, как впитывается в промокашку чернильная клякса. По спине пробежал холодок. В сознании мелькнула мысль: это - смерть, она наблюдает за мной и за жуком.
Я поискал насекомое взглядом, но его нигде не было видно. Наверно, пополз туда, куда направлялся, и бросил свою ношу в норку. Я прижался щекой к гладкой поверхности камня.
Жук вылез из глубокой трещины и замер в нескольких сантиметрах от моего лица. Некоторое время он, казалось, внимательно меня рассматривал. Я почувствовал, что жук осознал мое присутствие подобно тому, как я осознал присутствие своей смерти. По телу пробежала дрожь. Мы с жуком ничем друг от друга не отличаемся. Смерть, как тень, караулит за камнем и меня, и его. Я ощутил необычайный душевный подъем. Жук и я - мы стоим на одной доске! И ни один из нас не может быть лучше другого. Нас уравнивает смерть.
Меня охватила радость, и все это настолько ошеломляло, что я заплакал. Дон Хуан прав. Он прав во всем. Я живу в таинственном мире. И как любой другой, я - существо таинственное, и в то же время я - не важнее, чем жук. Тыльной стороной кисти я вытер глаза и краем глаза заметил человека или что-то, по форме напоминавшее силуэт человека. Справа, метрах в сорока. Я сел и попытался рассмотреть, кто это. Но мешало золотисто-желтое сияние висевшего над самым горизонтом солнца. В этот миг послышался странный гул, похожий на далекое гудение реактивного самолета. По мере того, как я все полнее сосредотачивал свое внимание на этом звуке, он делался все громче и пронзительнее, и постепенно перешел в резкое металлическое жужжание, а потом смягчился и стал странным и гипнотически мелодичным, похожим на вибрации электрического тока. В воображении возник образ двух сближавшихся заряженных сфер или двух трущихся друг о друга заряженных металлических кубов, которые замирают, когда стороны их точно совпадают, издавая при этом глухой звук. Я еще раз напрягся, пытаясь разглядеть человека, который словно прятался от меня. Но увидел только что-то темное среди кустов. Я прикрыл глаза от солнца рукой и понял, что там никого не было, только игра света и тени в ветвях чапараля.
Я отвел глаза и увидел койота. Он спокойно трусил по каменистому плато. До него было метров пятьдесят. Он бежал на юг, но потом остановился, повернулся и пошел ко мне. Я пару раз крикнул, надеясь его отпугнуть. Безрезультатно. Я забеспокоился. А вдруг он - бешеный? Койот приближался. Я даже подобрал несколько камней на случай, если он вздумает напасть. Когда койот был метрах в трех от меня, я заметил, что он нисколько не возбужден и даже наоборот - совершенно спокоен и ни капельки меня не боится. Он замедлил шаг и в полутора метрах от меня остановился. Мы молча смотрели друг на друга, а потом койот подошел еще ближе. Его карие глаза смотрели ясно и дружелюбно. Я сел на камень. Койот стоял совсем близко, почти касаясь меня. Мне никогда не доводилось видеть дикого койота так близко. Единственное, что пришло мне в этот момент в голову - с ним поговорить. Я заговорил так, как разговаривают со знакомой собакой. А потом мне показалось, что койот отвечает. Я даже был абсолютно уверен: койот что-то сказал. Я был в недоумении, но времени на то, чтобы разбираться, у меня не было, потому что койот «заговорил» опять. Он не произносил слова в том виде, как человек. Это было скорее «ощущением» того, что он говорит. А он на самом деле говорил, он сформулировал вполне определенную мысль и выразил ее в виде чего-то, весьма напоминающего законченную фразу. Выглядело это примерно следующим образом:
- Ну что, как поживаешь, койотик? - спросил я.
Мне показалось, что я услышал ответ:
- Нормально. А ты?
Я оторопел. Койот повторил. Я от удивления вскочил на ноги. Койот не шевелился. Даже мой внезапный прыжок не произвел на него никакого впечатления, он по-прежнему дружелюбно смотрел на меня ясными глазами. Потом он улегся на живот, склонил голову набок и спросил:
- Чего ты боишься?
Я опустился на камень и между нами состоялась беседа - самая невообразимая и странная, из всех, какие мне когда-либо доводилось вести. В конце он спросил:
- Что ты здесь делаешь?
Я ответил, что пришел в эти горы, чтобы «остановить мир».
Койот сказал:
- Qua bueno!
Тут я осознал, что это - какой-то двуязычный койот. Существительные и глаголы в его фразах были английскими, а союзы, междометия и некоторые другие части речи - испанскими. В голову пришло, что это - койот Чикано. Я засмеялся - уж очень абсурдной была вся ситуация в целом. Я хохотал все сильнее и довел себя почти до истерики. Вся тяжесть и несуразность происходящего вдруг разом обрушилась на меня, и разум мой сник. Койот встал на ноги. Глаза наши встретились. Я неподвижным взглядом смотрел ему прямо в глаза и чувствовал, что они словно притягивают меня. Вдруг койот засветился. От него исходило мягкое сияние. Словно в сознании всплыли события десятилетней давности, когда под действием пейота я наблюдал превращение обыкновенной собаки в дивное светящееся существо. Как будто койот пробудил во мне воспоминания, и образы прошлого возникли перед глазами и наложились на фигуру койота. Я смотрел на него и видел мерцающее текучее светящееся существо. Его свечение ослепляло. Я хотел прикрыть глаза руками, но не мог пошевелиться. Светящееся существо прикоснулось к чему-то во мне, и тело мое наполнилось неописуемым теплом. Я не мог пошевелить ни одной частью тела, но что-то не давало мне упасть.
Я не имею понятия, сколько прошло времени. И светящийся койот, и вершина холма, на которой я стоял, уже давно куда-то исчезли. Не было ни ощущений, ни мыслей. Все отключилось, и я свободно парил в бесконечности некоего неопределенного пространства.
Вдруг я ощутил удар. Что-то охватило все мое тело и зажгло его. Тогда я осознал, что на меня падают лучи солнца. Я слабо различал далекие горы на западе. Солнце было уже над самым горизонтом. Я смотрел прямо на него и видел «линии мира». Я действительно видел белые светящиеся линии, в невообразимом изобилии протянувшиеся вокруг во всех направлениях. Я подумал было, что это солнечный свет так рассеивается ресницами. Я моргнул и взглянул еще раз. Линии были очень устойчивы и непрерывны. Они лежали на всем и проходили сквозь все. Я повернулся, разглядывая новый мир. Картина линий устойчиво сохранялась, даже когда я не смотрел в сторону солнца.
В экстазе я стоял на вершине холма целую вечность. Может быть, объективно все событие продолжалось всего лишь несколько минут, в течение которых солнце опускалось к горизонту, но мне казалось, что прошла вечность. Из всего мира, в том числе из моего собственного тела, истекало тепло.
Я знал, что раскрыл тайну. Все так просто. Поток неведомых ранее чувств переполнил меня. Никогда в жизни не испытывал я такой эйфории, такой умиротворенности, такого всеохватывающего понимания. Но в то же время тайна, которую я постиг, была невыразимой, ее невозможно было облечь в слова. И даже в мысли. Это было знание, доступное лишь телу.
Потом я либо заснул, либо потерял сознание. Придя в себя, я обнаружил, что лежу на камнях. Мир был таким, каким я привык его видеть. Темнело. Я отправился к машине.
Я приехал к дому дона Хуана на следующее утро. Я спросил, где дон Хенаро, и дон Хуан ответил, что тот отправился куда-то недалеко по своим делам. Я сразу же рассказал дону Хуану о том, что со мной приключилось. Он слушал с неподдельным интересом, а когда я закончил, сказал:
- Ну что ж, ты просто остановил мир.
Мы немного помолчали, а потом дон Хуан сказал, что я должен поблагодарить дона Хенаро за помощь. Казалось, дон Хуан очень мною доволен, что было не совсем обычным. Он похлопывал меня по спине и улыбался.
- Но говорящий койот - это же непостижимо! - сказал я.
- А он и не был говорящим. Вы не разговаривали.
- Как не разговаривали? А что же тогда все это означает?
- Это означает, что впервые твое тело смогло понять. Но тебе не удалось осознать, что, прежде всего, это был не койот, и что он, разумеется, не говорил с тобой так, как разговариваем между собой мы.
- Но я видел - это был койот, и он действительно говорил, дон Хуан!
- Говоришь ты. И делаешь это сейчас в своей обычной идиотской манере. После стольких лет мог бы соображать получше. Вчера ты остановил мир. И, может быть, даже увидел. Волшебное существо общалось с твоим телом, и тело понимало его язык, потому что мир разрушился.
- Мир был таким же, как сегодня.
- Нет. Сегодня койоты ничего тебе не рассказывают, и ты не видишь линий мира. Вчера это происходило потому, что просто нечто разрушилось в тебе.
- Что разрушилось во мне?
- Описание мира. Шаблон, который формируется в восприятии человека навязчивыми объяснениями людей. Видишь ли, нам объясняют с самого рождения: мир такой-то и такой-то. И у нас нет выбора. Мы вынуждены принять, что мир именно таков, каким его нам описывают.
Мы переглянулись.
- Вчера мир стал для тебя таким, каким его описывают маги, - продолжал он. - И там, в этом мире, живут говорящие койоты. И олени, и гремучие змеи, и деревья… Но я хочу, чтобы ты научился видеть. Наверно, ты уже понял, что видение появляется только тогда, когда тебе удается проскользнуть в щель между двумя мирами - миром людей и миром магов. Сейчас ты увяз в этой щели, в некой промежуточной точке. Вчера ты поверил в то, что койот с тобой говорил. Точно так же в это поверил бы маг. Но видящий знает: поверить в это - значит увязнуть в магическом мире. Но не поверить - значить увязнуть в мире обычных людей.
- Ты хочешь сказать, что ни мир магов, ни мир обычных людей не являются реальными?
- Они реальны. Они могут на тебя воздействовать. Вчера, например, ты вполне мог спросить того койота о чем угодно, и он обязан был тебе отвечать. Единственное, что грустно, - койоты ненадежны. Они все - жулики. Видно, такова твоя судьба - не иметь надежного друга среди животных.
Дон Хуан объяснил, что койот теперь станет моим приятелем на всю жизнь и что в мире магов иметь койота в качестве друга и помощника крайне нежелательно, потому что на него нельзя ни в чем положиться.
Он сказал, что было бы идеально, если бы я вчера беседовал с гремучей змеей. Змеи - самые надежные друзья.
- На твоем месте, - сказал он, - я бы ни за что не доверился койоту. Но ты - не такой, как я. Ты даже можешь стать койотным магом.
- Койотный маг - это что такое?
- Тот, кто извлекает много полезного из общения со своими братьями-койотами.
Я хотел задать ему несколько вопросов, но он жестом прервал меня.
- Ты видел линии мира. Ты видел светящееся существо. Ты уже почти готов к встрече с союзником. И ты, разумеется, знаешь, что именно союзник прятался в кустах, когда тебе казалось, что там прячется человек. Ты слышал звук, похожий на рев самолета. Союзник ждет тебя на краю равнины. Туда я отведу тебя сам.
Мы долго молчали. Дон Хуан сидел, сложив руки на животе и едва заметно шевеля большими пальцами.
- Хенаро тоже должен будет пойти с нами туда, - неожиданно произнес он. - Хенаро помог тебе остановить мир.
И дон Хуан пронзительно на меня взглянул.
- И еще кое-что я тебе скажу, - он засмеялся. - Сейчас это имеет значение. В тот день Хенаро никуда не прятал твою машину. В обычном человеческом мире автомобиль все время стоял там, где ты его оставил. Хенаро заставил тебя воспринимать мир так, как воспринимают маги. А в магическом мире места для твоего автомобиля не было. Хенаро хотел разбить твою определенность, то есть смягчить жесткую фиксированность твоего восприятия. Целью всех его выходок было дать твоему телу возможность почувствовать абсурдность попыток понять абсолютно все. А когда он запустил своего шляпного змея, ты уже почти видел. Ты нашел свою машину, находясь одновременно в двух мирах. А хохотали мы с ним так, что чуть не полопались, из-за того, что ты на полном серьёзе думал, что везешь нас к дому с того места, где, как тебе казалось, нашел свой автомобиль.
- Но как ему удалось сместить меня в область магического восприятия мира?
- Я ему помогал. И он, и я очень хорошо знаем мир магов. А тому, кто его знает, достаточно лишь задействовать дополнительное кольцо силы, которым владеют маги. Я уже говорил тебе о нем. Для Хенаро это - раз плюнуть. А после он зацепил тебя переворачиванием камней, чтобы отвлечь твои мысли и дать телу возможность увидеть.
Я сказал дону Хуану, что события последних трех дней необратимо разрушили мое прежнее мировоззрение. Никогда за все десять лет обучения психика моя не подвергалась таким глубоким сдвигам, даже когда я принимал психотропные растения.
- Растения силы - только средства, - сказал дон Хуан. - Значение имеет только одно - тело должно осознать, что оно способно видеть. Лишь в этом случае человеку становится ясно, что мир, на который он смотрит ежедневно, - не мир вовсе, а всего лишь описание. Это - именно то, что я старался тебе показать. К сожалению, до встречи с союзником у тебя осталось слишком мало времени. Очень скоро союзник встретит тебя.
- А что, это так обязательно?
- Иначе невозможно. Чтобы увидеть, нужно научиться смотреть на мир так, как смотрят маги. Для этого необходимо вызвать союзника. А коль скоро вызов брошен, союзник явится непременно.
- Слушай, а может, обойдемся как-нибудь без союзника?
- Не обойдемся. Чтобы увидеть, нужно научиться смотреть на мир каким-нибудь иным способом, а другого способа, кроме магического, я не знаю.

[itzqintli 9,789]

Путешествие в Икстлан

 

 

Дон Хенаро вернулся около полудня. По настоянию дона Хуана мы все втроем сели в машину и отправились к горам, в которых я был накануне. Мы прошли по той же тропе, но не остановились на высоком плато, как сделал я, а двинулись дальше в горы. Мы поднимались все выше и выше, пока наконец не достигли одной из вершин первой, низкой цепи гор. Потом мы начали спускаться в долину.
На вершине высокого холма мы остановились отдохнуть. Дон Хенаро выбрал место для привала, и я автоматически уселся лицом к ним. Дон Хуан сел справа от меня, дон Хенаро - слева. Таким треугольником мы располагались всегда.
После короткого весеннего ливня чапараль изумительно поблескивал свежей зеленью.
- Хенаро собирается кое-что рассказать тебе, - неожиданно сказал мне дон Хуан. - Он расскажет тебе о том, как впервые встретился со своим союзником. А, Хенаро?
В тоне, которым это было сказано, звучала просьба. Дон Хенаро посмотрел на меня и сложил губы трубочкой. Он завернул язык и принялся открывать и закрывать рот, словно у него были спазмы.
Дон Хуан засмеялся. Я не мог взять в толк, что это означает.
- Что он делает? - спросил я у дона Хуана.
- Он - курица, - ответил тот.
- Курица?
- Смотри на его рот. Это куриная задница, сейчас яйцо вылезет.
Спазматические движения рта дона Хенаро усиливались. Он приоткрывался, словно спазмы расширяли круглое отверстие. В горле у дона Хенаро захрипело и забулькало, он скрестил руки на груди, спрятав под мышками кисти, и довольно беспардонно сплюнул мокроту.
- Черт возьми! Это, оказывается, было не яйцо, - сказал он с озабоченным видом.
Его поза и выражение лица были так комичны, что я не мог удержаться от смеха.
- Теперь, после того, как Хенаро чуть не снес яйцо, он, возможно, расскажет о своем первом свидании с союзником, - настаивал дон Хуан.
- Возможно, расскажет, - равнодушно отозвался дон Хенаро. Я принялся упрашивать его рассказать.
Он встал, потянулся, хрустнув суставами, снова сел и заговорил:
- Когда я впервые заполучил союзника, я был очень молод. Я помню, что была вторая половина дня. С рассвета я работал в поле, и в тот момент возвращался домой. Вдруг из-за куста вышел союзник и преградил мне путь. Он поджидал меня специально для того, чтобы предложить побороться. Я начал было поворачиваться, чтобы уйти, но тут мне пришло в голову, что я достаточно силен и вполне могу завладеть им.
Однако было все равно страшно. По спине пробежали мурашки, шея одеревенела. Кстати, это признак того, что тело готово к борьбе. Я имею в виду шею, которая затвердевает.
Дон Хенаро расстегнул рубашку и показал мне спину. Он напряг мышцы спины и рук. Такой великолепной мускулатуры я никогда не видел. Казалось, что воспоминание о встрече с союзником привело в тонус каждую мышцу торса дона Хенаро.
- В такой ситуации всегда необходимо закрыть рот, - продолжал он.
Потом он спросил у дона Хуана:
- Правда?
- Да, - ответил тот. - Когда хватаешь союзника, встряска бывает такой сильной, что можно откусить себе язык или вышибить зубы. Спина должна быть прямой, стоять нужно прочно, буквально вцепившись ступнями в землю.
Дон Хенаро встал и показал правильную стойку: колени слегка согнуты, руки с немного скрюченными пальцами свободно висят по бокам. Казалось, он полностью расслабился, и в то же время стоял он очень устойчиво. Пробыв в такой позе пару секунд, он мощным прыжком неожиданно бросился вперед, словно к пяткам его были приделаны пружины. Движение его было настолько внезапным, что я опрокинулся на спину. Однако в падении я успел заметить, или даже, скорее, почувствовать, что дон Хенаро вроде бы схватил какого-то человека либо нечто, по форме напоминавшее человеческое тело.
Я поднялся и сел. Тело дона Хенаро все еще сохраняло чудовищное напряжение. Потом он расслабился и опустился на свое место.
- Карлос только что видел твоего союзника, - как бы между прочим отметил дон Хуан, - но упал, потому что все еще слаб.
- Правда, видел? - с наигранным простодушием спросил дон Хенаро и раздул ноздри.
Дон Хуан заверил его, что я действительно «видел» союзника.
Дон Хенаро еще раз прыгнул вперед с такой силой, что я опрокинулся набок. Было совершенно непонятно, каким образом он умудрился совершить свой прыжок из положения сидя.
Они оба рассмеялись. Смех дона Хенаро перешел в вой, неотличимый от завывания койота.
- Ты не думай, что тебе придется прыгать так, как прыгает Хенаро. Ты сможешь схватить союзника и без этого, - предупредил дон Хуан. - Хенаро способен на такие прыжки потому, что ему союзник уже помогает. Тебе же потребуется только прочно стоять на ногах, чтобы выдержать столкновение. Нужно будет принять позу, в которой стоял Хенаро, прежде чем прыгнул первый раз. Если потом понадобится прыгнуть, чтобы схватить союзника, - прыгай как сумеешь.
- Но сперва пусть поцелует крестик, - вставил дон Хенаро.
Дон Хуан с притворной суровостью сообщил, что я не ношу никаких крестиков.
- Тогда блокнот, - не унимался дон Хенаро, - Пусть сделает что-нибудь ритуальное со своим блокнотом. Засунет его в какое-нибудь место… Или нет, пусть блокнотом хорошенько отлупит союзника!
- Черт побери! - изумленно воскликнул дон Хуан. - Я как-то даже об этом не подумал! Наверняка еще никому никогда не приходило в голову повергнуть союзника при помощи блокнота. Да-а, блокнотами союзников еще не били… Карлос будет первопроходцем!
Когда дон Хуан прекратил, наконец, хохотать, а дон Хенаро - завывать, настроение у всех нас было прекрасное.
- А что случилось, когда ты схватил своего союзника, дон Хенаро? - спросил я.
- Меня мощно встряхнуло, - после некоторого колебания ответил он.
Казалось, он пытается привести в порядок мысли.
- Я и представить себе не мог, что такое бывает, - продолжал дон Хенаро. - Это было такое, что-то такое… Я даже не могу выразить - какое. Я схватил союзника. Он начал вращаться и закрутил меня. Но я его не отпускал. Мы неслись сквозь пространство, вращаясь с такой скоростью и силой, что я перестал вообще что-либо видеть. Вдруг я почувствовал, что снова стою на твердой земле. Я осмотрел себя. Союзник меня не убил. Я был цел. Я был самим собой! Я понял, что победил, и что теперь у меня есть собственный союзник! Я запрыгал от радости. Какое это было чувство! Потом я осмотрелся, пытаясь сообразить, где я. Все вокруг было мне незнакомо. Я подумал, что союзник, должно быть, унес меня по воздуху далеко от того места, где я его схватил. Я сориентировался по сторонам горизонта и решил, что дом мой - где-то на востоке. И я пошел на восток. Было еще очень рано, свидание с союзником длилось недолго. В скором времени я вышел на тропу, а немного погодя встретил группу мужчин и женщин. Они шли навстречу. Это были индейцы. Я решил, что они из племени масатеков. Они окружили меня и спросили, куда я иду. Я ответил: «Домой, в Икстлан». Один из них спросил: «Ты что, заблудился?» Я спросил в ответ: «Почему ты так решил?» Кто-то из них объяснил: «Потому что Икстлан - в другой стороне. Мы сами туда идем». Потом все заговорили разом; «Пойдем с нами! У нас есть продукты. Много!»
Дон Хенаро замолчал и посмотрел на меня, как бы ожидая вопроса.
- Ну, и что было дальше? Ты с ними пошел? - спросил я.
- Нет. Не пошел. Потому что они не были настоящими. Я понял это сразу, едва лишь они ко мне подошли. В их голосах, в их дружелюбном отношении и особенно в том, как они звали меня с собой, было что-то, что их выдало. И я убежал. Они звали меня, просили вернуться. Их мольбы преследовали меня неотступно, но я не поддавался и убегал все дальше.
- Кем они были?
- Людьми. Но они не были настоящими.
- Они были подобны призракам, - объяснил дон Хуан. - Подобны фантомам.
- Пройдя еще немного, - продолжал дон Хенаро, - я почувствовал некоторую уверенность в себе. Я знал, что Икстлан находится именно там, куда я иду. А потом увидел еще двоих. Они тоже шли навстречу и тоже были вроде бы индейцами-масатеками. Они вели осла, нагруженного дровами.
Они прошли мимо, пробубнив: «Добрый вечер». Они не обратили на меня никакого внимания и пошли дальше. Не останавливаясь, я ответил: «Добрый вечер». Я замедлил шаг и как бы случайно оглянулся. Они шли, не оборачиваясь. Эти вроде бы были настоящими. Я побежал за ними вдогонку, крича: «Постойте! Погодите!» Они придержали осла и остановились по бокам от него, словно готовились защищать свои дрова от посягательств. Я сказал: «Я заблудился в горах, Вы не могли бы подсказать мне, как пройти в Икстлан?» Они махнули в том направлении, куда шли сами. Один из них сказал: «Ты сейчас очень далеко от Икстлана. Быстрее, чем за четыре-пять дней, не дойдешь». Они повернулись и пошли своей дорогой. Я подумал, что они на самом деле - настоящие индейцы, и попросился к ним в компанию. Мы немного прошли вместе, а потом один из них достал пакет с продуктами и предложил мне немного поесть. Я застыл на месте. В том, как он это сделал, было что-то очень-очень странное. Мое тело испугалось, я отскочил и побежал прочь. Они закричали, что я умру один в горах, если не пойду с ними. Они умоляли меня вернуться. Их мольбы тоже навязчиво преследовали меня, но я бежал со всех ног не оборачиваясь. И я пошел дальше. Я знал, что нахожусь на пути в Икстлан, знал, что иду верно, и что призраки просто стараются сбить меня с пути. Я встретил еще восьмерых. Но эти, должно быть, сразу поняли, что намерение мое несгибаемо. Они просто молча стояли вдоль дороги, смотрели на меня, и глаза их были наполнены мольбой. Некоторые из них даже показывали мне продукты и разные товары, прикидываясь обычными торговцами. Я не остановился. Я даже на них не взглянул. Вечером я пришел в долину, которая показалась мне знакомой. Я решил, что уже, видимо, когда-то в ней бывал. Но если так, то я находился к югу от Икстлана. Я начал искать какие-либо указатели, чтобы сориентироваться, и встретил маленького индейского мальчика. Он пас двух коз. Ему было лет семь, и он был одет в точности так, как я одевался в его возрасте. Он действительно очень напоминал меня самого. Ведь я тоже пас двух отцовских коз. Я некоторое время наблюдал за ним.
Мальчик разговаривал сам с собой, совсем как я в детстве. Потом он заговорил со своими козами. Я понял, что он хорошо пасет коз. Он был аккуратен и осторожен. Он не баловал своих коз, но и не был с ними жесток. Я решил окликнуть мальчика. Когда я заговорил, он вскочил и спрятался от меня за камнями. Он готов был в любой момент броситься наутек, спасая свою жизнь. Он понравился мне. Несмотря на то, что он явно меня испугался, он успел загнать коз за камни, где они не были мне видны. Я долго с ним беседовал. Я рассказал, что заблудился в горах, и что не знаю, как добраться до Икстлана. Я спросил, как называется то место, в котором мы находились. Он ответил, и я обрадовался, потому что это было именно то место, которое я думал. Я понял, что мои блуждания закончились, и подивился силе своего союзника, который в мгновение ока занес меня так далеко. Я поблагодарил мальчика и пошел прочь. Он вышел из-за камней и погнал своих коз по едва заметной тропинке куда-то вниз, в долину. Я еще раз окликнул его, и он не стал убегать. Я пошел к нему. Когда я подошел слишком близко, он отпрыгнул в кусты. Я похвалил его за бдительность и начал расспрашивать. Я спросил: «Куда ведет эта тропинка?» Он ответил: «Вниз». Я спросил: «Где ты живешь?» Он ответил: «Там, внизу». Я спросил: «Там много домов?» Он ответил: «Нет, только один». Я спросил: «А где остальные дома?» Мальчик с безразличием, свойственным ему возрасту, указал пальцем в другую сторону долины. Потом он начал спускаться, гоня коз перед собой. «Подожди, - сказал я ему, - я очень устал и хочу есть. Отведи меня к своим родителям». «У меня нет родителей», - ответил маленький мальчик, и от этого меня передернуло. Не знаю, но что-то в его голосе меня насторожило. Заметив, что я колеблюсь, мальчик остановился и повернулся ко мне: «Дома никого нет. Дядя уехал, тетка работает в поле. А в доме полно еды. Полным-полно». Я почувствовал почти печаль. Мальчик тоже оказался призраком. Тон его голоса и заинтересованность, с которой он меня заманивал, выдали его. Меня окружали одни призраки, и они жаждали до меня добраться. Но я не боялся. И в то же время был все еще не в себе после столкновения с союзником. Я хотел было помешаться на призраках или на союзнике, но мне почему-то не удавалось накрутить себя, как я обычно это делал. Я бросил эту затею. Потом я решил опечалиться, поскольку мальчик мне понравился, но это мне не удалось. И эту затею я тоже бросил. И тут до меня дошло, что у меня есть союзник, и призраки ничего не в силах со мной сделать. И я пошел вслед за мальчиком по тропинке вниз, в долину. Со всех сторон выскакивали другие призраки, пытаясь заманить меня в пропасть, но моя воля была сильнее, чем они. Они, должно быть, это чувствовали, потому что перестали меня дергать. Они просто стояли вдоль моего пути. Я проходил, а они оставались позади стоять так, как стояли. Тех из них, кто все-таки пытались ко мне броситься, я останавливал своей волей. А потом они и вовсе оставили меня в покое.
Дон Хенаро надолго замолчал.
Дон Хуан смотрел на меня.
- А что было потом, дон Хенаро? - спросил я.
- Я продолжил путь, - ответил он.
Казалось, рассказ его окончен, и ему нечего добавить.
Я спросил, говорило ли то, что они предлагали ему пищу, о том, что это - призраки.
Он не ответил. Я допытывался, нет ли у индейцев-масатеков обычая прятать еду или сильно беспокоиться по этому поводу.
Он ответил, что дело не в этом. Тон их голоса, их настойчивость в попытках его заманить и то, как они говорили о еде, выдавало их. Ему помогал союзник, поэтому он смог увидеть, что это - призраки. Он сказал, что самостоятельно никогда не заметил бы этих особенностей.
- Призраки были союзниками, дон Хенаро? - спросил я.
- Нет, они были людьми.
- Людьми? Но ты же сказал, что они были призраками…
- Я сказал, что они более не были настоящими. После встречи с союзником не осталось ничего настоящего.
Мы долго молчали.
- И каким же был конечный результат твоего опыта, дон Хенаро? - спросил я.
- Конечный результат?
- Я хотел сказать: когда и как ты наконец добрался до Икстлана?
Они оба расхохотались.
- То есть для тебя это был бы конечный результат… - произнес дон Хуан. - Пусть так. В таком случае путешествие Хенаро не имело конечного результата. И не имеет до сих пор. И не будет иметь никогда. Потому что Хенаро все еще находится на пути в Икстлан…
Дон Хенаро пронзительно взглянул на меня, а потом отвернулся и стал смотреть на юг.
- Я никогда не дойду до Икстлана, - твердо, но очень-очень тихо, едва слышно проговорил он. - Иногда бывает - я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг - и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым.
Дон Хуан и дон Хенаро переглянулись. Глубокая печаль была в их взглядах.
- И только призрачные путники встречаются мне по пути в Икстлан, - мягко сказал дон Хенаро.
- Все, кого встречает Хенаро по пути в Икстлан - лишь эфемерные существа, - объяснил дон Хуан. - Взять, например, тебя. Ты тоже - лишь призрак. Твои чувства и желания - это преходящие чувства и желания человека. Они эфемерны, и, заставляя тебя суетиться и запутываться во все новых и новых проблемах, исчезают, рассеиваясь как дым. Вот он и говорит, что по пути в Икстлан встречает лишь призрачных путников.
Я вдруг понял, что рассказ дона Хенаро о путешествии в Икстлан - сплошная метафора от начала и до конца.
- То есть твое путешествие в Икстлан - не настоящее? - спросил я.
- Путешествие-то - настоящее! - возразил дон Хенаро. - Путники - не настоящие.
Он кивнул в сторону дона Хуана и выразительно произнес;
- Вот он - настоящий. Только он один. Только когда я с ним, мир становится реальным.
Дон Хуан улыбнулся:
- Хенаро рассказал тебе свою историю, потому что вчера ты остановил мир. Он думает, что ты также и видел. Но ты такой лопух, что этого не заметил. А я говорю ему, что ты очень странный, но все равно рано или поздно научишься видеть по-настоящему. В любом случае, в следующий раз, когда ты увидишь союзника, если такое, конечно, случится, ты должен будешь вступить с ним в борьбу и его покорить. Если ты выстоишь, а я в этом ни минуты не сомневаюсь, так как ты силен и живешь жизнью воина, так вот, если ты выстоишь, ты останешься в живых, но окажешься на совершенно незнакомой земле. И тогда тебе захочется вернуться домой, в Лос-Анжелес. Это естественно. Первая реакция любого из нас в этом случае - поскорее вернуться домой. Но обратной дороги нет, и домой нам не дано вернуться уже никогда. И ты вернешься в Лос-Анжелес. То, что осталось там, позади, - потеряно навсегда. К тому времени ты, несомненно, уже станешь магом. Но это тебе не поможет. В той ситуации для любого из нас имеет значение лишь один-единственный непреложный факт: все, что мы любили и что ненавидели, все, чего желали и за что цеплялись, все это осталось далеко-далеко позади. Но чувства человека не умирают и не меняются. Поэтому маг отправляется в долгий путь домой, зная, что никогда не дойдет и что на земле нет силы, способной возвратить его в те места и к тем людям, которые им любимы. Этого не может сделать даже смерть. Вот о чем Хенаро тебе рассказал.
Объяснение дона Хуана сработало наподобие катализатора. Я соотнес сказку дона Хенаро со своей жизнью, и тут меня проняло.
- А как же те люди, которых я люблю? - спросил я у дона Хуана. - Что будет с ними?
- Они останутся позади.
- Есть ли способ их вернуть? Может, я могу спасти их и взять с собой?
- Нет. Союзник швырнет тебя в неведомые миры. Только тебя одного.
- Но я же могу поехать в Лос-Анжелес! Могу ведь, да? Купить билет на автобус или на самолет и вернуться. Ведь Лос-Анжелес останется там же, где был, верно?
- Безусловно, - засмеялся дон Хуан. - И Мантека, и Темекула, и Туксон.
- И Тэкатэ, - очень серьезно добавил дон Хенаро.
- И Пьедрас Нэграс, и Транкитас, - с улыбкой сказал дон Хуан.
Дон Хенаро добавил еще несколько названий, дон Хуан - еще, и так они все перечисляли и перечисляли замысловатые и смешные названия городов и поселков.
- Когда союзник закружит тебя, изменится твое восприятие мира, - сказал дон Хуан. - А восприятие - это все. Изменится оно - изменится сам мир.
Он напомнил мне стихотворение Хуана Рамона Хименеса, которое я когда-то ему читал, и попросил прочесть его еще раз. Он имел в виду «Решающее путешествие». Я прочел:
…И я уйду. А птица будет петь,
Как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я, тех уже не станет,
И в сад мой за беленою стеной,
Тоскуя, только тень моя заглянет.
И я уйду; один - без никого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего…
А птицы будут петь и петь, как пели.
- Это - то ощущение, о котором говорил Хенаро, - сказал дон Хуан. - Только страстный человек может быть магом. А у страстного человека всегда есть земные чувства и то, что ему дорого; и если нет ничего другого, то хотя бы путь, по которому он идет. Рассказ Хенаро - о том, что все любимое им осталось в Икстлане. Дом, люди, все, о чем он заботился. И теперь он скитается в своих чувствах. Иногда, как он говорит, ему почти удается добраться до Икстлана. И это - общее для всех нас. У Хенаро - Икстлан, у тебя - Лос-Анжелес, у меня…
Мне не хотелось, чтобы дон Хуан рассказывал о себе. Он замолчал, словно читая мои мысли.
Хенаро вздохнул и перефразировал первые строки стихотворения:
…И я ушел. А птица все поет,
Как пела,
И сад стоит, и дерево в саду…
На мгновение страдание охватило меня, и на всех нас снизошло чувство невыразимого одиночества. Я смотрел на дона Хенаро и знал, что у него, как у человека страстной натуры, должно было быть так много сердечных связей, привязанностей, так много того, что он оставил позади. Я ясно ощущал, что сила его воспоминаний вот-вот вырвется из-под контроля, и что он с трудом сдерживает рыдания.
Я поспешно отвел глаза. Страстность дона Хенаро, абсолютность его одиночества довели меня до слез.
Я взглянул на дона Хуана. Он пристально смотрел на меня.
- Только воин способен выстоять на пути знания, - сказал он. - Ибо искусство воина состоит в нахождении и сохранении гармонии и равновесия между всем ужасом человеческого бытия и сказочным чудом того, что мы зовем «быть человеком».

[itzqintli 9,789]

Величайшее Знание. Вторые врата сновидения.

 

Пять условий для одинокой птицы.

Первое: до высшей точки она долетает; 
Второе: по компании она не страдает, даже таких птиц, как она; 
Третье: клюв ее направлен в небо; 
Четвертое: нет у ней окраски определенной; 
Пятое: и поет она очень тихо. 
Сан-Хуан де ла Крус, «Беседы о свете и любви» 

 

Я не видел дона Хуана несколько месяцев. Была осень 1971 года. Я был уверен, что он гостит у дона Хенаро в Центральной Мексике, и выехал туда, приготовившись к неделе пути. Но проезжая через Сонору к концу второго дня путешествия, я свернул к его дому и вышел из машины. Как ни странно, меня встретил сам хозяин.
- Дон Хуан! - воскликнул я. - Не ожидал тебя здесь найти.
Дон Хуан рассмеялся. Похоже, мое удивление доставило ему удовольствие. Он сидел у двери верхом на пустом молочном бидоне, как будто давно меня поджидая. Сняв шляпу, он с шутовской галантностью раскланялся, затем снова надел ее и отдал мне честь по-военному.
- Ну, присаживайся, - весело сказал он. - Рад тебя видеть снова.
- А я собирался впустую проделать весь путь до Центральной Мексики, потом мне пришлось бы возвращаться назад в Лос-Анжелес. То, что я нашел тебя здесь, сэкономило мне столько дней пути!
- Так или иначе, ты бы нашел меня, - загадочно произнес он. - Сойдемся на том, что ты должен мне эти шесть дней пути до Центральной Мексики, и ты используешь их на кое-что более интересное, чем нажимать педаль газа в своей машине.
Было что-то необыкновенно привлекательное в его теплой улыбке.
- Где же твой блокнот? - спросил он.
Я сказал, что оставил его в машине, и он велел мне вернуться за ним, поскольку без него я выгляжу сиротливо.
- Я закончил работу над книгой, - сообщил я.
Он пристально посмотрел на меня, так что у меня заныло под ложечкой, словно он чем-то мягким толкал меня в живот. Мне едва не стало дурно, но тут он отвернулся, и все прошло.
Я хотел поговорить о своей новой книге, но он сделал знак, что ему это не интересно, потом заулыбался и тут же втянул меня в беседу о каких-то незначительных вещах. Наконец мне все же удалось перевести разговор на интересующую меня тему. Я упомянул, что просмотрел свои ранние записи и пришел к выводу, что с первого дня нашей встречи получал от него подробное описание мира магов, только мне не совсем понятна роль галлюциногенных растений.
- Почему ты так часто заставлял меня принимать эти растения силы? - спросил я.
Он рассмеялся и еле слышно произнес:
- Потому что ты тупой.
Ответил он достаточно внятно, но я на всякий случай переспросил, будто не расслышал:
- Что-что?
- Сам знаешь что, - оборвал он и встал. - Ты слишком заторможенный, - пояснил он, потрепав меня то голове. - И не было другого способа расшевелить тебя.
- Выходит, в этих растениях не было абсолютной необходимости?
- В твоем случае была. Хотя, конечно, есть и такие, кто в них не нуждается.
Он постоял, вглядываясь в кустарник слева от дома, затем снова сел и заговорил об Элихио, другом своем ученике. Он сказал, что Элихио растения силы понадобились всего один раз, в самом начале обучения, но преуспел он гораздо больше меня.
- Вообще восприимчивость - состояние для некоторых вполне обычное, - сказал дон Хуан. - Но не для тебя. Как, впрочем, и не для меня. В конце концов, восприимчивость - не самое главное.
- А что главное?
Казалось, он подыскивает ответ.
- Главное - это безупречность воина, - сказал он наконец. - Но все это лишь способ говорить, способ ходить вокруг да около. Ты уже выполнил ряд магических задач и, я думаю, достаточно созрел для того, чтобы указать тебе на источник самого главного. Я сказал бы, что для воина самое главное - обрести целостность самого себя.
- Что это значит?
- Я же сказал, что только упомяну о главном. В твоей жизни еще слишком много свободных концов, которые тебе предстоит свести воедино, прежде чем мы сможем поговорить о целостности.
Он жестом оборвал разговор. Кто-то или что-то явно находилось поблизости. Дон Хуан внимательно прислушивался, скосив глаза влево так, что стали видны одни белки. Через несколько секунд он встал и, наклонившись ко мне, прошептал на ухо, что нам нужно пойти на прогулку.
- Что-то не так? - спросил я тоже шепотом.
- Нет, все так. Все о'кей.
Мы направились в пустынный чапарраль и примерно через полчаса вышли на небольшой, футов двенадцати в диаметре участок ссохшейся красноватой почвы, идеально утрамбованной и плоской, причем без каких-либо следов механической обработки. В центре этого круга, лицом на юго-восток сел дон Хуан, велев мне сесть напротив, лицом к нему.
- Что мы здесь будем делать? - спросил я.
- Здесь у нас сегодня вечером свидание, - ответил дон Хуан. Он окинул взглядом окрестности и вновь стал смотреть на юго-восток. Его действия встревожили меня. Я спросил, с кем будет свидание.
- Со знанием, - ответил он. - Можно сказать, что знание кружит вокруг нас.
Не дав мне ухватиться за столь загадочный ответ, он быстро сменил тему и весело предложил мне быть естественным, то есть писать и говорить так, словно мы находимся у него дома. В то время меня особо занимало яркое переживание, испытанное мною полгода назад, - «разговор с койотом». Тогда я впервые сумел самостоятельно визуализировать магическое описание мира, в котором разговор с животными был в порядке вещей.
- Мы не будем рассуждать о подобных опытах, - сказал дон Хуан, когда я закончил. - Не стоит индульгировать, фокусируя внимание на прошедших событиях. Мы можем касаться их, но только для примера.
- Почему, дон Хуан?
- У тебя еще недостаточно личной силы для поиска объяснения магов.
- Значит, существует объяснение магов?
- Конечно. Маги тоже люди. Мы - создания мысли. Мы ищем разъяснений.
- А я-то был уверен, что поиск объяснений - это и есть мой главный недостаток.
- Нет. Твой недостаток в поиске подходящих объяснений, которые вписывались бы в твой мир. Я возражаю именно против твоей рассудочности. Маг тоже объясняет вещи в своем мире, но он не такой твердолобый, как ты.
- Как могу прийти к объяснению магов я?
- Накапливая личную силу, ты придешь к нему естественным образом. Но объяснение магов - это не то, что понимаешь под объяснением ты. И все же оно делает мир и его чудеса если не ясными, то, по крайней мере, не столь устрашающими. Именно это должно быть сущностью объяснения. Но это не то, что ты ищешь. Ты ищешь только отражения собственных идей.
Я устал от своих же вопросов. Однако улыбка дона Хуана подталкивала к продолжению разговора. Для меня была очень важна еще одна тема - его друг дон Хенаро и то странное воздействие, которое оказывали на меня его поступки. Каждая встреча с ним сопровождалась совершенно неописуемым расстройством всех моих органов чувств. Услышав мой вопрос, дон Хуан рассмеялся.
- Хенаро поразителен, - сказал он. - Но пока нет смысла говорить о нем или о его воздействии на тебя. Для этой темы у тебя еще недостаточно личной силы. Подожди, когда она у тебя будет, тогда и поговорим об этом.
- А если у меня ее не будет никогда?
- Если ее у тебя никогда не будет, значит мы никогда и не поговорим.
- Но когда же она у меня появится при моих-то темпах продвижения?
- Это зависит от тебя. Я дал тебе все необходимые знания. Теперь ты сам отвечаешь за накопление достаточной личной силы, чтобы суметь потрогать чешуйки.
- Ты говоришь метафорами, - сказал я. - Скажи лучше прямо, что мне делать. А если ты мне это уже говорил, тогда давай предположим, что я забыл.
Дон Хуан усмехнулся и лег, заложив руки за голову.
- Ты прекрасно знаешь, что тебе нужно, - сказал он. Я ответил, что и мне порой так кажется, но обычно я не уверен в себе.
- Боюсь, что ты путаешь понятия, - сказал он. - Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека - это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Похоже, что ты гоняешься за радугой вместо того, чтобы стремиться к смирению воина. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина - это безупречность в поступках и чувствах.
- Я все время пытаюсь жить по твоим советам, - сказал я. - Может быть, у меня не всегда это получается, но я делаю все, что могу. Можно ли назвать это безупречностью?
- Нет. Ты должен делать нечто большее. Ты должен постоянно превосходить самого себя.
- Но ведь это безумие, дон Хуан. На это никто не способен.
- Есть масса естественных для тебя вещей, которые лет десять назад показались бы тебе безумием. Эти вещи не изменились. Изменилось твое представление о себе. Невозможное тогда стало вполне возможным сейчас. Не исключено, что твой полный успех в изменении себя - всего лишь вопрос времени. В этом отношении единственно возможный для воина курс - это действовать неуклонно, не оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути воина, чтобы поступать должным образом, но тебе мешают старые привычки и нелепый распорядок жизни.
Мне показалось, что я понял его.
- Ты считаешь, что записывание - это одна из моих старых привычек, от которых я должен избавиться? Может, мне уничтожить мою новую рукопись?
Вместо ответа он поднялся и посмотрел на край чапарраля. Я сказал, что получил много писем от читателей, которые уверяли меня, что нельзя писать о своем ученичестве. Они ссылались на то, что учителя восточных эзотерических учений требуют соблюдения абсолютной тайны.
- Может, эти учителя просто индульгируют в том, что они учителя? - сказал дон Хуан, не глядя на меня. - Я не учитель. Я всего лишь воин. Поэтому я понятия не имею, что чувствует учитель.
- Дон Хуан, может быть, я действительно напрасно раскрываю некоторые вещи?
- Неважно, что именно человек раскрывает или удерживает при себе, - ответил он. - Что бы мы ни делали и кем бы ни являлись - все это основывается на нашей личной силе. Если ее достаточно, то всего одно сказанное нам слово может изменить нашу жизнь. А если ее мало, то пусть даже будут раскрыты все сокровища мудрости - это ничего нам не даст.
Он понизил голос, словно собираясь поведать мне нечто сокровенное.
- Я хочу доверить тебе величайшее знание, - сказал он. - Посмотрим, сумеешь ли ты им распорядиться. Знаешь ли ты, что в это мгновение ты окружен вечностью? И что этой вечностью ты можешь воспользоваться, если пожелаешь?
Он выжидающе посмотрел на меня, едва заметными движениями глаз подталкивая к ответу. После длинной паузы я сказал, что не понимаю, о чем идет речь. - Вон там! Вечность - там! - произнес он, указывая на горизонт. Затем - прямо вверх: - Или там. А можно сказать и так: вечность - это нечто здесь и здесь… - И он раскинул руки в стороны, указывая на запад и восток.
Мы посмотрели друг на друга. В его глазах был вопрос.
- Что ты на это скажешь? - требовательно спросил дон Хуан.
Я не знал, что ответить.
- Знаешь ли ты, что можешь навечно расширить свои границы в любом из указанных мною направлений? - продолжал он. - Знаешь ли ты, что одно мгновение может быть вечностью? Это не загадка; это факт, но только если ты оседлаешь это мгновение и используешь его, чтобы унести с собой свою целостность навсегда и в любом направлении.
Он смотрел на меня.
- У тебя раньше не было этого знания, - сказал он, улыбнувшись. - Теперь я открыл его тебе, но что это изменило? Пока у тебя все равно недостаточно личной силы, чтобы им воспользоваться. Иначе моих слов хватило бы тебе, чтобы собрать свою целостность и направить ее на прорыв собственных границ.
Он подошел ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди.
- Вот границы, о которых я говорю, - сказал он. - Можно выйти за них. Мы - это чувство, осознание, заключенное здесь.
Он хлопнул меня по плечам обеими руками, да так, что мои блокнот и карандаш полетели на землю. Дон Хуан наступил на блокнот и, смеясь, смотрел на меня.
Я спросил его, не возражает ли он против моих заметок. Он сказал, что нет, и убрал ногу.
- Мы - светящиеся существа, - сказал он, ритмично покачивая головой. - А для светящихся существ значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят.
Дон Хуан взглянул на запад и сказал, что до заката еще несколько часов.
- Мы пробудем здесь долго, - объяснил он. - Можно сидеть тихо или разговаривать. Для тебя неестественно молчать, поэтому продолжим беседу. Это место является местом силы, и поэтому мы должны воспользоваться им до наступления ночи. Сиди как можно естественней, не напрягайся и не бойся. Похоже, что тебе легче всего расслабиться, делая заметки. Поэтому пиши, сколько душе угодно. А теперь расскажи мне о своем сновидении.
Этот внезапный переход застал меня врасплох. Дон Хуан повторил свою просьбу.
На эту тему можно было говорить долго. «Сновидения» предполагали культивирование контроля над снами до такой степени, что опыт, приобретенный в них, становился равнозначным опыту бодрствования. По мнению магов, при практике «сновидения» обычный критерий различия между сном и реальностью становится недействительным. Эта практика, как учил дон Хуан, сводилась к упражнению, в котором требовалось найти свои руки во сне.
После нескольких лет тренировок я сумел, наконец, сделать это. Теперь я понимаю, что добился успеха лишь потому, что научился в какой-то степени контролировать мир своей повседневной жизни. Дон Хуан хотел знать все детали. Я рассказал ему, как часто бывает непреодолимо трудно дать самому себе команду смотреть на руки. Он предупредил меня, что даже начальный этап подготовительной работы, называемый им «настройка сновидения», - это смертельная игра, в которую разум человека играет сам с собой, и какая-то часть меня будет делать все возможное, чтобы воспрепятствовать выполнению этой задачи.
По словам дона Хуана, это могли быть размышления о бессмысленности такого занятия, меланхолия или даже депрессия с суицидальными тенденциями. Я, однако, так далеко не зашел. В моем опыте преобладала комическая сторона. И все же результат был неизменно отрицательным. Всякий раз, когда я собирался взглянуть во сне на свои руки, случалось что-то необычное. То я начинал летать, то мой сон переходил в кошмар, а то и просто появлялось чувство очень приятного телесного возбуждения. Все это своей живостью выходило за рамки «нормального» сна, поэтому вырваться было очень трудно. В таких ситуациях мое первоначальное намерение увидеть свои руки обычно забывалось.
И вот однажды ночью я совершенно неожиданно нашел свои руки во сне. Мне снилось, что я иду по улице какого-то города и вдруг поднимаю руки к лицу. Казалось, что-то внутри меня сдалось и позволило мне увидеть тыльную сторону своих ладоней. Дон Хуан предупреждал меня, что как только образ моих рук станет расплываться или меняться на что-то другое, я должен перевести взгляд с них на любой другой предмет. В этом сне я перенес внимание на здание в конце улицы. Когда вид этого здания тоже начал туманиться, я сфокусировал внимание на других элементах сна. В результате получилась ясная и четкая картина пустынной улицы в каком-то неизвестном городе.
Дон Хуан расспрашивал меня о других опытах «сновидения». Мы беседовали довольно долго. Под конец моего отчета он встал и направился к кустам. Поднялся и я. Я нервничал. Это было ничем не обоснованное чувство, так как для страха или тревоги не было никаких оснований. Вскоре дон Хуан вернулся. Он заметил мое возбуждение.
- Успокойся, - сказал он, мягко сжав мою руку.
Усадив меня, он положил мне на колени блокнот и велел писать. Он сказал, что я не должен беспокоить место силы ненужными вибрациями страха или нерешительности.
- Почему я так разнервничался? - спросил я.
- Это естественно, - сказал он. - Твоя деятельность в сновидениях угрожает чему-то в тебе самом. Пока ты о ней не думал, с тобой было все в порядке. Но теперь, раскрыв свои действия, ты готов упасть в обморок. У каждого воина свой собственный способ сновидения. Все они различны. Объединяют нас только уловки, направленные на то, чтобы заставить себя отступиться. Единственный выход - это продолжение опытов, несмотря на все преграды и разочарования.
Затем он спросил, могу ли я выбирать тему для «сновидения». Я ответил, что даже не представляю, как это делается.
- Объяснение магов относительно выбора темы для сновидения заключается в следующем, - сказал дон Хуан. - Воин выбирает тему сознательно, прервав внутренний диалог и удерживая образ в голове. Иными словами, если он сможет на какое-то время прервать беседу с самим собой, а затем, пусть даже на мгновение, удержать мысль о желаемом в сновидении образе, он увидит то, что ему нужно. Я уверен, что ты это сделал, хотя и неосознанно.
После длинной паузы дон Хуан начал принюхиваться. Похоже было, что он прочищает нос. Несколько раз он с силой выдохнул, при этом мышцы его живота сокращались рывками, в такт коротким, отрывистым вдохам.
- Хватит говорить о сновидениях, - сказал он. - Это может стать у тебя манией. Если в чем-то и можно добиться успеха, то он должен приходить легко, пусть даже с какими-то усилиями, но без потрясений и навязчивых идей.
Он встал, подошел к кустарнику и начал всматриваться в листву. Было похоже, что он пытается что-то увидеть там, стараясь не подходить слишком близко.
- Что ты там делаешь? - спросил я, не в силах сдержать любопытство.
Он повернулся ко мне и с улыбкой поднял брови.
- В кустах много странных вещей, - сказал он и снова сел.
Его спокойный тон испугал меня больше, чем если бы он внезапно закричал. Я выронил блокнот и карандаш. Он засмеялся, повторив мои движения, и сказал, что преувеличенные реакции являются одним из свободных концов, все еще существующих в моей жизни. Я хотел поговорить на эту тему, но он не позволил.
- Осталось совсем немного дневного времени, - сказал он. - Есть более важные вещи, которые мы должны обсудить до наступления сумерек.
Он добавил, что, судя по моим успехам в «сновидении», я, видимо, научился останавливать внутренний диалог по своему желанию. Я подтвердил это.
В начале нашего знакомства дон Хуан предлагал мне для этого другую технику: подолгу ходить с расфокусированными глазами, пользуясь только боковым зрением. Он утверждал, что если удерживать расфокусированные глаза на точке чуть выше горизонта, то получаешь почти полный 180-градусный обзор. Он настаивал, что это упражнение является единственным способом остановки внутреннего диалога. Поначалу он расспрашивал меня о моих успехах, но вскоре перестал интересоваться этим.
Я сказал ему, что применял эту технику в течение нескольких лет, но без особого эффекта. Впрочем, я и не ожидал никаких изменений. Каково же было мое потрясение, когда однажды я понял, что за последние десять минут не сказал самому себе ни единого слова!
Тогда же я понял, что остановка внутреннего диалога - это не просто удерживание слов, произносимых самому себе. Весь процесс моего мышления остановился, и я ощутил себя как бы парящим.
Чувство паники, вызванное этим состоянием, заставило меня в качестве противоядия восстановить свой внутренний диалог.
- Я говорил тебе, что именно внутренний диалог и прижимает нас к земле, - сказал дон Хуан. - Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь потому, что мы сами себе говорим о нем, что он такой-то и такой-то или этакий и этакий.
Дон Хуан объяснил, что вход в мир магов открывается лишь после того, как воин научится останавливать свой внутренний диалог.
- Ключом к магии является изменение нашей идеи мира, - сказал он. - Остановка внутреннего диалога - единственный путь к этому. Все остальное - просто разговоры. Пойми, - все, что ты видел или сделал, за исключением остановки внутреннего диалога, ничего не смогло изменить ни в тебе самом, ни в твоей идее мира. Суть в том, что такое изменение не может быть вызвано силой. Вот поэтому учитель и не обрушивается на своих учеников. Это привело бы их лишь к депрессии и навязчивым идеям.
Он попросил подробно рассказать и о других случаях остановки внутреннего диалога, которые у меня были. Я рассказал все, что смог вспомнить.
Мы беседовали долго. Стемнело, и я не мог больше говорить и записывать одновременно. Заметив это, дон Хуан рассмеялся. Он сказал, что я выполнил еще одну задачу магии - писал, не концентрируя на этом внимания. В этот момент я осознал, что до сих пор совершенно не уделял никакого внимания процессу записывания. Казалось, это была отдельная деятельность, с которой я не имел ничего общего. Я был озадачен. Дон Хуан попросил меня сесть рядом с ним в центре круга. Он сказал, что наступили сумерки и мне опасно сидеть так близко к кустам. Я невольно вздрогнул и рванулся к нему.
Он велел мне сесть лицом к востоку, успокоиться и остановить внутренний диалог. Но я был слишком возбужден, чтобы сделать это. Дон Хуан повернулся ко мне спиной, предложив опереться на его плечо. Он сказал, что я должен остановить свои мысли, а затем повернуть лицо к кустам на юго-востоке и не закрывать глаза. Загадочным тоном он добавил, что от решения поставленной передо мной задачи зависит, буду ли я готов к восприятию новой грани мира магов.
Я робко спросил о природе этой задачи. Он мягко усмехнулся. Я ждал его ответа, но затем что-то во мне как бы переключилось, и я почувствовал себя парящим. Казалось, из моих ушей вынули затычки, и сразу же стали слышны бесчисленные шумы чапарраля. Их было так много, что они сливались в сплошной гул. Я почти задремал, как внезапно что-то привлекло мое внимание. Мой мыслительный процесс при этом был отключен. Я как будто не заметил ничего особенного вокруг, но мое осознание было явно чем-то захвачено. Я проснулся окончательно. Мои глаза были сфокусированы на пятне у края чапарраля, но я не смотрел, не думал и не говорил сам с собой. Это было чисто телесным ощущением. Слов не требовалось. Я чувствовал, что прорываюсь через что-то неопределенное. Может быть, прорывалось то, что в обычном состоянии было моими мыслями. Во всяком случае, в моих ощущениях было что-то вроде снежного обвала - что-то, центром чего был я, рушилось. Я почувствовал жжение в животе. Что-то тянуло меня в чапарраль. Я видел темную массу кустов перед собой. Но это не было сплошным темным пятном. Я мог видеть каждый куст, как если бы смотрел на них в ранних сумерках. Казалось, что они двигаются. Их листва напоминала черные юбки, которые нес ко мне ветер. Но ветра не было. Я погрузился в их гипнотизирующее движение. Какая-то пульсирующая сила подтягивала их все ближе и ближе ко мне. Потом на фоне темных очертаний кустов появился более светлый силуэт. Я сфокусировал глаза сбоку от него и смог различить в нем слабое сияние. Не фокусируясь, я взглянул прямо на него. Появилась уверенность, что светлый силуэт - это человек, прячущийся под кустами.
В этот момент я находился в крайне необычном состоянии. Я осознавал и окружающее, и процесс мышления, который оно во мне вызывало. Но я не мог думать так, как обычно. Например, когда я понял, что силуэт, наложенный на кусты, - человек, я вспомнил другой случай. Однажды во время ночной прогулки с доном Хенаро я заметил, что позади нас в кустах прячется человек. Но как только я попытался рационально объяснить это явление, человек исчез из виду. Однако в этот раз я чувствовал себя хозяином положения и отказался не только объяснять что-либо, но и думать вообще. В какой-то момент у меня появилось чувство, что я могу удержать человека и заставить его оставаться на месте. Затем я ощутил странную боль в центре живота. Казалось, что-то вырывается из меня, и я уже не мог держать напряженными мышцы брюшного пресса. Как только я сдался, темный силуэт громадной птицы или какого-то летающего существа бросился на меня из чапарраля. Было похоже, что человек превратился в птицу. У меня появилось ясно осознанное восприятие страха. Я ахнул и с громким криком опрокинулся на спину. Дон Хуан помог мне подняться. Его лицо было вровень с моим. Он смеялся.

[itzqintli 9,789]

Черные маги

- Ты еще не закончил своего свидания, - добавил он. Я сказал, что не чувствую себя достойным, что лучше уеду домой и вернусь, когда буду сильнее.
- Ты говоришь ерунду, - сказал он. - Воин берет свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает ее в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожалений, а как живой вызов.
Каждому из нас требуется время, чтобы понять это и сделать своим достоянием. Я когда-то ненавидел само слово «смирение». Я - индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и только и делали, что опускали головы. Я думал, что смирению не по пути с воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина и смирение нищего - невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволит опускать голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метет пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.
Вот почему я сегодня сказал тебе, что не знаю, что чувствуют учителя. Я знаю только смирение воина. А оно никогда не позволит мне быть чьим-то учителем.
Мы некоторое время молчали. Его слова глубоко взволновали меня. Я был тронут ими, но в то же время мне не давало покоя увиденное в чапаррале. Про себя я решил, что дон Хуан явно что-то скрывает и на самом деле вполне осведомлен о происходящем. Я ушел в эти размышления, но тот же странный звук вдруг вывел меня из задумчивости. Дон Хуан усмехнулся.
- Ты любишь смирение нищего, - тихо сказал он. - Ты склоняешь голову перед разумом.
- Мне вечно кажется, что меня разыгрывают, - сказал я. - Это моя основная проблема.
- Ты прав, тебя разыгрывают, - заметил он с обезоруживающей улыбкой. - Но твоя проблема не в этом. На самом деле ты считаешь, будто я сознательно тебя обманываю. Так ведь?
- Да, что-то во мне не позволяет поверить в реальность происходящего.
- Ты опять прав. Ничто из происходящего не является реальным.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
- Вещи становятся реальными лишь тогда, когда ты научился соглашаться с их реальностью. Например то, что произошло сегодня ночью, вряд ли может быть для тебя реальным, потому что никто тебя в этом не поддержит.
- Ты хочешь сказать, что ничего не видел?
- Конечно видел, но я не в счет. Вспомни - я тот, кто тебя обманывает.
Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся. Его смех был дружеским, хотя смеялся он явно надо мной.
- Не принимай близко к сердцу чушь, которую я несу, - сказал он ободряюще. - Я просто стараюсь расслабить тебя, зная, что ты чувствуешь себя в своей тарелке только когда выбит из колеи.
Его выражение было рассчитано комичным, так что мы оба расхохотались. После некоторой паузы я вдруг понял, что эти слова только еще больше испугали меня.
- Ты боишься меня? - спросил он.
- Не тебя, а того, что ты приносишь с собой.
- Я приношу с собой свободу воина. Ты этого боишься?
- Нет, но твое знание слишком устрашающе. В нем нет для меня утешения. Нет гавани для приюта.
- Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх - все это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные маги уже завладели всей твоей преданностью.
- Кто такие черные маги?
- Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними, то ты тоже черный маг. Задумайся на секунду, можешь ли ты уклониться от тропы, которую они для тебя проложили? Нет. Твои мысли и поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. А вот я принес тебе свободу. Свобода стоит дорого, но цена не невозможна. Поэтому бойся своих тюремщиков, своих учителей. Не трать времени и сил, боясь меня.
Я знал, что он был прав. Но, несмотря на мое искреннее согласие с ним, я знал, что привычки моей жизни обязательно заставят меня тянуться к моей старой тропе. Я и в самом деле был рабом.
После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня силы, чтобы еще раз столкнуться со знанием.
- Ты хочешь сказать - с бабочкой? - спросил я шутя. Он согнулся от смеха, словно я только что сказал самую смешную вещь в мире.
- Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание - это бабочка? - спросил я.
- Я ничего другого не имею в виду, - ответил он. - Бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени у тебя со всеми твоими достижениями будет достаточно силы, чтобы видеть. Вместо этого ты всего лишь мельком заметил человека, а это не было истинным видением.
В самом начале моего ученичества дон Хуан ввел концепцию видения как особой способности, которая позволяет воспринимать истинную природу вещей и которую можно развить.
За годы нашего общения у меня сложилось впечатление, что так, называемое «видение» является интуитивным восприятием или же способностью понимать что-то целиком и мгновенно, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и выявлять скрытые значения и мотивы.
- Сегодня вечером, когда ты впервые встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, - сказал дон Хуан. - В этом состоянии, хотя ты и не был обычным самим собой, но, тем не менее, смог вполне сознательно управлять своим знанием мира.
Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.
- Как я управлял своим знанием мира? - спросил я наконец.
- Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль. Естественно, что тебе пришлось найти способ удержать мир таким, чтобы он отвечал этой мысли.
- Но я вообще не думал, дон Хуан.
- Тогда не будем называть это думаньем. Скорее, это привычка видеть мир соответствующим нашему представлению о нем. Когда это не так, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.
То же самое случилось с койотом. Твои старые привычки определили природу и этой встречи. Что-то произошло между тобой и койотом, но это был не разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, как однажды говорил с оленем. Но ни ты, ни я никогда уже не узнаем, что происходило в этих случаях на самом деле.
- О чем ты говоришь, дон Хуан?
- Когда мне стало понятным объяснение магов, было уже слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами состоялась беседа, - лишь способ расставить все по местам так, чтобы я мог рассказать об этом. Олень и я что-то делали, но в это время мне нужно было заставить мир соответствовать моим идеям совершенно так же, как это сделал ты. Как и ты, я всю жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, я был вынужден понимать это как разговор.
- Это объяснение магов?
- Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов.
Его объяснение вызвало у меня состояние огромного умственного возбуждения. На некоторое время я не только забыл о крадущейся бабочке, но даже перестал записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинные рассуждения относительно рефлексивной природы нашего мира. Мир, по словам дона Хуана, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает само себя.
Еще одним аспектом его объяснения была идея, что мы научились соотносить себя с нашим описанием мира в соответствии с тем, что он называл «привычками». Я привел более обширный термин «преднамеренность» - как свойство человеческого осознания, посредством которого соотносятся с объектом или его истолковывают.
В ходе разговора мы пришли к интересному выводу. После объяснений дона Хуана наш «разговор» с койотом приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал диалог, поскольку никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я преуспел в том, чтобы заставить и его отвечать описанию, соответственно которому общение происходит через диалог. Таким образом я заставил описание отразиться.
Я чувствовал огромный подъем. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами - это другой аспект моей глупости. Он забавными жестами изобразил немой разговор.
- Мы все проходим через одну и ту же ерунду, - сказал он после длительной паузы. - Единственный способ преодолеть ее - это продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и через себя самого.
- А что остальное, дон Хуан?
- Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. Но как они их приобрели, не сможет сказать никто. Единственное, что можно утверждать, - они неуклонно действовали как воины, и в какой-то момент все изменилось.
Он посмотрел на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как только продолжить свое свидание со знанием.
Я ощутил озноб. Сердце начало колотиться. Я поднялся. Дон Хуан обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело под всеми возможными углами. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.
- Если будешь слишком испуган, ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не должен ослаблять своей хватки.
- Я Действительно испуган, - сказал я. - Бабочка или не бабочка, но что-то там ползает по кустам.
- Конечно это она! - воскликнул он. - Я возражаю против того, что ты настаиваешь на восприятии ее как человека, точно так же, как ты настаивал на восприятии разговора с койотом.
Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Но был и другой аспект меня самого, который не желал отступить и, вопреки очевидному, накрепко вцепился в рассудок.
Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.
- В этом слабая сторона слов, - сказал он ободряюще. - Они заставляют нас: чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления. Поэтому маг предпочитает действовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны, а новые поступки имеют новые отражения.
Он сел рядом, посмотрел мне в глаза и попросил рассказать о том, что я действительно «видел» в чапаррале.
На секунду меня охватило чувство полной неопределенности. Я видел темную фигуру человека, но видел и то, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом я видел больше, чем мой разум позволял мне считать вероятным. Но что-то во мне сопротивлялось возможности совершенно отбросить разум. Я предпочел выбрать отдельные детали моего опыта, такие как размеры и общие очертания темной фигуры, и, удерживая их как разумную возможность, предпочел проигнорировать другие. Например, то, что темная фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел человека.
Когда я рассказал о своем затруднении, дон Хуан расхохотался. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придет мне на помощь. И тогда все станет совершенно ясным без необходимости быть разумным или неразумным.
- А пока все, что я могу для тебя сделать, - гарантировать, что это был не человек

[itzqintli 9,789]

Двойник сновидения. Другой.

 

К тому времени, когда я вызвал уже тридцать два человека, я сообразил, что видел большое разнообразие грибовидных форм и сияний, и испытал по отношению к ним целую гамму чувств, начиная от тихого восхищения, кончая откровенным отвращением. Дон Хуан объяснил, что светимости людей наполнены образованиями, которые могут быть желаниями, проблемами, печалями, заботами и так далее.
Он сказал, что только очень могучий маг может расшифровать значение этих образований и что я должен быть доволен тем, что просто вижу общие очертания людей.
Я устал. Созерцание этих странных форм вызывало у меня довольно неприятное чувство обреченности. Казалось, они поймали меня в ловушку. Дон Хуан велел мне писать, чтобы рассеять мрачное настроение. После некоторой паузы, во время которой я так и не смог ничего написать, он попросил меня вызывать тех людей, которых он сам будет выбирать.
Появилась новая серия форм. Они были похожи не на грибы, а скорее на японские чашечки для саке, перевернутые вверх дном. У некоторых было образование, похожее на голову, как ножка у чашки для саке, другие были округлыми. Их очертания были спокойными и приятными. Я чувствовал, что в них заключалось какое-то врожденное чувство счастья или что-то вроде этого. Они парили, как бы не связанные земным тяготением, которое приковывало к себе предыдущие формы. Каким-то образом один этот факт ослабил мою усталость.
Среди тех людей, которых он выбрал, был и его ученик Элихио. Когда я вызвал видение Элихио, то ощутил толчок, который выбил меня из состояния наблюдения. Элихио был длинной белой формой, которая качнулась, дернулась и, казалось, прыгнула на меня. Дон Хуан объяснил, что Элихио - очень талантливый ученик, и что он, без сомнения, заметил, что кто-то видит его.
Другим был Паблито, ученик дона Хенаро. Видение Паблито привело меня в еще большее потрясение, чем видение Элихио.
Дон Хуан так смеялся, что слезы потекли у него по щекам.
- Почему эти люди имеют другую форму? - спросил я.
- У них больше личной силы, - заметил он. - Как ты мог заметить, они не привязаны к земле.
- Что дало им такую легкость? Они что, такими родились?
- Все мы рождаемся легкими и парящими, по постепенно наша форма становится фиксированной и прикованной к земле. Мы сами себя такими делаем. Пожалуй, можно сказать, что эти люди имеют другую форму, потому что живут как воины. Однако важно не это. Сейчас важно то, что ты подошел к грани. Ты вызвал сорок семь человек, и теперь тебе осталось вызвать только одного.
Тут я вспомнил, что несколько лет назад в разговоре о магии зерна он сообщил мне, что количество зернышек для этого колдовства - сорок восемь, но так и не сказал, почему. Я снова спросил его об этом.
- Сорок восемь - это наше число, - сказал он. Именно оно делает нас людьми. Я не знаю, почему. Не трать свою силу на идиотские вопросы.
Он поднялся, потянулся всем телом и велел мне сделать то же. Я заметил, что на востоке появилась светлая полоска неба. Затем мы сели, и он приложил губы к моему уху.
- Последний человек, которого ты собираешься вызвать, это Хенаро - настоящая звезда, - прошептал он.
Я почувствовал волну возбуждения и любопытства. Я вновь прошел через все требуемые ступени. Странный звук, доносящийся из чапарраля, стал живым и приобрел новую силу. Я почти забыл о нем. Золотые пузырьки охватили меня, а затем в одном из них я увидел самого дона Хенаро. Он стоял передо мной улыбаясь, держа шляпу в руке. Я поспешно раскрыл глаза, собираясь заговорить, с доном Хуаном, но застыл в полной растерянности, не в силах вымолвить ни слова. По телу у меня пробежал озноб. Сам дон Хенаро стоял передо мной!
Я повернулся к дону Хуану. Он улыбался. Потом оба громко расхохотались. Я тоже попытался смеяться, но не смог и вскочил.
Дон Хуан подал мне чашку воды. Автоматически я выпил ее.
Дон Хенаро почесал голову, скрывая усмешку.
- Разве ты не собираешься поздороваться с Хенаро? - спросил дон Хуан.
Мне стоило огромных усилий привести в порядок свои мысли и чувства, пока я смог, наконец, выдавить какие-то приветствия. Дон Хенаро поклонился.
- Ты звал меня, верно? - спросил он, улыбаясь.
Я пробормотал, что просто поражен его появлением.
- Он звал тебя, - вставил дон Хуан.
- Что ж, вот и я, - сказал дон Хенаро. - Что вам угодно, сударь?
Я медленно приходил в себя. И, наконец, ко мне пришло внезапное озарение. С необыкновенной ясностью я понял, что в действительности произошло. Дон Хенаро гостил у дона Хуана. Увидев мою машину, он спрятался в кустах и оставался там до наступления темноты. Я считал доказательства убедительными. Время от времени дон Хуан подталкивал меня в нужном направлении, и таким образом управлял развитием событий.
В нужный момент дон Хенаро позволил мне заметить свое присутствие, а когда мы с доном Хуаном бежали обратно к дому, он следовал за нами самым очевидным образом, чтобы увеличить мой страх. Затем он скрывался в чапаррале, время от времени издавая те странные звуки по знаку дона Хуана. Последний знак выйти из кустов дон Хуан, должно быть, дал, когда мои глаза были закрыты - как раз тогда, когда он попросил меня вызвать Дона Хенаро. Очевидно, тогда дон Хенаро поднялся на веранду и ждал, пока я не открою глаза, чтобы испугать меня до потери сознания.
Единственное несоответствие в моей логической схеме было связано с тем, что я действительно видел, как человек, прятавшийся в кустах, превратился в птицу и что в первый раз дон Хенаро предстал передо мной как видение в золотом пузырьке. В моем видении он был одет точно так же, как и в действительности. Не найдя убедительного способа объяснить эти несоответствия, я, как обычно в подобных случаях, заключил, что эмоциональный стресс мог сыграть важную роль в том, что я считал своим «видением».
При мысли о том, что все происшедшее было всего лишь розыгрышем, мною овладел истерический смех. Я рассказал им о моих умозаключениях. Оба раскатисто захохотали. Мне казалось, что этот смех их выдает.
- Ты прятался в кустах, не так ли? - спросил я дона Хенаро.
Дон Хуан сел, схватившись за голову обеими руками.
- Нет, я не прятался, - сказал дон Хенаро терпеливо. - Я был далеко отсюда, но ты позвал меня - и я пришел повидаться с тобой.
- А где ты был, дон Хенаро?
- Далеко.
- Как далеко?
Дон Хуан, прервав меня, сказал, что дон Хенаро оказал мне любезность, и я не должен спрашивать, где он был, потому что он был нигде.
Дон Хенаро стал меня защищать и сказал, что все в порядке и что я могу спрашивать о чем угодно.
- Но если ты не прятался около дома, то где же ты был, дон Хенаро? - спросил я.
- Я был у себя дома, - сказал он с большой важностью.
- В Центральной Мексике?
- Да, это единственный дом, который у меня есть.
Они взглянули друг на друга и опять расхохотались. Я знал, что они дурачат меня, но предпочел не копаться в этом вопросе дальше, решив, что у них должны быть причины для таких сложных трюков.
Я сел. Вдруг у меня появилось весьма странное ощущение раздвоения. Одна часть меня совсем не была шокирована и могла принять любые поступки дона Хенаро или дона Хуана за чистую монету. Но была и другая, которая совершенно отказывалась сделать это. Это была моя самая сильная часть. В итоге я пришел к выводу, что только на интеллектуальном уровне принял описание мира магии, которое дал мне дон Хуан, тогда как мое тело как целостность отказывалось от него. В этом и была моя дилемма. Но затем, с годами моей связи с доном Хуаном и доном Хенаро я испытал необычайные вещи, и это уже был не интеллектуальный опыт, а опыт тела. Немногим ранее, этой же ночью я выполнил бег силы, который с точки зрения моего интеллекта являлся невообразимым достижением. И более того, сегодня у меня были невероятные видения, являвшиеся по моему желанию без каких-либо вспомогательных средств.
Я объяснил им природу своей мучительной и в то же время оправданной растерянности.
- Этот парень - гений! - сказал дон Хуан дону Хенаро, недоверчиво качая головой.
- Ты ужасный гений, Карлитос! - сказал дон Хенаро, как бы передавая сообщение.
Они уселись по сторонам от меня, дон Хуан справа, а дон Хенаро слева. Дон Хуан заметил, что скоро наступит утро. В этот момент я опять услышал зов бабочки. Он шел теперь с другой стороны. Я посмотрел на них обоих, выдерживая их взгляд. Моя логическая схема начала распадаться. Звук обладал гипнотизирующей глубиной и силой, богатством оттенков.
Затем я услышал мягкие, приглушенные шаги, словно кто-то осторожно наступал на сухую подстилку. Воркующий звук раздался ближе, и я прижался к дону Хуану. Он сухо велел мне видеть это. Я сделал громадное усилие.
До сих пор я был уверен, что «бабочка» - это дон Хенаро. но дон Хенаро сидел рядом со мной. Но что же тогда было в кустах? Бабочка? Воркующий звук эхом отдавался у меня в ушах. Мне никак не удавалось прекратить внутренний диалог. Хотя я и слышал звук, но не мог почувствовать его в своем теле, как делал это раньше. Я слышал отчетливые шаги. Что-то пробиралось в темноте. Послышался громкий треск, словно кто-то наступил на сухую ветку, и внезапно меня охватило пугающее воспоминание. Несколько лет назад я провел ужасную ночь. В диких горах и подвергся нападению чего-то огромного, но очень легкого и мягкого, что вновь и вновь наступало мне на шею, пока я скорчившись лежал на земле. Дон Хуан объяснил мне то событие, как встречу с «союзником», мистической силой, которую маг выучивается воспринимать как существо.
Я плотнее прижался к дону Хуану и шепотом рассказал ему о своем воспоминании. Дон Хенаро на четвереньках подполз к нам, чтобы быть поближе.
- Что он сказал? - спросил он дона Хуана шепотом.
- Он сказал, что там в кустах союзник, - ответил тот тихо.
Дон Хенаро отполз назад я сел. Затем он повернулся ко мне и сказал громким шепотом:
- Ты гений!
Они тихонько засмеялись. Движением подбородка дон Хенаро показал на чапарраль.
- Пойди туда, схвати его, только смотри, не забудь перед этим раздеться, и изгони из этого союзника дьявола!
Они затряслись от смеха. Звук тем временем исчез. Дон Хуан приказал, мне прекратить думать, но оставить глаза открытыми, сфокусированными на краю чапарраля передо мной. Он сказал, что бабочка меняет свое положение из-за того, что здесь находится дон Хенаро, и если она собирается показаться мне, то выберет место прямо передо мной.
После секундной борьбы за успокоение своих мыслей я опять услышал звук. Он был богаче, чем когда-либо. Сначала я слышал приглушенные шаги по сухим веткам, а затем ощутил их на своем теле. В этот момент я различил темную массу прямо перед собой на краю чапарраля.
Я чувствовал, что меня трясут. Дон Хуан и дон Хенаро наклонились надо мной, а я стоял на коленях, как если бы заснул в скрюченном положении. Дон Хуан дал мне воды, ия сел, прислонившись спиной к стене. Вскоре рассвело. Чапарраль, казалось, проснулся. Утренняя прохлада освежила меня.
Это не дон Хенаро был «бабочкой». Мое разумное построение распадалось. Я больше не хотел задавать вопросов, но и молчать мне не хотелось. В конце концов мне пришлось заговорить.
- Но если ты был в Центральной Мексике, дон Хенаро, то как же ты попал сюда?
Хенаро сделал какой-то непонятный и невероятно смешной жест.
- Прости, - сказал он мне. - Мой рот не хочет разговаривать.
Затем он повернулся к дону Хуану и сказал, улыбаясь:
- Почему ты не расскажешь ему?
Дон Хуан поколе**лся, а затем сказал, что дон Хенаро как потрясающий мастер магии способен на невероятные дела.
Грудь дона Хенаро выпятилась, как будто слова дона Хуана надували его. Он как будто вдохнул так много воздуха, что его грудная клетка стала в три раза больше. Казалось, он вот-вот взлетит. Он подпрыгнул. У меня было ощущение, что это воздух внутри его легких заставил его подпрыгнуть. Он прохаживался взад-вперед по земляному полу до тех пор, пока, видимо, не совладал со своей грудной клеткой. Он погладил ее и с большой силой пробежал ладонями от грудных мышц к животу, как если бы выжимал воздух через грудную клетку. Наконец он уселся. Дон Хуан улыбнулся. Его глаза светились откровенным удовольствием.
- Пиши свои заметки, - сказал он мягко. - Пиши, пиши, или ты умрешь!
Затем он заметил, что даже дон Хенаро воспринимает мое записывание как нечто неземное.
- Это верно, - сказал Хенаро. - Я даже подумываю о том, чтобы начать писать самому.
- Хенаро - человек знания, - сказал дон Хуан сухо. - И, как человек знания, он вполне способен переносить себя на большие расстояния.
Он напомнил мне, что однажды, несколько лет назад, мы все трое были в горах, и дон Хенаро, пытаясь помочь мне преодолеть свой глупый рассудок, совершил огромный прыжок на вершины гор, находившихся в десяти милях от нас. Я помнил это событие, но помнил и то, что не смог поверить в его прыжок.
Дон Хуан добавил, что иногда Хенаро способен выполнять необычайные задачи.
- В определенное время Хенаро - это не Хенаро, а его дубль, - сказал он.
Он повторил это три или четыре раза. Затем оба они стали следить за мной, как бы ожидая запоздалой реакции. Я не понял, что он имел в виду под словами «его дубль». Он никогда не упоминал этого раньше. Я попросил разъяснений.
- Есть другой Хенаро, - объяснил он.
Мы все трое посмотрели друг на друга. Я очень встревожился. Движением глаз дон Хуан приказал мне продолжать разговор.
- У тебя что, есть брат-близнец? - спросил я, поворачиваясь к дону Хенаро.
- Конечно, - сказал он. - У меня есть двойник.
Я не мог понять, шутят они или нет. Оба смеялись как два ребенка, празднующих шалость.
- Можно сказать, - продолжал дон Хуан, - что в настоящий момент Хенаро - это его двойник.
Это заявление повергло их обоих на землю от хохота. Но я не мог примкнуть к их веселью. Мое тело невольно задрожало. Дон Хуан сказал жестким тоном, что я слишком ощущаю собственную важность.
- Отпустись, - приказал он. - Ты знаешь, что Хенаро - маг и неуязвимый воин, поэтому он способен выполнять дела, которые были бы немыслимы для обычного человека. Его двойник - другой Хенаро - одно из этих дел.
Я онемел. Воспринять все это просто как шутку я уже не мог.
- Для воина, подобного Хенаро, - продолжал он, - произвести Другого - не такая уж невероятная задача.
После долгих колебаний я наконец спросил:
- А этот «другой» похож на него самого?
- Другой и есть он сам, - ответил дон Хуан. Его объяснение было невероятным, но не более невероятным, чем все, что они делали.
- А из чего сделан «другой»? - спросил япосле минутной нерешительности.
- Этого нельзя узнать, - сказал он.
- Но если он такой же реальный, как я…
- Такой же реальный, как ты? - вставили в унисон дон Хуан и дон Хенаро.
Они переглянулись и так смеялись, что им чуть не стало дурно. Дон Хенаро бросил свою шляпу на пол и танцевал вокруг нее. Его танец был сложным, грациозным и по какой-то совершенно непонятной причине очень смешным. Наверное, юмор был в его исключительно отточенных движениях. Несоответствие было таким тонким, и в то же время столь заметным, что я скорчился от смеха.
- Твоя беда, Карлитос, - сказал он, после того, как сел, - состоит в том, что ты гений.
- Я должен узнать о дубле, - сказал я.
- Невозможно узнать, состоит ли он из плоти и крови, - сказал дон Хуан, - потому что он такой же реальный, как и ты. Дубль Хенаро такой же реальный, как Хенаро, понимаешь, что я имею в виду?
- Ты должен признать, дон Хуан, что существует способ узнать.
- Дубль - это он сам. Это объяснение должно удовлетворять тебя. Если бы ты, однако, видел, ты бы знал, что есть очень большая разница между Хенаро и дублем. Для мага, который видит, дубль ярче.
Я чувствовал себя слишком слабым, чтобы продолжать задавать вопросы. Я положил блокнот, и на мгновение мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Поле зрения сузилось, став как бы туннелем. Все вокруг было темным, кроме круглого пятна ясной видимости прямо перед глазами.
Дон Хуан сказал, что мне надо поесть. Я не был голоден. Дон Хенаро заявил, что он умирает от голода, встал и отправился в заднюю часть дома. Дон Хуан тоже поднялся и сделал мне знак идти следом. На кухне дон Хенаро положил себе еды, а затем невероятно комично начал изображать человека, который страшно хочет есть, но не может проглотить пищу. Я думал, что дон Хуан сейчас умрет. Он рычал, брыкал ногами, кричал, кашлял и задыхался от смеха. Мне казалось, что я сейчас надорву себе бока. Игра дона Хенаро была бесценной.
Наконец он отказался от своих попыток и взглянул на нас по очереди. Его блестящие глаза излучали улыбку.
- Не помогает, - сказал он и пожал плечами.
Я съел огромное количество пищи, как и дон Хуан. Затем все мы вышли на веранду перед домом. Солнечный свет был очень ярким, небо - чистым, утренний ветерок освежал. Я чувствовал себя сильным и счастливым. Мы сели треугольником лицом друг к другу. После вежливого молчания я решил попросить их прояснить мою проблему. Я опять чувствовал себя в отличной форме и хотел использовать свою силу.
- Расскажи мне еще о дубле, дон Хуан, - попросил я. Дон Хуан указал на дона Хенаро, и тот поклонился.
- Вот он, - сказал дон Хуан. - Тут нечего говорить. Он здесь, ты можешь смотреть на него.
- Но он - дон Хенаро, - сказал я в слабой попытке направить разговор.
- Конечно, я - Хенаро, - сказал он и пожал плечами.
- Что же тогда такое дубль, дон Хенаро? - спросил я.
- Спроси его, - сказал он, указывая на дона Хуана. - Он тот, кто разговаривает, а я немой.
- Дубль - это сам маг, развившийся через свои сновидения, - объяснил дон Хуан. - Дубль для мага - это действие силы, но лишь сказка о силе - для тебя. В случае с Хенаро его дубль неотличим от оригинала. Он воин, и его безупречность - выше всяких похвал. Поэтому сам ты никогда не замечал разницы. Но за те годы, что ты его знаешь, ты встречался с оригиналом Хенаро только дважды. Все остальное время ты был с его дублем.
- Но это противоестественно! - воскликнул я.
Я чувствовал нарастающую тревогу. Я был так возбужден, что уронил свой блокнот, и мой карандаш куда-то закатился. Дон Хуан и дон Хенаро буквально нырнули на землю и начали разыгрывать его поиски. Я никогда не видел более поразительного представления театрального фокусника с ассистентом. Разве что здесь не было сцены или декораций, и, скорее всего, исполнители не применяли при этом ловкость рук.
Хенаро, главный фокусник, и его ассистент дон Хуан в несколько секунд извлекли поразительное разнообразие самых невероятных предметов, которые они находили под, или за, или над любым объектом, находившимся на веранде.
В стиле эстрадного артиста ассистент раскладывал предметы прямо на грязном полу: камни, мешки, куски дерева, молочную флягу и мой пиджак. Затем фокусник дон Хенаро приступал к обследованию предмета, который он выбрасывал, как только убеждался, что это не мой карандаш. Коллекция найденных предметов включала одежду, парики, очки, игрушку, поварешки, шестерни, мешки, женское нижнее белье, человеческие зубы, сандвичи и предметы религиозного культа. Один из найденных предметов был совершенно отвратителен. Это был кусок высохшего дерьма, который дон Хуан извлек из-под моего пиджака. Наконец, дон Хенаро нашел мой карандаш и вручил его мне после того, как обтер с него пыль полой своей рубашки. Они отметили свою клоунаду криками и смехом. Я оказался зрителем, который никак не мог присоединиться к их веселью.
- Не принимай все так серьезно, Карлитос, - сказал дон Хенаро с оттенком участия. - Иначе ты сделаешь…
Он сделал смешной жест, который мог означать что угодно. После того, как их смех утих, я спросил у дона Хенаро, что делает дубль, или что маг делает со своим дублем. Отвечал дон Хуан. Он сказал, что у дубля есть сила, и ее можно использовать для задач, которые были бы невообразимы в обычных условиях.
- Я уже неоднократно говорил тебе, что мир неизмерим, - сказал он мне. - Как и мы, как и каждое существо, которое есть в этом мире. Поэтому невозможно постичь дубля разумом, однако тебе было позволено смотреть на него, и этого должно быть более чем достаточно.
- Но есть же хоть какой-нибудь способ говорить о нем? - спросил я.
- Ты сам говорил мне, что ты объяснял свой разговор с оленем, чтобы иметь возможность говорить со мной. Не можешь ли ты сделать то же самое с дублем?
Он молчал. Я упрашивал. Нетерпение, которое я испытывал, было ни с чем не сравнимо.
- Что ж, маг может раздвоиться, - сказал дон Хуан. - Это все, что можно сказать.
- Но осознает ли он, что раздвоился?
- Конечно, он это осознает.
- Знает ли он, что находится одновременно в двух местах?
Оба посмотрели на меня и обменялись взглядами.
- Где сейчас другой Хенаро? - спросил я.
Дон Хенаро наклонился ко мне и уставился мне в глаза.
- Я не знаю, - сказал он мягко. - Ни один маг не знает, где находится его другой.
- Хенаро прав, - сказал дон Хуан. - У мага нет данных о том, что он находится в двух местах сразу. Ощущать это было бы равносильно тому, чтобы встретиться со своим дублем лицом к лицу, а маг, который сталкивается лицом к лицу с самим собой, - мертвый маг. Таков закон, таким образом сила расположила вещи. И никто не знает почему.
Дон Хуан пояснил, что к тому времени, как воин, овладев сновидением и видением, разовьет дубля, он должен также преуспеть в стирании личной истории, чувства собственной важности и распорядка жизни.
Он сказал, что в свое время обучил меня некоторым техникам, которым я умудрился не придать особого значения. На самом деле они и были, в сущности, средством устранить непрактичность обладания дублем в обычном мире. Они были направлены на то, чтобы сделать меня самого и мир текучими, поместив все это за границы обусловленности.
- Текучий воин не может больше принимать мир в хронологическом порядке, - объяснил дон Хуан. - Для него мир и он сам не являются больше предметными и плотными. Он - светящееся существо в светящемся мире. Дубль - это простое дело для мага, который знает, что он делает. Записывание - это простое дело для тебя, но ты все еще пугаешь Хенаро своим карандашом.
- Может ли сторонний наблюдатель, глядя на мага, видеть, что он находится в двух местах одновременно? - спросил я дона Хуана.
- Конечно. Это было бы единственным способом узнать истину.
- Но разве нельзя логически заключить, что маг тоже может заметить, что находится в двух местах?
- Ага! - воскликнул дон Хуан. - На этот раз ты прав. Маг, конечно, может заметить впоследствии, что он был в двух местах сразу. Но это только регистрация, и она никак не соотносится с фактом, что пока он действует, он этой двойственности не ощущает.
Мои мысли путались. Я чувствовал, что если перестану писать, то взорвусь.
- Подумай вот о чем, - продолжал он. - Мир не отдается нам прямо. Между нами и ним находится описание мира. Поэтому, правильно говоря, мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем.
Он покрутил рукой, как бы давая мне почувствовать, что он имеет в виду.
Но если весь наш опыт восприятия мира - воспоминание, тогда вполне естественно заключить, что маг может быть в двух местах сразу. Это происходит не с точки зрения его собственного восприятия, потому что и маг должен вспоминать только что совершенный поступок, только что пережитый опыт и события, свидетелем которых он был. В его осознании это является одним единственным воспоминанием. Но сторонний наблюдатель, смотрящий на мага, может решить, что маг действует одновременно в двух различных эпизодах. Маг, однако, вспоминает два отдельных мгновения, потому что клей описания времени больше не связывает его.
Когда дон Хуан закончил говорить, я был уверен, что у меня поднимается температура.
Дон Хенаро смотрел на меня любопытными глазами.
- Он прав, - сказал он. - Мы всегда на один прыжок позади.
Он стал двигать руками, как перед этим делал дон Хуан. Его тело начало дергаться и раскачиваться, и он отпрыгнул назад сидя. Казалось, у него была икота, и при каждом спазме его тело конвульсивно отпрыгивало назад. Он начал двигаться назад, прыгая на заду, и доскакал так до конца веранды и обратно.
Вид дона Хенаро, прыгающего на ягодицах, вместо того чтобы быть забавным, привел меня в такой ужас, что дону Хуану пришлось несколько раз ударить меня костяшками пальцев по лбу.
- Я просто не могу ухватить всего этого, - сказал я.
- Я тоже не могу, - сказал дон Хуан и пожал плечами.
- И я тоже не могу, дорогой Карлитос, - сказал дон Хенаро.
Вся эта смесь из моей усталости, невероятного объема чувственных восприятий и того настроения легкости и юмора, которым была наполнена клоунада дона Хенаро, были слишком большой нагрузкой для моих нервов. Я никак не мог утихомирить возбуждение в мышцах живота.
Дон Хуан заставил меня покататься по земле на животе до тех пор, пока я не восстановил свое спокойствие. Затем я опять сел, глядя на них.
- Дубль материален? - спросил я дона Хуана после долгого молчания.
Они посмотрели на меня.
- Есть ли у дубля материальное тело? - повторил я.
- Определенно, - сказал дон Хуан. - Плотность, материальность - это воспоминания. Поэтому, как и все, что мы ощущаем в мире, они являются только накапливаемой нами памятью. Памятью об описании. Ты помнишь о моей материальности точно таким же способом, как и о коммуникации посредством слов. Поэтому ты разговаривал с койотом, и именно поэтому ты воспринимаешь меня сейчас как плотное тело.
Придвинувшись, он слегка толкнул меня плечом и предложил дотронуться до него. Я взял его за руку, а затем обнял со слезами на глазах.
Дон Хенаро поднялся и подошел ко мне. Он был похож на маленького ребенка с блестящими озорными глазами. Надув губы, он долго смотрел на меня.
- А как же я? - спросил он, пряча улыбку. - Неужели ты не хочешь обнять меня?
Поднявшись, я протянул к нему руки, но мое тело, казалось, застыло на месте. Я был не в силах двинуться. Как я ни пытался дотянуться до него, ничего не получалось.
Дон Хуан и дон Хенаро стояли рядом, внимательно наблюдая за мной. Я чувствовал, как тело сотрясается под неведомой тяжестью.
Дон Хенаро сел и притворился обиженным тем, что я его так и не обнял. Он скреб землю пятками и пинал ее ногами, а затем оба они покатились со смеху.
Я весь дрожал, мышцы живота свело от напряжения. Дон Хуан заметил, что я двигаю головой так, как он учил меня, отражая луч света уголками глаз. Он выволок меня из-под крыши веранды на открытое место и повернул лицом на восток, к солнцу. Но к тому времени дрожь прекратилась. Я заметил, что сжимаю в руке свой блокнот, только когда дон Хенаро сказал, что я дрожал под тяжестью бумаги.
Я сказал дону Хуану, что тело заставляет меня уехать, и, не давая им времени на уговоры, помахал рукой дону Хенаро.
- До свидания, дон Хенаро, - крикнул я. - Я уезжаю. - Он помахал мне в ответ. Дон Хуан проводил меня к машине. - А у тебя тоже есть дубль, дон Хуан?
- Конечно! - воскликнул он.
И тут мне пришла в голову одна весьма пугающая мысль. Я хотел было отмахнуться от нее и побыстрее уехать, но что-то изнутри так и подмывало задать вопрос. За много лет нашего знакомства для меня стало привычным, что всякий раз, когда я хотел видеть дона Хуана, мне достаточно было приехать в Сонору или в Центральную Мексику, и он всегда был там, ожидая меня. До сих пор я не придавал этому особого значения, принимая как само собой разумеющееся.
- Скажи мне, дон Хуан, - спросил я полушутя, - ты сам-то настоящий, или ты - твой дубль?
Он наклонился ко мне, улыбаясь.
- Мой дубль, - прошептал он.
Я подскочил как ужаленный и помчался к своей машине.
- Я просто пошутил, - крикнул мне вдогонку дон Хуан громовым голосом. - Ты не имеешь права уезжать ты должен мне еще пять дней!
Смеясь и гримасничая, они вприпрыжку бежали за моей машиной, пока я выруливал.
- Карлитос, вызывай меня в любое время! - закричал дон Хенаро.

[itzqintli 9,789]

Видящий сон и видимый во сне. Секрет светящихся существ

Я подъехал к дому дона Хуана на рассвете. По дороге я переночевал в мотеле с таким расчетом, чтобы приехать пораньше и не разбивать день.
Дон Хуан был где-то за домом и вышел ко мне, когда я его окликнул. Он тепло приветствовал меня и сказал, что рад меня видеть. Затем он сделал замечание, которое должно было заставить меня почувствовать себя легко, но произвело противоположное действие.
- Я услышал шум мотора, - сказал он с улыбкой. - И поэтому спрятался за домом, чтобы ты, чего доброго, не испугался, увидев меня на пороге.
Отметив мой мрачный вид и подавленность, дон Хуан сказал, что я напоминаю ему Элихио, который достаточно угрюм, чтобы быть хорошим магом, но слишком угрюм, чтобы стать человеком знания. Он добавил, что единственный способ противостоять разрушительному воздействию мира магов - это смеяться над ним.
Он не ошибся в оценке моего настроения. Я действительно нервничал и чувствовал себя неважно. Мы отправились побродить по пустыне, и мне понадобилось немало времени, чтобы развеяться.
Эта простая прогулка с ним вернула мне душевное равновесие лучше любых разговоров.
Мы гуляли долго и вернулись лишь к вечеру. Я основательно проголодался. После еды мы устроились на веранде. День был ясным и солнечным. Я чувствовал себя обновленным и хотел поговорить.
- Вот уже несколько месяцев я чувствую себя не в своей тарелке, - сказал я. - Я был очень испуган тем, что вы говорили и делали в мой последним приезд.
Дон Хуан ничего не сказал. Он встал и несколько раз прошелся по веранде.
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал я. - Я окончательно зашел в тупик и не могу не думать об этом постоянно.
- Ты боишься? - спросил он.
Я не боялся. Скорее, я был ошеломлен, перегружен тем, что увидел и услышал. Бреши в моем разуме были такими гигантскими, что я должен был или чинить их, или вообще отбросить свой проклятый рассудок. Мои замечания рассмешили его.
- Не выбрасывай пока свой разум, - сказал он. - Еще не время. Хотя это когда-нибудь и произойдет, но я не думаю, что сейчас именно тот случай.
- Нужно ли мне самому пытаться найти объяснение случившемуся?
- Конечно, - сказал он. - Это твой долг - успокоить ум. Воины выигрывают свои битвы не потому, что они бьются головами о стены, а потому, что берут их. Воины прыгают через стены. Они не преуменьшают их.
- Как же мне перепрыгнуть через эту? - спросил я.
- Прежде всего, я думаю, смертельно неправильно для тебя относиться ко всему так серьезно, - сказал он, садясь рядом со мной. - Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь, сталкиваясь с необычными жизненными ситуациями. Во-первых, мы можем отрицать очевидное и чувствовать себя при этом так, словно ничего не случилось. Это - путь фанатика. Второе - мы можем все принимать за чистую монету, как если бы мы знали, что происходит. Это - путь набожного человека. И третье - мы можем приходить в замешательство перед событием, когда мы или не можем ни искренне отбросить его, ни искренне принять. Это путь дурака. Не твой ли? Есть четвертый, правильный - путь воина. Воин действует так, как если бы никогда ничего не случалось, потому что он ни во что не верит. И, однако же, он все принимает за чистую монету. Он принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя знающим, и в то же время никогда не чувствует себя так, как если бы ничего не случалось. Он действует так, как будто он в полном контроле, даже если у него, может быть, сердце в пятки ушло. Если действуешь таким образом, то замешательство рассеивается.
Мы долгое время молчали. Слова дона Хуана были для меня подобны бальзаму.
- Могу ли я говорить о доне Хенаро и его дубле? - спросил я.
- Это зависит от того, что ты хочешь сказать о нем, - ответил он. - Ты собираешься индульгировать в своем замешательстве?
- Я собираюсь индульгировать в объяснениях, - сказал я. - Я в замешательстве потому, что не осмеливался приехать к тебе, а больше мне не с кем поговорить о своих затруднениях и сомнениях.
- Разве ты не говоришь со своими друзьями?
- Я-то говорю, но чем они могут мне помочь?
- Никогда не думал, что тебе нужна помощь. Ты должен культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для этого экстравагантного путешествия, которым является твоя жизнь. Я пытался научить тебя тому, что реальным опытом должен быть сам человек, и все, что для этого нужно - быть живым. Жизнь - это маленькая прогулка, которую мы предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и заполняет.
Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов - это быть воином.
Он выжидающе посмотрел на меня, но я медлил, тщательно подбирая слова.
- Если воин нуждается в утешении, - продолжал дон Хуан, - он просто выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях. В конечном счете, воин не ищет ни понимания, ни помощи. Говоря, он просто облегчает свою ношу. Но это при условии, что у воина есть талант к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем. Но ты живешь не совсем как воин, во всяком случае, пока что. И провалы, которые ты встречаешь на своем пути, обязательно должны быть для тебя громадными. Я тебе сочувствую.
Казалось, он говорил серьезно. Судя по выражению участия в его глазах, это был он сам, а не его дубль. Он встал, погладил меня по голове и прошелся взад-вперед по веранде, поглядывая на чапарраль вокруг дома. Его движения встревожили меня.
Чтобы расслабиться, я заговорил о своей дилемме. Я чувствовал, что мне уже абсолютно поздно притворяться простодушным наблюдателем. Под его руководством я научился достигать удивительных состояний, таких как «остановка внутреннего диалога» и контролирование своих снов. Это были такие вещи, которые нельзя было подстроить или сбросить со счетов. Я следовал его советам, хотя и не всегда буквально, и частично преуспел в разрушении распорядка дня, принятии ответственности за свои поступки, стирании личной истории. И наконец я пришел к тому, что еще несколько лет назад приводило меня в ужас. Отныне я мог оставаться в одиночестве без нарушения физического или эмоционального комфорта. Пожалуй, это было моим самым впечатляющим достижением. С точки зрения моего прежнего «я», долго находиться в одиночестве и «не сойти с ума» было немыслимым. Я остро чувствовал изменения, которые происходили в моем образе жизни и мировоззрении. И поэтому я понимал, что моя реакция на откровения дона Хуана и дона Хенаро о дубле была несколько преувеличенной и неадекватной.
- Что со мной не так, дон Хуан? - спросил я.
- Ты индульгируешь, - бросил он. - Ты считаешь, что индульгировать в сомнениях и размышлениях - это признак чувствительного человека. Ну так я тебе скажу правду: ты очень далек от того, чтобы быть чувствительным. Поэтому зачем же притворяться? Однажды я говорил тебе, что воин в смирении принимает себя таким, каков он есть.
- Ты так говоришь, словно я намеренно обманываю самого себя, - сказал я.
- Мы обманываем самих себя намеренно, - сказал он. - Мы осознаем свои действия, но наш маленький ум превращает себя в монстра, каковым он себя воображает. Однако, он слишком мал для такой большой формы.
Я объяснил ему, что моя дилемма, пожалуй, еще более сложна, чем ему кажется. Я сказал, что до тех пор, пока он и дон Хенаро были для меня людьми, подобными мне, их высший контроль делал их образцом для моего собственного поведения. Но если они являются людьми, совершенно отличными от меня по сути, то я не могу больше воспринимать их как пример, а только как нечто чуждое и странное, подражать чему невозможно при всем желании.
- Хенаро - человек, - сказал дон Хуан ободряющим тоном. - Правда, он уже больше не такой человек, как ты, но это его достижение, и это не должно возбуждать в тебе страх. Если он другой, то тем больше причин восхищаться им.
- Но его отличие - это не человеческое отличие, - сказал я.
- А что же это, по твоему, такое? Разница между человеком и лошадью?
- Не знаю, но он не такой, как я.
- Однако когда-то он был таким.
- Но могу ли я понять его изменения?
- Конечно, ты и сам меняешься.
- Ты хочешь сказать, что я разовью дубля?
- Никто не развивает дубля. Это просто способ говорить. Из-за своей любви к разговорам ты являешься мешком слов. Ты - в сетях их значений. Сейчас ты думаешь, что дубля развивают какими-нибудь злыми чарами. Но все мы, светящиеся существа, имеем дубля. Все мы! Воин учится осознавать это, только и всего. Есть, видимо, почти непроходимые барьеры, охраняющие это осознание, но этого можно было ожидать. Эти барьеры и делают такую задачу уникальной.
- Почему я так боюсь этого, дон Хуан?
- Потому что ты думаешь, что дубль - это то, что означают слова. Двойник, или какой-то другой ты. Я выбрал это слово только для описания. Дубль - это ты сам. И к нему нельзя подходить никаким другим образом.
- Что если я не хочу его иметь?
- Дубль - это не дело личного выбора. И точно так же не нам решать, будем ли мы учиться знанию магов, которое ведет к такому осознанию. Ты никогда не задавал себе вопрос, почему именно ты?
- Все время. Я сотни раз задавал этот вопрос и себе, и тебе тоже, но ты так и не ответил.
- Я имею в виду, что ты должен задавать себе этот вопрос не как требующий ответа, а в смысле размышления воина над его огромной удачей. Удачей оттого, что он нашел вызов.
Превратить это в обыкновенный вопрос - средство обычных рассудительных людей, которые хотят, чтобы ими восхищались или жалели их. Меня не интересует такого рода вопрос, потому что нет способа ответить на него. Избрать тебя было решением силы. Никто не может изменить планов силы. Теперь, когда ты выбран, ты уже ничего не сможешь сделать, чтобы остановить выполнение этого плана.
- Но ты сам говорил мне, дон Хуан, что всегда можно потерпеть поражение.
- Это верно. Каждый может потерпеть поражение. Но я думаю, ты имеешь в виду что-то другое. Ты хочешь иметь свободу потерпеть поражение и закончить все на своих собственных условиях. Слишком поздно. Воин находится в руках силы, и его единственная свобода заключается в том, чтобы вести безупречную жизнь. Нет никакого способа разыграть победу или поражение. Твой рассудок, для того, чтобы отказаться от целостности самого себя, может захотеть, чтобы ты проиграл битву и упал. Но есть контрмера, которая не позволит тебе провозгласить ложную победу или ложное поражение. Если ты думаешь, что можешь отступить в гавань поражения, то ты не в своем уме. Твое тело будет стоять на страже и не позволит тебе пойти этим путем.
Он тихонько засмеялся.
- Почему ты смеешься? - спросил я.
- Ты в ужасном положении, - сказал он. - Тебе слишком поздно возвращаться, но слишком рано действовать. Все, что ты можешь - это только наблюдать. Ты похож на младенца, который уже не может вернуться в материнское лоно, но еще не может ни резвиться, ни тем более действовать самостоятельно. Все, что может ребенок - это наблюдать и слушать рассказы о действиях. Ты сейчас как раз в таком положении. Ты не можешь вернуться в лоно своего прежнего мира, но в то же время не можешь действовать с силой. Ты можешь лишь наблюдать за поступками силы и слушать сказки - сказки о силе.
Дубль - одна из таких сказок. Ты это знаешь, и именно потому твой разум настолько этим захвачен. Притворяясь понимающим, ты лишь бьешься головой о стену. Могу сказать тебе только то, что дубль, хоть к нему и приходят через сновидение, реален настолько, насколько это возможно.
- Согласно тому, что ты мне рассказал, дон Хуан, дубль может совершать поступки. Может ли в таком случае дубль…
Он прервал меня, напомнив, что неуместно ссылаться на его рассказы, так как я видел дубля собственными глазами.
- Конечно, дубль может совершать поступки, - сказал я.
- Конечно! - ответил он.
- Но может ли дубль действовать от самого себя?
- Это он сам, черт возьми!
Мне было трудно пояснить свою мысль. Я хотел сказать, что если маг может совершать два поступка одновременно, то его способность к утилитарным действиям удваивается. Он может работать на двух работах, бывать в двух местах, видеть двух людей и так далее, одновременно.
- Позволь мне выразиться так, - продолжал я. - Гипотетически, может ли дон Хенаро убить кого-нибудь за сотни километров от себя, поручив сделать это своему дублю?
Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и отвел глаза в сторону.
- Ты просто набит сказками о насилии, - сказал он. Хенаро никого не может убить просто потому, что у него больше не осталось заинтересованности в других людях. К тому времени, когда воин способен превзойти видение и сновидение и осознает свое свечение, в нем не остается подобных интересов.
Я указал на то, что в самом начале моего ученичества он заявил, что маг, управляющий своим союзником, может быть перенесен за сотни километров для того, чтобы нанести удар своему врагу.
- Даа, - протянул он, - на сей раз я ответственен за твое замешательство. Я уже говорил тебе, что с тобой я не всегда следую системе, которую предписал мне мой собственный учитель. Он был магом. Мне следовало и тебя толкнуть в тот мир. Я этого не сделал, потому что меня больше не заботят подъемы и падения окружающих меня людей. Однако слова моего учителя запали мне в душу. И я неоднократно разговаривал с тобой так, как он сам говорил со мной. Видишь ли, Хенаро - человек знания. Самый чистый из всех. Его поступки безупречны. Он вне обычных людей и магов. Его дубль - это выражение его радости и юмора. Так что он, пожалуй, не сможет использовать его для создания или разрешения ординарных ситуаций. Насколько я знаю, дубль - это осознание нашего состояния как светящихся существ. Хенаро как дубль может делать все что угодно, и тем не менее он предпочитает быть ненавязчивым и мягким.
Моей ошибкой было ввести тебя в заблуждение заимствованными словами. Мой учитель был неспособен производить те эффекты, которые создает Хенаро. Для моего учителя, к несчастью, очень многие вещи остались, как для тебя, только сказками о силе.
Я почувствовал себя обязанным отстаивать свою точку зрения. Я сказал, что говорил в гипотетическом смысле.
- Не существует гипотетического смысла, когда ты говоришь о мире людей знания. Человек знания не может причинять вред окружающим людям. Гипотетически или как угодно еще.
- Но что, если окружающие люди замышляют что-то против его здоровья или безопасности? Может ли он тогда использовать свой дубль для защиты?
Он неодобрительно прищелкнул языком.
- Что за невероятное насилие в твоих мыслях? - сказал он. - Никто ничего не может замышлять против безопасности и здоровья человека знания. Он видит, и поэтому всегда сумеет избежать подобных вещей.
Хенаро, например, намеренно пошел на риск, встречаясь, с тобой. Однако ты не можешь сделать ничего, что угрожало бы его здоровью или безопасности. В противном случае его видение дало бы ему об этом знать. Наконец, если в тебе есть что-либо врожденно-вредное для него, и его видение не сможет до этого добраться, тогда это - его судьба, и ни Хенаро, ни кто бы то ни было другой не смогут избежать этого. Так что, как видишь, человек знания все контролирует, не контролируя ничего.
Мы помолчали. Солнце почти коснулось верхушек густых высоких кустов с западной стороны дома. До захода солнца еще оставалось около двух часов.
- Почему бы тебе не позвать Хенаро? - спросил дон Хуан как бы невзначай.
Мое тело подпрыгнуло. Первым моим побуждением было бросить все и бежать к машине. Дон Хуан расхохотался. Я сказал ему, что не нуждаюсь в том, чтобы доказывать что-либо самому себе, и что я вполне удовлетворен тем, что разговариваю с ним. Дон Хуан никак не мог перестать смеяться. Наконец, он сказал, что это позор, что дон Хенаро не сможет насладиться такой великолепной сценой.
- Видишь ли, если тебе неинтересно позвать Хенаро, то мне интересно, - сказал он решительным тоном. - Мне нравится его компания.
У меня появился ужасно кислый привкус во рту. Лицо покрылось испариной. Я хотел что-нибудь сказать, но сказать мне было, в сущности, нечего. Дон Хуан бросил на меня долгий изучающий взгляд.
- Давай, - сказал он. - Воин всегда готов. Быть воином - это не значит просто желать им быть. Это, скорее, бесконечная битва, которая будет длиться до последнего момента. Никто не рождается воином. Точно так же никто не рождается разумным существом. Мы сами себя делаем тем и другим. Подтянись, я не хочу, чтобы Хенаро видел тебя таким дрожащим.
Он поднялся и прошелся взад и вперед по чистому полу веранды. Моя нервозность была настолько интенсивной, что я не мог больше писать и вскочил на ноги.
Дон Хуан заставил меня бежать на месте, обратясь лицом к западу. Он уже заставлял меня проделывать это ранее в различных обстоятельствах. Сутью этого бега было извлечь силу из сгущающихся сумерек. Подняв руки кверху с расставленными веером пальцами надо было с силой сжать их, когда руки находились в средней точке между горизонтом и зенитом.
Упражнение подействовало, я почти сразу же успокоился и собрался. Я не мог не удивляться тому, что случилось со старым «мной», который никогда раньше не мог расслабиться, выполняя эти движения, казавшиеся столь простыми и идиотскими.
Я хотел сконцентрировать внимание на той процедуре, которой дон Хуан, без сомнения, воспользуется для вызова дона Хенаро. Я предвидел какие-то невероятные действия. Но дон Хуан встал на краю веранды, приложил руки ко рту и закричал: «Хенаро! Иди сюда!»
Через секунду дон Хенаро вышел из чапарраля. Оба они сияли. Они практически танцевали передо мной. Дон Хенаро очень приветливо поздоровался со мной, а затем уселся на молочный бидон.
Со мной было что-то не так. Я не был озадачен, был как будто спокоен, но какое-то невероятное состояние безразличия и оцепенения охватило меня. Казалось, я наблюдал за сценой со стороны. Без всяких церемоний я стал рассказывать дону Хенаро, что за время своего последнего визита он напугал меня чуть ли не до смерти, и что даже во время моих опытов с психотропными растениями я не бывал в состояниях такого полного хаоса. Оба они приветствовали мои заявления, как будто я делал их специально для того, чтобы их рассмешить. Я засмеялся вместе с ними.
Они смеялись над моим ошеломленным видом, тыча в меня пальцами и подшучивая, как над пьяным.
Что-то во мне отчаянно боролось, пытаясь превратить все это в знакомую ситуацию. Мне явно хотелось быть озабоченным и испуганным.
В конце концов, плеснув мне в лицо водой, дон Хуан велел сесть и записывать. Он в очередной раз повторил, что если я не буду писать, то умру. Действительно, стоило мне записать первых несколько слов, как я начал приходить в себя. Казалось, что-то вновь становилось кристально ясным. Что-то, мгновение назад бывшее мутным и немым.
Я пришел в себя, и ко мне вернулись все мои обычные страхи. Как ни странно, меня это устраивало больше, чем не быть испуганным. Узнаваемость моих прежних реакций, даже не слишком приятных, была восхитительным лекарством.
Наконец я понял, что дон Хенаро просто вышел из чапарраля. На этот раз я решил отказаться от анализа и ни о чем не спрашивать, а просто быть молчаливым свидетелем.
- Хенаро прибыл вновь только ради тебя, - сказал дон Хуан.
Дон Хенаро сидел на старом молочном бидоне, прислонившись спиной к стене. Он изображал всадника, покачиваясь и держа перед собой воображаемую уздечку.
- Это правда, Карлитос, - сказал он, и «придержал лошадь».
Он «спешился», перекинув ногу через воображаемую шею лошади. Его движения были столь совершенны, что на секунду у меня возникла полная иллюзия, что он прибыл верхом.
- Хенаро пришел, потому что он хочет рассказать тебе о дубле, - сказал дон Хуан, делая вид, что уступает дону Хенаро трибуну. Дон Хенаро поклонился, повернувшись лицом ко мне.
- Что ты хочешь знать, Карлитос? - спросил он неестественно высоким голосом.
- Ладно, раз уж ты хочешь рассказать мне о дубле, то рассказывай все, - сказал я с наигранной небрежностью.
Оба они покачали головой и посмотрели друг на друга.
- Хенаро хочет рассказать тебе о видящем сон и о видимом во сне, - сказал дон Хуан.
- Как ты знаешь, Карлитос, - сказал дон Хенаро тоном оратора, начинающего речь, - дубль начинается в сновидении.
Он пристально посмотрел на меня, улыбнулся и перевел взгляд на мою записную книжку и карандаш.
- Дубль - это сон, - сказал он, потянувшись.
Дон Хенаро встал, прошел к краю веранды и вошел в чапарраль. Он стоял у куста, повернувшись к нам в профиль. Казалось, он мочился. Через секунду я заметил, что с ним что-то неладно. Было похоже, что он изо всех сил пытается помочиться, но не может. По смеху дона Хуана я понял, что это очередная шутка. Дон Хенаро изгибался так комично, что вызвал у нас настоящую истерику.
Дон Хенаро вернулся на веранду и сел с лучезарной улыбкой.
- Когда не можешь, то уж не можешь, - сказал он и пожал плечами. Затем, после секундной паузы он добавил, вздохнув: - Да, Карлитос, дубль - это сон.
- Ты хочешь сказать, что он нереален? - спросил я.
- Нет, я хочу сказать, что он сон, - ответил он.
Тут вмешался дон Хуан и сказал, что дон Хенаро говорит о начальной стадии осознания нашей природы как светящихся существ.
- Все мы различны, и потому различны детали нашей борьбы, - сказал дон Хуан. - Однако ступени, ведущие к дублю, одинаковы для всех. Особенно первые ступени, которые еще так шатки и непрочны.
Дон Хенаро согласно кивнул и сделал замечание о неопределенности, существующей у мага на этой стадии.
- Когда это случилось со мной впервые, я не знал, что происходит. Однажды, собирая растения в горах, я добрался до места, на котором явно уже побывали другие травники. У меня уже было два огромных мешка лекарственных трав, и я собрался возвращаться домой. Решив отдохнуть перед обратной дорогой, я прилег у тропы в тени дерева и заснул. Вдруг я проснулся от какого-то шума и увидел, что с холма спускаются люди. Я быстро отбежал на несколько шагов и спрятался в кустах. Вдруг у меня возникло чувство, что я что-то забыл. Я глянул на то место у дороги, где я спал, и от испуга чуть не потерял штаны. Я все еще спал там! Это был я! Я потрогал свое тело. Это был я сам! Люди уже подходили к тому мне, который спал. В то время как я, который не спал, беспомощно выглядывал из укрытия. «Черт возьми! - подумал я. - Сейчас они увидят меня и заберут мешки». Но они прошли мимо, словно меня там и не было.
Мое видение было настолько живым, что я совсем взбесился. Я закричал и тогда проснулся вновь. Черт побери! Это был сон!
Дон Хенаро замолчал и взглянул на меня, как бы ожидая вопроса или замечания.
- Расскажи о том, как ты проснулся во второй раз, - сказал дон Хуан.
- Я проснулся на том же месте, где и заснул. Какое-то мгновение я смотрел на себя просыпающегося, а затем что-то дернуло меня к краю дороги, и я очнулся, протирая глаза.
Последовала длинная пауза. Я не знал, что сказать.
- Что ты сделал потом? - спросил дон Хуан.
Они засмеялись, и я понял, что дон Хуан поддразнивает меня. Это была пародия на мою манеру задавать вопросы.
Дон Хенаро продолжил. Он сказал, что на секунду застыл, а затем пошел все проверить.
- Место, где я прятался, было в точности таким, каким я его видел, - сказал он. - И люди, которые прошли мимо меня, удалялись по дороге. Я сбежал с холма и убедился, что это были те самые люди, которых я видел. Я шел с ними до самого города. Должно быть, они посчитали меня ненормальным. Я расспрашивал их, не видели ли они моего друга, спящего у дороги. Все они сказали, что не видели.
- Как видишь, - сказал дон Хуан, - все мы проходим через одни и те же сомнения. Мы боимся сойти с ума. Но, к несчастью для нас, мы все уже и так сумасшедшие.
- Однако ты чуть больше сумасшедший, чем все мы, - сказал мне дон Хенаро и подмигнул. - И более подозрительный.
Они посмеялись над моей подозрительностью, и дон Хенаро стал рассказывать дальше.
- Все мы изрядные тупицы, - сказал он. - Так что не ты один такой, Карлитос. Пару дней я был выбит из колеи этим сном, но затем мне пришлось зарабатывать себе на жизнь и заботиться о множестве других вещей. И у меня действительно не было времени раздумывать над загадкой своих снов. Так что скоро я вообще забыл об этом. Я был очень похож на тебя.
Но однажды, несколько месяцев спустя, после ужасно утомительного дня, я заснул после обеда, как бревно. Как раз пошел дождь, и течь в крыше разбудила меня. Я вскочил с постели и забрался на крышу дома, чтобы починить ее прежде, чем натечет много воды. Я чувствовал себя таким бодрым и сильным, что закончил работу в одну минуту, даже не вымокнув. Я подумал, что мой короткий сон подействовал на меня очень хорошо. Когда я все закончил, я вернулся в дом, чтобы поесть что-нибудь, но обнаружил, что не могу глотать. Я подумал, что заболел. Я собрал корней и листьев и привязал их к шее, а затем отправился в постель. И, когда я подошел к своей постели, я опять чуть не уронил штаны. Я был там, в постели, и спал! Я хотел было потрясти самого себя и разбудить, но чувствовал, что это сильно не та вещь, которую я должен сделать. Поэтому я выбежал из дому Охваченный паникой, я бесцельно бродил среди холмов. У меня не было ни малейшего представления, куда я иду, и, хотя я жил там всю жизнь, я заблудился. Я шел под дождем и даже не замечал его. Похоже было на то, что я не мог думать. А затем молния и гром стали настолько интенсивными, что я проснулся опять.
На секунду он сделал паузу.
- Ты хочешь узнать, где я проснулся?
- Конечно, хочет, - ответил дон Хуан.
- Я проснулся в холмах под дождем.
- Но как ты знал, что ты проснулся? - спросил я.
- Мое тело знало это, - ответил он.
- Это был глупый вопрос, - вставил дон Хуан. - Ты ведь и сам знаешь, что что-то в воине всегда осознает каждое изменение. И целью пути воина как раз является усиление и поддержание этого осознания. Воин заботится о нем, очищает и полирует до блеска.
Он был прав. Я вынужден был признать, что какая-то часть меня действительно всегда осознает и регистрирует все, что бы я ни делал.
Однако же это не имело ничего общего с моим обыденным осознанием самого себя. Это было что-то другое, чего я не мог обозначить. Я сказал им, что, возможно, дон Хенаро сможет описать это лучше меня.
- Ты отлично все делаешь и сам, - сказал дон Хенаро. - Это внутренний голос, который говорит тебе, что есть что. И в тот раз он сказал мне, что я проснулся вторично. Проснувшись, я вначале решил, что нахожусь в сновидении. Затем я понял, что это не было настоящим сновидением, хотя и не было обычным сном. Поэтому я остановился на другой версии: что я ходил во сне полупроснувшись. Может быть, я не мог тогда понять этого иначе.
Дон Хенаро сказал, что его бенефактор объяснил ему, что испытанное им совсем не было сном, и он не должен настаивать на том, чтобы рассматривать это как хождение во сне.
- Он сказал тебе, что это было? - спросил я.
- Он сказал, что это была бука, - ответил Хенаро голосом маленького ребенка.
Я поинтересовался, совпадало ли объяснение бенефактора дона Хенаро с их собственным объяснением.
- Конечно, совпадало, - сказал дон Хуан.
- Мой бенефактор сказал, что тот сон, в котором человек смотрит на себя спящего, - продолжал дон Хенаро, - является временем дубля. Он рекомендовал мне не растрачивать свою силу на удивление или попытки объяснять происходящее, а быть готовым к действию.
Следующий случай произошел в доме моего бенефактора. Дом моего бенефактора был большим. Он был богатым человеком, на него работало много людей.
В тот день я помогал ему в работе по дому. Затем я лег отдохнуть и, по обыкновению, крепко заснул. Его дом определенно был местом силы и помог мне. Внезапно я проснулся от громкого шума. Звук походил на шум от лопаты, которой копают гравий. Я сел, прислушиваясь, а затем поднялся. Звук был очень беспокоящим, и я не мог понять почему. Я подумал, не пойти ли мне посмотреть что там такое, и вдруг увидел самого себя спящим на полу. На этот раз, однако, я знал, чего мне ожидать и что делать, и последовал за звуком. Я прошел вглубь дома. Там никого не было. Звук, казалось, доносился извне. Я продолжал следовать за ним. Чем дальше я шел, тем быстрее мог двигаться. В конце концов, я оказался в отдаленном месте, где стал свидетелем невероятных вещей.
Он объяснил, что хотя в то время он был начинающим и в области сновидения сделал еще очень мало, но при этом у него с легкостью получалось видеть во сне самого себя спящим.
- И куда же ты пришел, дон Хенаро? - спросил я.
- Тогда я в первый раз действительно двигался в сновидении, - сказал он. - Однако я уже знал о нем достаточно, чтобы вести себя правильно. Я ни на что не смотрел прямо, и в конце концов оказался в глубоком овраге, где у моего бенефактора росли некоторые из его растений силы.
- Так ты думаешь, что в этом случае лучше знать о сновидении не слишком много? - спросил я.
- Нет, - вставил дон Хуан. - У каждого из нас есть способность что-нибудь делать с особой легкостью. У Хенаро - талант к сновидению.
- Что ты видел в овраге, дон Хенаро? - спросил я.
- Я видел, как мой бенефактор выполняет некоторые опасные маневры с людьми. Я думал, что нахожусь здесь, чтобы помочь ему, и спрятался за деревьями. Однако я не знал, чем помочь. Но вскоре догадался, что эта сцена для того, чтобы я наблюдал за ней, а не участвовал.
- Где, как и когда ты проснулся?
- Я не знаю, когда я проснулся. Должно быть, прошло несколько часов. Я знаю только, что последовал за моим бенефактором и другими людьми. По пути они громко спорили, и когда вошли в дом, шум их голосов разбудил меня. Я был на том же месте, где видел себя спящим.
Проснувшись, я понял, что все, что я видел или делал, не было сном. Я действительно уходил на какое-то расстояние, ведомый звуком.
- Знал ли твой бенефактор, что ты делаешь?
- Конечно. Он специально производил этот звук лопатой, чтобы помочь мне выполнить свою задачу. Войдя в дом, он сделал вид, что недоволен тем, что я заснул. Я знал, что он видел меня. Позднее, когда его друзья ушли, он рассказал мне, что заметил мое свечение, скрывающееся за деревьями.
Дон Хенаро считал, что эти три случая поставили его на тропу сновидения, и добавил, что у него ушло пятнадцать лет на то, чтобы дождаться следующего раза.
- Четвертое видение было еще более странным и сложным, - сказал он. - Я оказался посреди распаханного поля, обнаружив себя спящим на боку в борозде. Я знал, что нахожусь в сновидении, потому что каждую ночь занимался настройкой сновидения. Обычно каждый раз, когда я видел себя спящим, я был на том месте, где заснул. На этот раз я не был у себя в постели, хотя и знал, что вечером уснул там. В этом сновидении был день. Поэтому я начал исследовать. Я отошел от того места, где лежал, и сориентировался. На самом деле я находился не так уж далеко от дома - милях в двух, не больше. Я прошелся вокруг, обращая внимание на каждую деталь, встал в тени большого дерева, росшего поблизости, и посмотрел через небольшую равнину на кукурузные поля, расположенные по склону холма. И тут меня поразило нечто совершенно необычное: детали окружающего не менялись и не исчезали, как бы долго я на них не смотрел. Испугавшись, я побежал обратно к тому месту, где спал. Другой я был еще там, как и прежде. Я стал рассматривать себя. У меня было странное ощущение безразличия по отношению к телу, на которое я смотрел.
Затем я услышал, что приближаются люди. Люди, казалось, всегда крутились вокруг меня. Я взбежал на небольшой холм и осторожно посмотрел оттуда. Десять человек приближались к тому полю, где я находился. Все они были молодыми людьми. Я бегом вернулся к борозде, и пережил ужаснейшие моменты в своей жизни, пока смотрел на самого себя, лежащего и храпящего, как свинья. Я знал, что должен разбудить себя, но не имел представления, как это сделать. Я знал также, что смерти подобно для меня разбудить себя самого. Но неизвестно, что будет, если эти юноши найдут меня здесь. Все эти соображения, пронесшиеся у меня в голове, на самом деле не были мыслями. Они, скорее, были сценами у меня перед глазами. Моя озабоченность была, например, сценой, в которой я смотрел на самого себя, ощущая при этом, как меня лупят кулаками. Я называю это обеспокоенностью. После этого первого раза такое бывало со мной неоднократно.
Что же, поскольку я не знал, что предпринять, то стоял, глядя на самого себя в ожидании самого худшего. Калейдоскоп мелькающих картин пронесся у меня перед глазами. В особенности я уцепился за вид моего дома и моей постели. Картина была очень ясной. О, как я хотел оказаться опять в своей постели! Тут вдруг я дернулся, как от удара, и проснулся. Я был у себя в постели! Очевидно, я был в сновидении.
Я выскочил из постели и побежал к месту моего сновидения. Все было в точности таким, как я видел. Молодые люди работали там. Я долгое время наблюдал за ними. Это были те же самые молодые люди.
Я вернулся туда к вечеру, когда все ушли, и остановился на том месте, где видел себя спящим. Да, кто-то лежал здесь. Земля была примята!
Дон Хуан и дон Хенаро наблюдали за мной. Они были похожи на двух странных животных. По спине у меня пробежал озноб. Я был на грани индульгирования в очень рациональном страхе, что они не были в действительности людьми, подобными мне, но тут дон Хенаро рассмеялся.
- В те дни, - сказал он, - я был совершенно таким же, как ты, Карлитос. Я хотел все проверить. Я был таким же подозрительным, как и ты.
Он остановился, поднял палец и погрозил мне, а затем повернулся к дону Хуану.
- Ты не был таким подозрительным, как этот парень? - спросил он.
- Нисколько, - сказал дон Хуан. Он - чемпион.
Дон Хенаро повернулся ко мне и изобразил жест извинения. - Кажется, я ошибся, - сказал он. - Я не был таким подозрительным, как ты.
Они тихо засмеялись, как бы не желая шуметь. Тело дона Хуана сотрясалось от приглушенного смеха.
- Это твое место силы, - сказал дон Хенаро шепотом. - Ты уже списал до костей все пальцы на том месте, где сидишь. Ты когда-нибудь делал здесь какое-нибудь могучее сновидение?
- Нет, он не делал, - сказал дон Хуан тихим голосом. - Но зато он делал могучее писание.
Казалось, они не хотели громко смеяться. Их тела сотрясались. Тихий смех был похож на ритмическое покашливание.
Дон Хенаро выпрямился и подсел ко мне поближе. Он несколько раз похлопал меня по плечу, говоря, что я негодяй, а затем с огромной силой рванул меня за левую руку к себе. Потеряв равновесие, я упал вперед, едва не ударившись лицом о твердый грунт. Я успел лишь выбросить перед собой правую руку и смягчить падение. Кто-то из них схватил меня за шею и прижал к земле. Я не был уверен, кто именно. Державшая меня рука была похожа на руку дона Хенаро, и я испытал момент опустошительной паники. Я чувствовал, что теряю сознание. Возможно, это и произошло. Давление в животе было настолько интенсивным, что меня вырвало. Следующим ясным ощущением было, что кто-то помогает мне сесть.
Я повернулся в поисках дона Хуана, но его нигде не было видно. Передо мной на корточках с сияющей улыбкой сидел дон Хенаро. Его глаза блестели. Он пристально посмотрел на меня. Я спросил его, что он со мной сделал, и он сказал, что я разбит на части. Судя по его тону, он был то ли недоволен, то ли раздражен мной. Дон Хенаро несколько раз повторил, что я разбит на части и что я должен собраться вновь. Он попытался разыграть суровый тон, но засмеялся на середине фразы. Он сказал, что это совершенно ужасно - я рассыпан по всему этому месту, и ему, пожалуй, понадобится метла, чтобы смести все части в одну кучу. Потом он добавил, что какие-нибудь части могут оказаться у меня не на тех местах, и все кончится тем, что мой пенис окажется на месте большого пальца. Здесь он снова засмеялся. Я тоже хотел было засмеяться, но вдруг испытал совершенно необычное ощущение. Мое тело развалилось! Казалось, что я был заводной механической игрушкой, которая попросту рассыпалась на части. У меня не было никаких физических ощущений, и точно так же я не чувствовал ни страха, ни озабоченности. Распад на части был сценой, которую я наблюдал с точки зрения постороннего, и при этом не испытывал никаких чувств.
Дальше я осознал, что дон Хенаро манипулирует моим телом. Тут у меня уже были физические ощущения - вибрация настолько интенсивная, что заставила меня потерять из виду все окружающее.
Тут я почувствовал, что меня трясут. Передо мной на корточках сидел дон Хенаро. Он поднял меня и помог мне идти. Я не мог понять, где нахожусь. Мне казалось, что все происходит во сне, но при этом было полное ощущение непрерывности времени. Я остро осознавал, что только что находился вместе с доном Хенаро на веранде дома дона Хуана. Дон Хенаро шел рядом, поддерживая меня под левую руку. Я не мог определить природу того, что я наблюдал. То, что находилось перед моими глазами, более походило на чувство или настроение, и центром этих изменений была область в середине моего живота. Я определил эту связь не как мысль или соображение, но как телесное ощущение, которое внезапно стало фиксированным и подавляющим. Изменения вокруг меня исходили из моего живота. Я создавал мир, бесконечный поток ощущений и картин. Тут было все, что я знал. Это само по себе было не мыслью и не сознательным заключением, но скорее чувством.
С минуту еще из-за своей почти неискоренимой привычки все отмечать я попытался что-нибудь регистрировать, но в определенный момент процесс регистрирования исчез, и что-то безымянное обволокло меня со всеми моими чувствами и картинами.
Когда в какой-то момент что-то внутри меня опять принялось за регистрацию, я заметил, что одна картина все время повторяется: дон Хуан и дон Хенаро, которые пытаются пробраться ко мне. Картина была мимолетной, как если бы я видел ее из окна мчащейся машины. Казалось, они пытались поймать меня, когда я проходил мимо.
По мере того, как эта картина возвращалась, она становилось более ясной и длительной. В какой-то момент я понял, что намеренно выделяю ее из бесчисленного множества других картин. Я словно проносился через все остальное именно к этой картине. Наконец, я смог удерживать ее, думая о ней. Как только я начал думать, мои обычные процессы взяли верх, и в конце концов выделенная мною сцена стала совершенно определенной: дон Хуан и дон Хенаро поддерживали меня подмышки на веранде дома дона Хуана. Я хотел продолжать смотреть на другие картины, но они мне мешали. Секунду я боролся, чувствуя себя легким и счастливым. Оба они мне очень нравились. Я не боялся и даже хотел пошутить с ними, но не знал как, и продолжал смеяться, похлопывая их по плечам. У меня было и другое любопытное осознание. Я был уверен, что я в сновидении, потому что все, на чем я фокусировал взгляд, немедленно начинало расплываться.
Дон Хуан и дон Хенаро обращались ко мне, но я не мог удержать смысл их слов и не различал, кто именно из них говорит. Дон Хуан развернул меня и указал на какую-то фигуру, лежащую на земле. Дон Хенаро подтащил меня к ней поближе и заставил обойти вокруг. Это был человек, который лежал на животе, повернув голову вправо. Снова и снова они показывали мне на него и что-то говорили. Они перемещали меня и поворачивали так, чтобы я мог рассмотреть человека с разных сторон. Я никак не мог сфокусировать глаза, но в конце концов успокоился и взглянул на него. Медленно пришло осознание, что человек, лежавший на земле, - это я сам. Страха не было. Я просто понял это без всяких эмоций. В тот момент я был на грани между сном и бодрствованием. Я стал лучше понимать дона Хуана и дона Хенаро и смог разобрать их слова. Дон Хуан сказал, что мы пойдем к месту силы - круглой площадке в чапаррале, и перед моими глазами тут же возникла картина этого места. Я увидел темную массу кустов вокруг него. Я повернулся вправо. Дон Хуан и дон Хенаро тоже были тут. Тело мое вздрогнуло, и я почувствовал, что боюсь их, - они выглядели как две угрожающие тени. Но страх исчез, стоило мне различить их черты. Я снова любил их. Я был как пьяный и не мог ни за что ухватиться. Они схватили меня под руки и стали трясти, приказывая проснуться. Я слышал их голоса ясно и раздельно. Затем произошло нечто уникальное: я увидел сразу две картины, два сна. Я почувствовал, как что-то, прежде глубоко спавшее во мне, пробуждается, и обнаружил себя лежащим на полу веранды, где дон Хуан и дон Хенаро трясли меня. Но в то же время я находился на месте силы, и дон Хуан и дон Хенаро трясли меня и там. В один критический момент я не находился ни там, ни здесь, а был скорее одновременно в двух местах, наблюдая обе сцены. У меня было невероятное ощущение, что в тот момент я мог перейти на любую сторону. Все, что мне нужно было сделать - это изменить перспективу, и вместо того, чтобы наблюдать сцену извне, почувствовать ее с точки зрения субъекта.
Было что-то очень притягательное в доме дона Хуана, и я предпочел эту сцену.
Затем я испытал ужасающий спазм, настолько потрясший меня, что ко мне мгновенно вернулось мое обычное сознание. Дон Хуан и дон Хенаро ведрами лили на меня воду. Я был на веранде дома дона Хуана.
Спустя несколько часов мы сидели на кухне. Дон Хуан велел мне вести себя так, словно ничего не случилось. Он дал мне какой-то еды и посоветовал есть побольше, чтобы компенсировать расход энергии.
Когда мы принялись за еду, я взглянул на часы. Был десятый час вечера. Мой опыт длился несколько часов, но у меня было такое чувство, что я заснул лишь ненадолго.
Я полностью пришел в себя, хотя все еще был каким-то оцепеневшим. Обычное сознание вернулось ко мне только тогда, когда я начал делать записи. Я был очередной раз поражен, насколько мгновенно это занятие возвращает мне трезвость. Как только я стал «самим собой», немедленно хлынул поток разумных объяснений всего происшедшего. Например, я тут же «знал», что дон Хенаро загипнотизировал меня в тот момент, когда прижал к земле. Правда, я не пытался понять, как он это сделал.
Оба они истерически хохотали, когда я поделился с ними своим «открытием». Дон Хенаро внимательно осмотрел мой карандаш и сказал, что он является тем ключиком, которым заводится моя основная пружина. Я почувствовал замешательство, сменившееся усталостью и раздражением. В конце концов я сорвался на крик, а они смеялись надо мной до упаду.
Дон Хуан сказал, что позволительно ступить мимо лодки, но уж не настолько далеко и что дон Хенаро прибыл исключительно для того, чтобы помочь мне открыть тайну видящего сон и видимого во сне.
Моя раздражительность достигла предела. Дон Хуан движением головы сделал знак дону Хенаро. Оба они поднялись и повели меня за дом. Там дон Хенаро продемонстрировал свой огромный репертуар рычания и криков различных животных и сказал, что я могу выбрать любой из них, и он научит меня его воспроизводить.
После длительной практики я научился подражать ему довольно хорошо. Кончилось тем, что они смеялись до слез, наслаждаясь моим нелепым видом, а я избавился от своего напряжения, имитируя громкий крик животного. Я в шутку сказал им, что вошел в роль и начинаю бояться самого себя. Спокойная расслабленность моего тела была ни с чем не сравнима. Дон Хуан сказал, что если я усовершенствую этот крик, то смогу превратить его в действие силы или просто использовать для разрядки всегда, когда мне это будет нужно. Он предложил мне отдохнуть, но я боялся спать. Еще некоторое время я сидел рядом с ними у кухонного очага, а затем незаметно погрузился в глубокий сон.
Проснулся я на рассвете. Дон Хенаро спал у двери. Казалось, он открыл глаза одновременно со мной. Я был укрыт, под головой вместо подушки лежал свернутый пиджак. Я чувствовал себя очень спокойным и хорошо отдохнувшим. Я заметил дону Хенаро, что прошлая ночь совсем обессилила меня. Он сказал, что его тоже, а затем прошептал, как бы доверяясь мне, что дон Хуан устал еще больше, потому что он старше.
- Мы с тобой молоды, - сказал он с блеском в глазах, - а он стар. Сейчас ему, наверное, уже около трехсот.
Я поспешно сел. Дон Хенаро прикрыл лицо одеялом и захохотал. В этот момент в комнату вошел дон Хуан. Я чувствовал мир и покой. Хоть однажды ничто действительно не имело значения. Мне было так легко, что хотелось плакать.
Дон Хуан сказал, что прошлой ночью я начал осознавать свое свечение. Он предупредил меня, чтобы я не индульгировал в своем хорошем самочувствии, как я это делаю сейчас, иначе оно снова обратится в недовольство.
- В данный момент, - сказал я, - я ничего не хочу объяснять. Не имеет никакого значения, что дон Хенаро сделал со мной прошлой ночью.
- Я ничего с тобой не делал, - бросил дон Хенаро. - Смотри, это я, Хенаро. Твой Хенаро! Потрогай меня!
Я обнял дона Хенаро, и мы смеялись, как два ребенка. Он спросил меня, не кажется ли мне странным, что я могу обнять его, тогда как в прошлый раз, когда мы виделись, я был не способен к нему даже прикоснуться. Я заверил, что эти вопросы меня больше не волнуют.
Дон Хуан заметил, что я индульгирую в широкомыслии и хорошем самочувствии.
- Берегись, - сказал он. - Воин всегда настороже. Если ты будешь продолжать быть таким же счастливым, то выпустишь последнюю маленькую силу, которая в тебе еще осталась.
- Что я должен делать? - спросил я.
- Быть самим собой, - сказал он. - Сомневаться во всем, быть подозрительным.
- Но мне не нравится быть таким, дон Хуан.
- Не имеет никакого значения, нравится тебе это или нет. Значение имеет то, что ты можешь использовать как щит. Воин должен использовать все доступные ему средства, чтобы прикрыть свой смертельный просвет, когда он открывается. Поэтому неважно, что тебе на самом деле не нравится быть подозрительным или задавать вопросы. Сейчас это - твой единственный щит.
- Пиши, пиши. Иначе ты умрешь, - сказал он. - Умереть в восторженном состоянии - не лучший способ умирания.
- Тогда как должен умирать воин? - спросил дон Хенаро, в совершенстве имитируя мою интонацию.
- Воин умирает трудно, - сказал дон Хуан. - Смерть должна бороться с ним. Воин не отдается ей.
Дон Хенаро раскрыл глаза до огромных размеров, а затем мигнул.
- То, что Хенаро показал тебе вчера - крайне важно, - продолжил дон Хуан. - Ты не должен утопить это в слепом доверии. Вчера ты сказал мне, что тебя сводит с ума идея дубля. Но взгляни на себя сейчас. Тебе больше нет до этого дела. В том-то и беда с людьми, которые сходят с ума. Они сходят с ума в обе стороны. Вчера ты весь был вопросом, сегодня ты весь - приятие.
Я сказал, что он всегда находит изъян в том, что я делаю, вне зависимости от того, как я это делаю.
- Это неправда! - воскликнул он. - В пути воина нет изъянов. Следуй ему, и никто не сможет тебя упрекнуть. Возьми, например, вчерашний день. Путем воина было бы, во-первых, задавать вопросы без страха и подозрений, а затем позволить Хенаро открыть тебе тайну видящего сон, вместо того, чтобы сопротивляться ему, опустошая себя. Сегодня путем воина было бы собрать все, чему ты научился, без предвзятости и без восторженности. Делай так, и никто не найдет в этом никаких изъянов.
Судя по его тону, я подумал, что дон Хуан и вправду раздражен моей неуклюжестью, но он улыбнулся мне, а затем расхохотался, как если бы его рассмешили его собственные слова.
Я сказал ему, что просто сдерживаюсь, потому что не хочу нагружать их своими вопросами. Я действительно был переполнен впечатлениями от того, что дон Хенаро сделал со мной. Я был убежден, хотя это больше и не имело значения, что дон Хенаро ожидал в кустах, пока дон Хуан не позвал его. Затем, позднее, он воспользовался моим испугом, чтобы ошеломить меня. После того, как я был прижат к земле, я, без сомнения, потерял сознание, и тогда дон Хенаро, должно быть, загипнотизировал меня.
Дон Хуан возразил, что я слишком силен, чтобы поддаться так легко.
- Что же тогда произошло на самом деле? - спросил я.
- Хенаро пришел навестить тебя, чтобы рассказать тебе нечто исключительное, - сказал он. - Когда он вышел из кустов, он был Хенаро-дубль. Есть способ объяснить это понятнее, но сейчас я не могу им воспользоваться.
- Почему, дон Хуан?
- Потому что ты еще не готов говорить о целостности самого себя. Пока что я скажу лишь, что сейчас Хенаро - не дубль. Он кивнул в сторону дона Хенаро. Тот пару раз моргнул.
- Прошлой ночью Хенаро был дублем, а дубль, как я уже тебе говорил, имеет невообразимую силу. Он показал тебе очень важную вещь. Чтобы сделать это, ему пришлось коснуться тебя. Дубль просто коснулся твоей шеи в том месте, где союзник наступил на тебя несколько лет назад. И, естественно, ты выключился, как свет. Естественно также, что ты индульгировал, как сукин сын. Нам понадобилось несколько часов, чтобы раскрутить тебя. Таким образом, ты рассеял свою силу, и когда пришло время выполнить задачу воина, в твоем мешке ее не хватило.
- Что это была за задача, дон Хуан?
- Я говорил, что Хенаро пришел показать тебе нечто, тайну светящихся существ как видящих сны. Ты хотел узнать о дубле. Он начинается в снах. Но затем ты спросил: «Что такое дубль?» Я сказал, что дубль - это ты сам. Человек сам видит во сне дубля. Это должно быть простым, разве что нет ничего простого относительно нас. Может быть, обычные сны для тебя очень просты, но это не значит, что сам ты прост. Когда ты научишься видеть во сне дубля, то прибудешь на этот колдовской перекресток, и настанет момент, когда ты осознаешь, что дубль видит во сне себя самого.
Я тщательно записал все, что он сказал, но мало что понял.
Дон Хуан повторил свою формулировку.
- Урок прошлой ночи, как я сказал тебе, был о видящем сон и видимом во сне, или о том, кто кого видит во сне.
- Извини, я не понял, - сказал я. Оба они покатились со смеху.
- Прошлой ночью, - продолжал дон Хуан, - ты почти выбрал проснуться на месте силы.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
- Это был бы поступок. Если бы ты не индульгировал в своей обычной дурацкой манере, у тебя было бы достаточно силы, чтобы потрогать чешуйки, и ты, без сомнения, перепугался бы до смерти. К счастью или к несчастью, но как бы там ни было, силы у тебя было недостаточно. На деле ты до такой степени растратил свою силу в бесполезном замешательстве, что тебе ее едва хватило, чтобы выжить.
Поэтому, как ты можешь теперь понять, индульгировать в своих мелких уловках не только глупо и невыгодно, но и вредно.
Воин, который опустошает себя, не способен выжить. Тело имеет пределы выносливости. Ты мог тяжело заболеть, и этого не случилось просто потому, что мы с Хенаро отклонили часть твоей чепухи. До меня начал полностью доходить смысл его слов.
- Прошлой ночью Хенаро провел тебя через сложности дубля, - продолжал дон Хуан. - Только он мог сделать это для тебя. И когда ты увидел себя, лежащего на земле, это не было ни видением, ни галлюцинацией. Ты мог бы понять это очень ясно, если бы не заблудился в своем индульгировании. И ты знал бы тогда, что сам ты являешься сном, что твой дубль видит тебя во сне точно так же, как ты его видел во сне прошлой ночью.
- Но как это может быть?
- Никто не знает, как это происходит. Мы знаем лишь то, что это случается. В этом - наша тайна как светящихся существ. Прошлой ночью у тебя было два сна, и ты мог проснуться в любом из них. Но у тебя было недостаточно силы, чтобы понять это.
Секунду они пристально смотрели на меня.
- Я думаю, он понимает, - сказал дон Хенаро.

********************************************************

о тех пор, пока ты думаешь, что ты твердое тело, ты не способен воспринять моего объяснения.
Он насыпал на землю пепел возле лампы, покрыв участок примерно в два квадратных фута, и пальцем нарисовал диаграмму, состоящую из восьми точек, соединенных между собой линиями. Это была геометрическая фигура. Такую же фигуру он рисовал мне год назад, пытаясь объяснить, что когда я наблюдал четыре раза подряд падение одного и того же листа с одного и того же дерева, это не было иллюзией.
Диаграмма на пепле имела два центра. Один он назвал «разумом», а второй - «волей». «Разум» был непосредственно соединен с точкой, названной им «разговор». Через «разговор» «разум» косвенно был соединен с тремя точками: «ощущение», «сновидение» и «видение». Другой центр, «воля», был непосредственно связан с «ощущением», «сновидением» и «видением», но только косвенно с «разумом» и «разговором».
Я отметил, что диаграмма отличалась от той, которую я зарисовал в своем блокноте год назад,
- Внешняя форма не имеет значения, - сказал он.
- Эти точки представляют человека и могут быть нарисованы как угодно.
- Они представляют тело? - спросил я.
- Не называй это телом, - сказал он. - На волокнах светящегося существа есть восемь точек. На диаграмме ты видишь, что главное в человеке - это воля, ведь она непосредственно связана с тремя точками: ощущением, сновидением и видением. И лишь во вторую очередь человек - это разум. Центр разум играет гораздо меньшую роль, так как соединен только с разговором.
- А что значат две другие точки, дон Хуан?
Он взглянул на меня и улыбнулся.
- Сейчас ты намного сильнее, чем тогда, когда мы впервые говорили об этой диаграмме, но еще недостаточно силен, чтобы понять значение всех восьми точек. Со временем Хенаро покажет тебе оставшиеся две.
- У каждого ли есть все 8 точек, или только у магов?
- Можно сказать, что у каждого. Две из них - разум и разговор - известны всем. Так или иначе мы знакомы и с чувством, хотя и смутно. Но лишь в мире магов достигается знакомство со сновидением, видением и волей. Наконец на краю этого мира встречаешься еще с двумя. Осознание всех восьми точек - это именно то, что приводит нас к целостности самих себя.
Он показал на диаграмме, что все точки могут косвенно соединяться друг с другом.
Я снова спросил о двух таинственных точках. Он сказал, что они соединяются только с «волей», удалены от «чувства», «сновидения» и «видения» и еще дальше - от «разговора» и «разума», показав пальцем, что они изолированы не только от остальных точек, но и друг от друга.
- Эти две точки недоступны ни разговору, ни разуму, - сказал он. - Только воля может иметь с ними дело, разум настолько удален от них, что пытаться понять их совершенно бессмысленно. Этот момент - один из труднейших, так как природа разума заставляет его стремиться понять даже то, что не имеет ничего общего с пониманием.
Я спросил его, соответствуют ли эти восемь точек участкам тела или отдельным органам.
- Соответствуют, - сухо ответил он и стер диаграмму.
Он стал показывать центры, прикасаясь к соответствующим местам на моем теле. Голова была центром «разума» и «разговора», верхняя часть груди - центром «чувства», место чуть ниже пупка - «воли». Центр «сновидения» был с правой стороны против ребер, а «видения» - с левой. Он сказал, что у некоторых воинов центры «видения» и «сновидения» расположены на одной стороне.
- А где остальные две точки? - спросил я.
Он дал мне совершенно непристойный ответ и расхохотался.
- Ты очень хитрый, - сказал он, - Думаешь, что я сонный старый козел, не так ли?
Я объяснил, что спросил скорее по инерции,
- Не торопись, - сказал он. - В свое время ты это узнаешь, но с той поры будешь предоставлен самому себе.
- Ты хочешь сказать, что я никогда больше не увижу тебя?
- Никогда, - сказал он. - Мы с Хенаро станем тем, чем были всегда - пылью на дороге.
У меня перехватило дыхание.
- О чем ты говоришь, дон Хуан?
- Я говорю о том, что все мы - непостижимые существа, светящиеся и безграничные. Ты, Хенаро и я связаны одной целью, которая не является нашим личным выбором.
- Что это за цель?
- Это цель пути воина. Ты не можешь сойти с него, и мы тоже. До тех пор, пока наше главное достижение впереди, ты будешь находить меня или Хенаро. Но когда мы с ним достигнем своей цели, ты полетишь свободно, и никому не известно, куда понесет тебя сила твоей жизни.
- Какую роль играет в этом дон Хенаро?
- Пока что эта тема не для тебя. Сегодня я должен углубить зацепку Хенаро и помочь тебе лучше осознать тот факт, что все мы - светящиеся существа, что мы не объекты, а чистое осознание, не имеющее ни плотности, ни границ. Представление о плотном мире лишь облегчает наше путешествие на земле, это описание, созданное нами для удобства, но не более. Однако наш разум забывает об этом, и мы сами себя заключаем в заколдованный круг, из которого редко вырываемся в течение жизни.
Сейчас, например, ты пытаешься высвободиться из пут разума. Появление дона Хенаро на краю чапарраля кажется тебе невероятным и немыслимым; тем не менее, ты не можешь отрицать, что был свидетелем этого. Ты видел это своими глазами.
Дон Хуан усмехнулся и тщательно нарисовал на пепле другую диаграмму, но не позволил ее скопировать, прикрыв шляпой.
- Мы - воспринимающие существа, - продолжал он. - Однако воспринимаемый нами мир является иллюзией. Он создан описанием, которое нам внушали с рождения.
Мы, светящиеся существа, рождаемся с двумя кольцами силы, но для создания мира используем только одно из них. Это кольцо, которое замыкается на нас в первые годы жизни, есть разум и его компаньон, разговор. Именно они и состряпали этот мир, столковавшись между собой, а теперь поддерживают его.
Так что твой мир, охраняемый разумом, создан описанием и его неизменными законами, которые разум научился принимать и отстаивать.
Секрет светящихся существ заключается в том, что у них есть второе кольцо силы, которое почти никогда не используется - воля. Уловка мага - это та же уловка обычного человека. У обоих есть описание, но только обычный человек поддерживает свое при помощи разума, а маг - при помощи воли. Оба описания имеют свои законы, и эти законы поддаются восприятию. Но воля по сравнению с разумом более всеобъемлюща, и в этом преимущество мага.
Сейчас я хочу тебе предложить, чтобы, начиная с этой минуты, ты позволил себе воспринимать и поддерживать оба описания - мира разума и мира воли. Чувствую, что для тебя это единственный способ использовать твой повседневный мир как вызов и как средство накопить достаточно личной силы для обретения целостности самого себя.
И тогда, быть может, тебе ее хватит уже в следующий твой приезд. Но жди до тех пор, пока не почувствуешь, как сегодня у оросительной канавы, что внутренний голос подсказывает тебе поступить именно так, а не иначе. Помни, что приезжать в любом другом настроении для тебя не только бесполезно, но и опасно.
Я заметил, что если мне следует ждать такого голоса, то мы, вероятно, больше никогда не увидимся.
- Ты не представляешь себе, насколько хорошо можно действовать, когда тебя прижмут к стенке, - сказал он.
Дон Хуан поднялся, взял охапку дров и подбросил в глиняную печь несколько сухих палок: разгоревшееся пламя отбрасывало на землю желтоватые отблески. Потушив лампу, он сел на корточки перед своей шляпой, которая накрывала рисунок, сделанный им на пепле.
Он велел мне расслабиться, выключить внутренний диалог и смотреть на шляпу. С минуту я боролся с собой, а затем возникло ощущение парения или падения с высоты. Казалось, меня ничто не поддерживало, я как бы не имел тела.
Дон Хуан поднял шляпу. Под ней были спирали пепла. Я смотрел на них, не думая. Я видел, что спирали двигаются и ощущал их своим животом. Пепел, казалось, собрался в кучу, а затем взметнулся, развеялся, и внезапно я увидел дона Хенаро, сидящего передо мной.
Это зрелище мгновенно вернуло мой внутренний диалог. Думая, что это сон, я начал прерывисто дышать и попытался открыть глаза, но они и так были открыты.
Я слышал, как дон Хуан велит мне вставать и двигаться. Вскочив, я побежал на веранду. Дон Хуан и дон Хенаро бросились за мной. Дон Хуан пошел в дом, вынес лампу и повесил ее на балку. Я никак не мог перевести дыхание и пытался успокоиться, как делал это раньше, повернувшись к западу и выполняя бег на месте с поднятыми руками. Дон Хуан подошел ко мне сбоку и сказал, что эти движения делаются только в сумерках.
Дон Хенаро закричал, что для меня это сумерки, и оба они рассмеялись. Дон Хенаро побежал к кустам, а затем прыгнул обратно на веранду, как если бы он был привязан к огромной резиновой ленте, которая растянулась, а затем дернула его обратно. Он повторил это движение три-четыре раза, а затем подошел ко мне. Дон Хуан пристально смотрел на меня, хихикая, как ребенок. Они незаметно переглянулись, и дон Хуан громким голосом сказал дону Хенаро, что мой разум опасен и что он может убить меня, если его не усмирить.
- Бога ради! - взревел дон Хенаро. - Усмири его разум!
Они подпрыгивали и смеялись, как дети. Дон Хуан усадил меня на освещенное лампой место и вручил блокнот.
- Сегодня мы действительно разыграли тебя, - сказал он тоном заговорщика. - Не бойся. Хенаро просто прятался под моей шляпой.
 

[itzqintli 9,789]

Должен верить

После длинной напряженной паузы, все еще не глядя на него, я сказал, что внутренний голос в конце концов погнал меня искать его, что поразительные события, свидетелем которых я был в его доме, глубоко повлияли на мою жизнь и что мне необходимо поговорить о них.
Он сделал нетерпеливый жест и сказал, что никогда не учил меня жить событиями прошлого.
- Главное, что ты выполнил мое требование и принял свой повседневный мир как вызов, - сказал он, - И то, что ты так легко нашел меня здесь, лишний раз доказывает, что ты накопил достаточно личной силы.
- Что-то не верится, - сказал я.
- Я знаю только одно - я ждал тебя, и ты появился, - сказал он. - Воину этого достаточно.
- И что теперь, когда я нашел тебя? - спросил я.
- Во-первых, мы не будем обсуждать проблемы, которые мучают сейчас твой разум, так как они относятся к другому времени и к другому настроению. Собственно это лишь ступени бесконечной лестницы, и делать на них ударение означало бы уходить от действительности текущего момента. Воин не может себе этого позволить.
У меня было почти неодолимое желание жаловаться, но не потому, что я сожалел о чем-то случившемся. Просто я искал утешения и сочувствия. Казалось, дон Хуан видел меня насквозь и говорил так, словно я действительно произнес вслух то, что думал.
- Только воин может выстоять на пути знания, - сказал он. - Воин не жалуется и ни о чем не сожалеет. Его жизнь - бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы - это просто вызовы.
Он говорил сухо и сурово, но улыбка была теплой и обезоруживающей.
- Теперь, когда ты здесь, мы будем ждать знак, - сказал он.
- Какой знак?
- Мы должны узнать, насколько устойчива твоя сила, - сказал он. - В прошлый раз она иссякла совершенно, но сейчас, похоже, ты действительно готов к объяснению магов.
- Так ты сможешь рассказать мне о нем?
- Это зависит от твоей личной силы. Ты знаешь, что во всем, что касается делания и неделания воинов, значение имеет только личная сила. Но я могу сказать, что пока ты действовал неплохо.
После секундной паузы он поднялся и, как бы желая сменить тему, указал мне на свой костюм.
- Я надел свой костюм ради тебя, - таинственно сказал он. - Этот костюм - мой вызов. Смотри, как хорошо я выгляжу в нем! Как легко! А? Не правда ли?
Дон Хуан действительно выглядел прекрасно. Для сравнения я вспомнил о своем дедушке, когда он надевал свой тяжелый английский фланелевый костюм. Мне всегда казалось, что он чувствует себя в нем неестественно. Дон Хуан же, напротив, смотрелся очень непринужденно.
- Думаешь, мне легко выглядеть естественно в костюме? - спросил он.
Я не знал, что ответить, но про себя подумал, что судя но его виду и поведению, для него это самая легкая вещь в мире.
- Носить костюм - это вызов для меня, - сказал он. - Вызов такой же трудный, как для тебя - носить сандалии и пончо. Однако у тебя никогда не было необходимости принимать это как вызов. Мой случай другой. Я - индеец.
Мы посмотрели друг на друга. Он вопросительно поднял брови, как бы ожидая моих замечаний.
- Воин тем и отличается от обычного человека, что он все принимает как вызов, тогда как обычный человек принимает все как благословение или проклятие. Факт, что сегодня ты здесь, указывает на то, что ты потрогал чешуйки в пользу пути воина.
Его пристальный взгляд беспокоил меня. Я хотел было встать и пройтись, но он удержал меня.
- Ты будешь сидеть и ерзать здесь до тех пор, пока мы не закончим. Мы ждем знака; мы не можем продолжать без него, так как только одного того, что ты нашел меня здесь, - недостаточно, как недостаточно было и только найти в тот день Хенаро в пустыне. Твоя сила должна накрутиться здесь и дать нам указание.
- Не понимаю, к чему все это.
- Я видел как что-то кружилось вокруг парка, - сказал он.
- Это был союзник?
- Нет, не союзник. Поэтому мы должны оставаться здесь и выяснить, что за знак накручивает твоя сила.
Он попросил подробно рассказать о том, как я следовал его рекомендациям в отношении моей повседневной жизни и взаимоотношений с окружающими. Я не знал, с чего начать, но он предложил мне быть смелее, так как мои личные дела не были личными в обычном смысле. Они входили в поставленную передо мной магическую задачу. Я шутя заметил, что из-за этой магической задачи моя жизнь разрушилась, и рассказал, как трудно мне теперь поддерживать мир своей повседневной жизни.
Я говорил долго. Дон Хуан смеялся до слез. Пару раз он хлопал себя по ляжкам, и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз, был не слишком уместен для человека, одетого в костюм.
- Твой костюм пугает меня больше всего того, что ты делал со мной, - сказал я.
- Ты привыкнешь к нему, - сказал он. - Воин должен быть текучим и изменяться в гармонии с окружающим миром, будь это мир разума или мир воли.
Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир - это ни то и ни другое. Считается, что единственный выход из этой критической ситуации - продолжать действовать так, как если бы ты верил. Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется, воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это по собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин не верит, воин должен верить.
Несколько секунд он молча наблюдал за тем, как я записываю. Я так и не уловил разницы, но мне не хотелось ни спорить, ни задавать вопросов. Мне хотелось обдумать сказанное им, но меня отвлекало происходящее вокруг. На улице позади нас стояла длинная вереница непрерывно сигналящих автомобилей и автобусов, а на краю парка, метрах в сорока от нашей скамейки, стояла группа из семи или восьми человек, включая трех полицейских в светло-серой форме. Они склонились над каким-то мужчиной, неподвижно лежащим на траве. Вероятно он был или пьян, или серьезно болен. Взглянув на дона Хуана, я заметил, что он тоже смотрел на этого человека. Я пожаловался, что почему-то никак не могу разобраться в том, что он только что сказал мне.
- Я бы не спрашивал, - сказал я, - Но если я не попрошу тебя объяснить, то сам не пойму. Не задавать вопросов - очень ненормально для меня.
- Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, - сказал он с наигранной серьезностью.
Я сказал, что не понимаю разницы между тем, когда веришь и когда должен верить. Для меня это - одно и то же.
- Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге и ее кошках? - спросил он спокойно.
Взглянув на небо, он откинулся на скамейке, вытянул ноги и, заложив руки за голову, потянулся всем телом. Как обычно, при этом его суставы громко хрустнули.
Он имел в виду историю, которую я как-то ему рассказал. Моя подруга нашла однажды в сушилке прачечной двух почти мертвых котят. Она взяла их домой, выходила, и со временем котята выросли в двух огромных котов - черного и рыжего. Через два года она продала свой дом. Поскольку взять котов с собой не было возможности, а новых хозяев для них не нашлось, оставалось единственное - отнести их в ветеринарную больницу, чтобы там их усыпили.
Я помогал ей отвозить котов в больницу. Коты никогда раньше не бывали в машине, и она старалась их успокоить. Они царапались и кусались, особенно рыжий, по кличке Макс. Когда мы, наконец, подъехали к больнице, она взяла черного кота на руки и, ни слова не говоря, вышла из машины. Кот играл с ней, слегка трогая ее лапкой, когда она толкнула тяжелую входную дверь.
Я взглянул на Макса. Он сидел на заднем сидении. Мое движение, должно быть, испугало его, потому что он нырнул под сидение водителя. Я откинул сидение, так как не хотел лезть за ним, опасаясь, что он исцарапает мне руки. Кот лежал в углублении пола машины. Он казался сильно возбужденным и учащенно дышал. Он смотрел на меня. Наши глаза встретились, и мною овладела какая-то тревога, неясное предчувствие или, может быть, раздражение из-за того, что я участвую в таком деле.
Мне захотелось объяснить Максу, что это было решением моей подруги, а я только помогаю ей. Кот продолжал смотреть на меня, как бы понимая мои слова.
Я посмотрел, не идет ли она. Через стеклянную дверь я видел, как она разговаривает с приемщицей. Тело мое ощутило странный толчок, и я автоматически открыл дверь.
- Беги, Макс, беги! - сказал я коту. Он выпрыгнул из машины и помчался через улицу, стелясь над землей, как настоящая дикая кошка. Противоположная сторона улицы была пустой. Машины там не стояли, и я видел, как Макс бежит по улице вдоль тротуара. Он добежал до угла бульвара, а затем нырнул в канализационный люк.
Моя подруга вернулась. Я сказал ей, что Макс убежал. Она села в машину, и мы уехали, не проронив ни слова.
В последующие месяцы этот инцидент стал для меня символом. Я видел, а может и вообразил, отчаянный блеск в глазах Макса, когда он взглянул на меня, прежде чем выпрыгнуть из машины. И я верил в то, что на какое-то мгновение это кастрированное, перекормленное и бесполезное животное-игрушка стало настоящим котом.
Я убежден, сказал я дону Хуану, что Макс перебежал улицу и нырнул в канализационный люк, когда его «кошачий дух» был безупречен, и, возможно, не было другого времени в его жизни, когда его «кошачесть» была столь очевидной. Этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление.
Я рассказывал эту историю всем своим друзьям, и все больше удовольствия доставляло мне отождествление себя с этим котом.
Я считал себя похожим на Макса, чересчур разбалованного, одомашненного всеми возможными способами, и все же я надеялся, что однажды человеческий дух сможет овладеть всем моим существом точно так же, как дух «кошачести» овладел разжиревшим и бесполезным телом Макса.
Дону Хуану история понравилась, и он сделал несколько замечаний на этот счет. Он сказал, что человеческий дух временами овладевает каждым из нас, но удержать его может только воин.
- Так что об истории с кошками? - спросил я.
- Ты, кажется, веришь, что сумеешь воспользоваться своим шансом, как это сделал Макс?
- Да, я надеюсь.
- Я пытался рассказать тебе, что воин не просто верит, что он должен верить. Например, в случае с Максом, ты должен верить, что его побег не был бесполезным порывом. Да, он мог нырнуть в канализационный люк и погибнуть. Он мог утонуть или умереть от голода, или же его могли съесть крысы. Воин учитывает все эти возможности, а затем выбирает ту из них, которая соответствует его внутреннему предрасположению.
Как воин ты должен верить, что Макс сделал это - то есть, что он не только убежал, но и сохранил свою силу. Ты должен верить в это. Скажем так, без этой веры ты не имеешь ничего.
Различие стало ясным. Я подумал, что действительно избрал верить, что Макс выжил, зная, что он избалован жизнью на мягких подушках.
- Просто верить - легко и спокойно, - продолжал дон Хуан. - Должен верить - нечто совершенно иное, - и в этом случае, например, сила дала тебе великолепный урок. Но ты предпочел использовать лишь часть его. Однако, если ты должен верить, то должен использовать все событие.
- Я понял, что ты имеешь в виду, - сказал я. Мне действительно казалось, что я понимаю его с необыкновенной ясностью.
- Боюсь, что ты все еще не понял, - сказал он почти шепотом и пристально посмотрел на меня. Секунду я выдерживал его взгляд.
- Как насчет другого кота? - спросил он.
- А? Другого кота? - повторил я невольно.
Я забыл о нем. Мой символ касался только Макса. Другой кот не имел ко мне никакого отношения.
- Но он имеет! - воскликнул дон Хуан после того, как я сказал ему об этом.
- Должен верить означает, что ты должен знать и принимать в расчет обстоятельства, связанные с другим котом, который игриво лизал руки, несущие его к року. Это был тот кот, который пошел к своей смерти доверчиво, полный своих кошачих суждений.
Ты думаешь, что похож на Макса, и поэтому ты забыл о другом коте. Ты даже не знаешь его имени. Должен верить означает, что ты обязан учитывать все, и прежде чем решить, что ты похож на Макса, ты должен принять в расчет, что ты можешь быть похож и на другого кота. Вместо того чтобы бежать, спасая свою жизнь, и использовать каждый шанс, ты, быть может, так же идешь навстречу року, наполненный своими суждениями.
В его словах была непонятная печаль, а может быть печаль была моей. Долгое время мы молчали. Мне действительно никогда не приходило в голову, что я могу быть похожим и на второго кота. Мысль об этом была для меня очень неприятной.
Из состояния задумчивости меня вывел внезапный беспокойный шум голосов. Полицейские разгоняли людей, столпившихся вокруг человека, лежащего на траве. Кто-то положил ему под голову свернутый пиджак. Человек лежал параллельно улице лицом к востоку. С того места, где я сидел, я почти наверняка мог сказать, что его глаза были открыты.
Дон Хуан вздохнул.
- Какой чудесный день, - сказал он, глядя на небо.
- Я не люблю Мехико, - сказал я.
- Почему?
- Я ненавижу смог.
Он слегка покачал головой, как бы соглашаясь со мной.
- Лучше бы мы были с тобой в горах или в пустыне, - сказал я.
- На твоем месте я бы так не говорил, - ответил он.
- Но я не имел в виду ничего предосудительного, дон Хуан.
- Мы оба знаем это. Однако имеет значение не то, что ты хотел сказать в данном случае, а сам принцип. Ни воин, ни обычный человек не могут заведомо что-либо предпочесть, потому что воин живет по вызову, а обычный человек не знает, где найдет его смерть. Взгляни на того мужчину, который лежит сейчас на траве. Как ты думаешь, что с ним?
- Пьян, наверное, или болен.
- Он умирает! - с абсолютной уверенностью сказал дон Хуан. - Как только мы сели здесь, я сразу же увидел отблеск смерти, которая кружилась вокруг него. Вот почему я запретил тебе вставать. Что бы там ни было - дождь или солнце - но ты не должен вставать с этой скамейки, пока все не выяснится. Это и есть тот знак, которого мы ожидали. Сейчас конец дня, и солнце уже коснулось горизонта. Это твой час силы. Взгляни! Картина умирающего человека - только для нас.
И он указал мне, что с того места, где мы сидели, ничто не мешало нам видеть этого человека. Толпа зевак собралась возле него полукругом с противоположной от нас стороны.
С каким-то тревожным чувством я посмотрел на человека, лежащего на траве. Он был худощавый, темнокожий, еще молодой. Его черные волосы были короткими и вились. Рубашка была расстегнута, грудь открыта. На нем была оранжевая кофта с дырами на локтях и стоптанные серые сандалии. Он был напряжен. Я не мог сказать, дышит он или нет. Я раздумывал над тем, действительно ли этот человек умирает или же дон Хуан намеренно драматизировал ситуацию для очередного урока. Я не раз уже обращал внимание, что каким-то образом ему всегда удавалось любое событие подгонять под свои таинственные схемы.
После долгого молчания я повернулся к дону Хуану. Его глаза были закрыты.
- Этот человек сейчас умрет, - сказал он не поднимая век. - Хотя ты и не веришь этому, правда? - Он открыл глаза, и я на мгновение замер под его пристальным взглядом.
- Не верю, - сказал я.
Мне действительно казалось, что все было слишком уж просто, словно кем-то подстроено. Не успели мы прийти в парк и сразу же наткнулись на умирающего человека.
- Обстоятельства выстраиваются сами собой, - сказал он в ответ на мои сомнения. - Это не спектакль, а знак, действие силы.
Мир разума превращает это событие в нечто заурядное, в незначительный случай на пути к более важным делам. И тогда мы мельком замечаем, что какой-то человек просто лежит на траве, наверное, пьяный.
Но мир воли превращает это зрелище в действие силы. И тогда мы можем видеть смерть, кружащую вокруг человека. Она все глубже и глубже погружает свои когти в его светящиеся волокна, и они, медленно теряя свое натяжение, исчезают одно за другим.
Вот две возможности, открытые для нас как светящихся существ. Ты - где-то посередине, все еще желая, чтобы мир был под рубрикой разума. И все-таки ты не можешь отрицать факт, что твоя личная сила дала тебе знак. Мы пришли в этот парк после того, как ты нашел меня именно там, где я тебя ждал. В какой-то момент ты просто наткнулся на меня, не думая, ничего не планируя, не используя намеренно свой разум. А затем мы садимся здесь и ждем знака. Оба мы обращаем внимание на этого человека, но каждый замечает его по-своему. Ты - своим разумом, я - своей волей.
Этот умирающий - и есть тот кубический сантиметр шанса, который сила всегда открывает воину. Искусство воина состоит в том, чтобы быть непрерывно текучим, иначе он не успеет ухватиться за этот шанс. Я-то успел, а как насчет тебя?
Я не отвечал, начиная осознавать бесконечную пропасть внутри себя, и на какое-то мгновение действительно ощутил те два мира, о которых он говорил.
- Какой это исчерпывающий знак! - продолжал дон Хуан. - И все для тебя. Сила показала тебе, что смерть - это необходимая добавка к долгу верить. Без осознания смерти все становится обычным, незначительным. Мир потому и является неизмеримой загадкой, что смерть постоянно выслеживает нас. Что касается меня, то я лишь развернул детали этого знака, чтобы указать тебе направление. Попутно я показал тебе и еще одно: сказанное мною сегодня - это как раз то, во что я должен верить сам, потому что таково предрасположение моего духа.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза.
- Помнишь, ты читал мне стихотворение, - сказал он, отводя глаза. - О человеке, который дал обет умереть в Париже. Как там?
Это было стихотворение Сесара Вальехо «Черный камень на белом камне». Я не раз читал ему по его просьбе первые две строфы.
Я умру в Париже, когда идет дождь,
В день, который я уже помню.
Я умру в Париже - и не убегу прочь
Может быть, осенью, в среду, как сегодня.
Это будет среда, потому что сегодня,
Когда я пишу эти строки - среда.
Я костями чувствую Поворот,
И никогда как сегодня за весь мой путь
Я не видел себя настолько одиноким.
Почему-то всегда эти строки вызывали у меня чувство невыразимой печали.
Дон Хуан сказал, что я должен верить, что у умирающего было достаточно личной силы, чтобы самому избрать улицы Мехико местом своей смерти.
- Мы снова возвращаемся к истории о двух котах, - сказал он. - Мы должны верить, что у Макса было достаточно личной силы, чтобы понять нависшую над ним опасность и, подобно этому человеку на траве, сознательно выбрать, по крайней мере, место своего конца. Но был и другой кот, как есть и другие люди, которые встретят свою смерть в одиночестве, не осознавая ее, глядя на унылые стены своей опостылевшей комнаты.
С другой стороны, этот человек умирает там, где он всегда жил - на улице. Трое полицейских - его почетный караул. И когда он потерял сознание, его глаза уловили последний отблеск огней в магазинах на противоположной стороне улицы, машины, деревья и вереницы людей, снующих вокруг, а его уши были наполнены в последний раз звуками транспорта и голосами проходящих мимо мужчин и женщин.
Так что, как видишь, без осознания присутствия нашей смерти нет ни силы, ни тайны.
Я долго смотрел на человека. Он не двигался. Возможно, он был действительно мертв. Но мое неверие не имело больше никакого значения. Дон Хуан был прав. Долг верить, что мир таинственен и непостижим, был выражением самого глубокого предрасположения воина, без которого он не имел ничего.

[Barong 2,879]

Глухонемой мальчик как мог жестами объяснил, что его звать Хуан 😁

[itzqintli 9,789]

Тональ

Он уютно устроился в кресле и предложил мне расслабиться и сесть поудобнее, потому что пройдет целая вечность, пока нам приготовят обед.
- Ты на очень примечательном перекрестке, - сказал он. - Может быть, на последнем и самом трудном для понимания. Наверное, некоторые вещи из того, что я скажу тебе, полностью ясными не станут никогда. Но так и должно быть. Поэтому не беспокойся, не раздражайся и не разочаровывайся. Все мы - изрядные тупицы, когда вступаем в мир магии. Да и это не гарантирует нам перемен к лучшему. Некоторые из нас остаются идиотами до самого конца.
Мне понравилось, что он включил и себя в число идиотов. Я знал, что он сделал это не по доброте душевной, но чтобы я лучше усвоил сказанное.
- Не теряйся, если ты не уловишь чего-нибудь из моих объяснений, - продолжал он. - Учитывая твой темперамент, я боюсь, что ты можешь выбиться из сил, стремясь понять. Не надо! То, что я собираюсь сказать, лишь укажет тебе направление.
Внезапно меня охватила тревога. Предупреждение дона Хуана вызвало у меня в уме настоящий хаос. Он и раньше предупреждал меня точно таким же образом, и всякий раз это оборачивалось каким-нибудь разрушительным событием.
- Я начинаю очень нервничать, когда ты так разговариваешь со мной, - сказал я.
- Знаю, - сказал он спокойно. - Я специально заставляю тебя подняться на цыпочки. Мне нужно твое нераздельное внимание.
Он сделал паузу и взглянул на меня. У меня вырвался нервный смешок. Я знал, что он нарочно усиливает драматические возможности ситуации.
- Я говорю тебе все это не для эффекта, - сказал он, как бы прочитав мои мысли. - Я просто даю тебе время для правильной настройки.
В этот момент к нашему столу подошел официант и заявил, что у них нет ничего из заказанного нами. Дон Хуан громко рассмеялся и заказал тортильи с мясом и бобы. Официант снисходительно усмехнулся и сказав, что они такого не готовят, предложил бифштекс и цыпленка. Мы выбрали суп. Ели мы молча. Мне суп не понравился, и я его так и не доел, но дон Хуан съел свой полностью.
- Я надел свой пиджак, - сказал он внезапно, - для того, чтобы рассказать уже известные тебе вещи. Но чтобы это знание стало эффективным, оно нуждается в разъяснении. Я откладывал это до сих пор, потому что Хенаро считает, что недостаточно одного твоего желания пойти по пути знания. Твои действия должны быть безупречны, чтобы ты стал достойным этого знания. Ты действовал хорошо. Теперь я расскажу тебе объяснение магов.
Он опять сделал паузу, потер щеки и подвигал языком внутри рта, как бы ощупывая зубы.
- Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, - сказал он наконец и пронзительно посмотрел на меня.
Мне впервые за время нашего знакомства довелось услышать от него эти два термина. Я смутно помнил их из антропологической литературы о культурах центральной Мексики. Я знал, что «тональ» (произносится как тох-на'хл) был своего рода охранительным духом, обычно животным, которого ребенок получал при рождении и с которым он был связан глубокими узами до конца своей жизни.
«Нагваль» (произносится как нах-уа'хл) - название, дававшееся или животному, в которое маг мог превращаться, или тому магу, который практиковал такие превращения.
- Это мой тональ, - сказал дон Хуан, потерев руками грудь.
- Твой костюм?
- Нет, моя личность.
Он похлопал себя по груди, по ногам и по ребрам.
- Мой тональ - все это.
Он объяснил, что каждое человеческое существо имеет две стороны, две отдельных сущности, две противоположности, начинающие функционировать в момент рождения. Одна называется «тональ», другая - «нагваль».
Я рассказал ему о мнении антропологов об этих двух понятиях.
Он позволил мне говорить, не перебивая.
- Ну, все что ты о них знаешь или думаешь - сплошная ерунда, - сказал он наконец. - Я могу заявить это с полной уверенностью, потому что ты ни в коем случае не мог знать того, что я скажу о тонале и нагвале. Дураку ясно, что ты ничего об этом не знаешь: для того, чтобы познакомиться с этим, следует быть магом. А ты - не маг. Ты мог поговорить об этом с другим магом, но этого не было. Поэтому отбрось то, что ты слышал об этом раньше, потому что это никому не нужно.
- Это было только замечание, - сказал я.
Он комически поднял брови.
- Сейчас твои замечания неуместны, - сказал он, - На этот раз мне нужно твое нераздельное внимание. Я собираюсь познакомить тебя с тоналем и нагвалем. У магов к этому знанию интерес особый и уникальный. Я бы сказал, что тональ и нагваль находятся исключительно в сфере людей знания. Для тебя это пока та заслонка, которая закрывает все то, чему я тебя обучал. Поэтому я и ждал до сих пор, чтобы рассказать тебе о них.
Тональ - это не животное, которое охраняет человека. Я бы сказал, пожалуй, что это хранитель, который может быть представлен и как животное, но это не главное.
Он улыбнулся и подмигнул мне.
- Теперь я использую твои собственные слова, - сказал он, - тональ - это социальное лицо.
Он засмеялся и подмигнул мне.
- Тональ является по праву защитником, хранителем. Хранителем, который чаще всего превращается в охранника.
Я схватился за блокнот. Он засмеялся и передразнил мои нервные движения.
- Тональ - это организатор мира, - продолжал он, - Может быть, лучше всего его огромную работу было бы определить так: на его плечах покоится задача создания мирового порядка из хаоса. Не будет преувеличением сказать, что все, что мы знаем и делаем как люди, - работа тоналя. Так говорят маги.
В данный момент, например, все, что участвует в твоей попытке найти смысл в нашем разговоре, является тоналем. Без него были бы только бессмысленные звуки и гримасы, и из моих слов ты не понял бы ничего.
Скажу далее, тональ - это хранитель, который охраняет нечто бесценное - само наше существование. Поэтому врожденными качествами тоналя являются консерватизм и ревнивость относительно своих действий. А поскольку его деяния являются самой что ни на есть важнейшей частью нашей жизни, то не удивительно, что он постепенно в каждом из нас превращается из хранителя в охранника.
Он остановился и спросил, понял ли я. Я машинально кивнул головой, и он недоверчиво улыбнулся.
- Хранитель мыслит широко и все понимает, - объяснил он. - Но охранник - бдительный, косный и чаще всего деспот. Следовательно, тональ во всех нас превратился в мелочного и деспотичного охранника, тогда как он должен быть широко мыслящим хранителем.
Я явно не улавливал нити его объяснения. Хотя я расслышал и записал каждое слово, но мне мешал какой-то мой собственный, непрерывный и запутанный внутренний диалог.
- Мне очень трудно следить за тобой, - пожаловался я.
- Если бы ты не цеплялся за разговоры с самим собой, то у тебя не было бы этих трудностей, - отрезал он.
Я начал долго и нудно объяснять что-то в свою защиту, но в конце концов спохватился и извинился за свою привычку постоянно оправдываться.
Он улыбнулся и жестом дал понять, что совсем не сердится.
- Тональ - это все, что мы есть, - продолжал он. - Назови его! Все, для чего у нас есть слово - это тональ. А поскольку тональ и есть его собственные деяния, то в его сферу попадает все.
Я напомнил ему, что он сказал, будто бы «тональ» является «социальным лицом». Этим термином в разговорах с ним пользовался я сам, чтобы определить человека как конечный результат процесса социализации. Я указал, что если «тональ» был продуктом этого явления, то он не может быть «всем», потому что мир вокруг нас не является результатом социальных процессов.
Дон Хуан возразил, что мой аргумент не имеет никаких оснований, ведь он уже говорил мне, что никакого мира в широком смысле не существует, а есть только описание мира, которое мы научились визуализировать и принимать как само собой разумеющееся.
- Тональ - это все, что мы знаем, - сказал он, - Я думаю, что это само по себе уже достаточная причина, чтобы считать тональ могущественной вещью.
Он на секунду остановился, как будто ожидая вопросов или замечаний, но у меня их не было. Но я почему-то чувствовал себя обязанным задать вопрос и пытался сформулировать подходящий. Мне это не удалось. После всех предупреждений, которыми он начал наш разговор, мне как-то не хотелось задавать вопросы. Меня охватило непонятное оцепенение, и я был неспособен сосредоточится и привести в порядок свои мысли. Фактически, я чувствовал и знал без тени сомнения, что не способен думать, но знал это не разумом, если только такое возможно.
Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на среднюю часть моего тела. Но вот он поднял глаза, и ко мне мгновенно вернулась ясность мысли.
- Тональ - это все, что мы знаем, - медленно повторил он. - И это включает не только нас как личности, но и все в нашем мире. Можно сказать, что тональ - это все, что мы способны видеть глазами.
Мы начинаем взращивать его с момента рождения. Как только мы делаем первый вдох, с ним мы вдыхаем и силу для тоналя. Поэтому правильным будет сказать, что тональ человеческого существа сокровенно связан с его рождением.
Ты должен запомнить это. Понимание всего этого очень важно. Тональ начинается с рождения и заканчивается смертью.
Мне хотелось, чтобы он повторил все это еще раз, и уже открыл было рот, чтобы попросить его об этом, но к своему изумлению не смог произнести ни слова. Это было очень любопытное состояние. Слова мои были тяжелыми, и у меня совершенно не было возможности контролировать свои ощущения.
Я взглянул на дона Хуана, пытаясь показать ему, что я не могу говорить. Он опять смотрел на мой живот. Потом он поднял глаза и спросил, как я себя чувствую.
Слова полились из меня, словно прорвало плотину. Я рассказал ему, что испытывал любопытное ощущение, будто я не могу ни говорить, ни думать, и в то же время мои мысли были кристально ясными.
- Твои мысли были кристально ясными? - переспросил он.
И тут я понял, что ясность относилась не к моим мыслям, а только к моему восприятию мира.
- Ты что-нибудь делаешь со мной, дон Хуан? - спросил я.
- Я пытаюсь убедить тебя в том, что твои замечания не нужны, - сказал он и засмеялся.
- Значит, ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы?
- Нет, нет, спрашивай все, что хочешь, только не позволяй отвлекаться твоему вниманию.
Я вынужден был признать, что растерялся из-за безбрежности темы.
- Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты подразумеваешь под утверждением, что тональ - это все? - спросил я после секундной паузы.
- Тональ - это то, что творит мир.
- Тональ является создателем мира?
Дон Хуан почесал виски.
- Тональ создает мир только образно говоря. Он не может ничего создать или изменить, и, тем не менее, он творит мир, потому что его функция - судить, оценивать и свидетельствовать. Я говорю, что тональ творит мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим правилам, правилам тоналя. Очень странным образом тональ является творцом, который не творит ни единой вещи. Другими словами, тональ создает законы, по которым он воспринимает мир, значит, в каком-то смысле он творит мир.
Дон Хуан мурлыкал популярную мелодию, отбивая ритм пальцами на краю стула. Его глаза сияли. Казалось, они искрятся. Он усмехнулся и покачал головой.
- Ты не слушаешь меня, - сказал он и улыбнулся
- Я слушаю, нет проблем, - сказал я не очень убежденно.
- Тональ - это остров, - объяснил он. - Лучшим способом описать его будет сравнение вот с этим.
Он очертил рукой край стола.
- Мы можем сказать, что тональ, как поверхность этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров - фактически весь наш мир.
У каждого из нас есть личные тонали и есть коллективный тональ для нас всех в любое данное время, и его мы можем назвать тоналем времени.
Он показал на ряд столов в ресторане.
- Взгляни, все столы одинаковы, на каждом из них есть одни и те же предметы. Но каждый из них имеет и свои собственные индивидуальные отличия. За одним столом больше людей, чем за другим. На них разная пища, разная посуда, различная атмосфера. Но мы должны согласиться, что все столы в ресторане очень похожи. То же происходит и с тоналем. Можно сказать, что тональ времени - это то, что делает нас похожими, как похожи все столы в ресторане. В то же время каждый стол существует сам по себе, как и личный тональ каждого из нас. Однако следует помнить очень важную вещь: все, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь, о чем я?
- Если тональ - это все, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, то что же такое нагваль?
- Нагваль - это та часть нас, с которой мы вообще не имеем никакого дела.
- Прости, я не понял.
- Нагваль - это та часть нас, для которой нет никакого описания - ни слов, ни названий, ни чувств, ни знаний.
- Но это противоречие, дон Хуан. Мне кажется, если это нельзя почувствовать, описать или назвать, то оно просто не существует.
- Это противоречие существует только в твоем разуме. Я предупреждал тебя ранее, что ты выбьешься из сил, стараясь понять это.
- Не хочешь ли ты сказать, что нагваль - это ум?
- Нет, ум - это предмет на столе, ум - это часть тоналя. Скажем так, ум - это чилийский соус. Он взял бутылку соуса и поставил ее передо мной.
- Может быть, нагваль - это душа?
- Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа - это пепельница.
- Может, это мысли людей?
- Нет, мысли тоже на столе. Мысли - столовое серебро.
Он взял вилку и положил ее рядом с бутылкой соуса и пепельницей.
- Может, это состояние блаженства, небеса?
- И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, часть тоналя. Это, скажем, - бумажная салфетка.
Я продолжал перечислять всевозможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я назвал, он находил на столе что-нибудь для сравнения и ставил это напротив меня, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он посмеивался, потирая руки каждый раз, когда я высказывал очередное предположение.
- Может быть, нагваль - это Высшая Сущность, Всемогущий, Господь Бог? - спросил я.
- Нет, Бог тоже на столе. Скажем так, Бог - это скатерть.
Он сделал шутливый жест, как бы скомкав скатерть и положив ее передо мной к другим предметам.
- Но значит, по-твоему, Бога не существует?
- Нет, я не сказал этого. Я сказал только, что нагваль - не Бог, потому что Бог принадлежит нашему личному тоналю и тоналю времени. Итак, тональ - это все то, из чего, как мы думаем, состоит мир, включая и Бога, конечно. Бог не более важен, чем все остальное, будучи тоналем нашего времени.
- В моем понимании, дон Хуан, Бог - это все. Разве мы не говорим об одной и той же вещи?
- Нет, Бог - это все-таки то, о чем мы можем думать, поэтому, правильно говоря, он только один из предметов на этом острове. Нельзя увидеть Бога по собственному желанию, о нем можно только говорить. Нагваль же всегда к услугам воина и его можно наблюдать, но о нем невозможно сказать словами.
- Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то, может быть, ты сможешь сказать мне о его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на пространство вокруг стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очистил воображаемую поверхность за краями стола.
- Нагваль - там, - сказал он. - Там, вокруг острова. Нагваль там, где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для нормальной деятельности нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего существования. Настолько необходимым, что затеняет сияние нагваля, захлестывает его. С момента, когда мы целиком становимся тоналем, в нас все возрастает наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента рождения. Оно постоянно напоминает нам, что есть еще и другая часть, которая дала бы нам целостность.
С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем составлять пары. Мы ощущаем две наши стороны, но всегда представляем их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части - душа и тело, или мысль и материя, или добро и зло, Бог и дьявол. Мы никогда не осознаем, что просто объединяем в пары вещи на одном и том же острове, как кофе и чай, хлеб и лепешки или чилийский соус и горчицу. Скажу я тебе, мы - странные животные. Нас унесло в сторону, но в своем безумии мы уверили себя, что все понимаем правильно.
Дон Хуан поднялся и обратился ко мне с видом оратора. Он ткнул в меня указательным пальцем и затряс головой.
- Человек мечется не между добром и злом, - сказал он патетически, схватив солонку и перечницу и потрясая ими, - его истинное движение - между отрицательным и положительным.
Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
- Вы не правы! Никакого движения тут нет, - продолжал он, как бы возражая сам себе. - Человек - это только разум.
Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем опустил.
- Как видишь, - сказал он мягко, - мы легко можем заменить разум чилийским соусом и договориться до того, что «человек - это только чилийский соус». Это не сделает нас более ненормальными, чем мы уже есть.
- Боюсь, я задал не тот вопрос, - сказал я, - Может быть, мне правильнее было бы спросить, что особенного можно найти в области за островом.
- Нет возможности ответить на это. Если я скажу - «ничего», то я только сделаю нагваль частью тоналя. Могу сказать только, что за границами острова находится нагваль.
- Но когда ты называешь его нагвалем, разве ты не помещаешь его на остров?
- Нет, я назвал его только затем, чтобы дать тебе возможность осознать его существование.
- Хорошо! Но разве мое осознание не превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?
- Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал нагваль и тональ как истинную пару. Это все, что я сделал.
Он напомнил мне, как однажды, пытаясь объяснить ему свою настойчивую потребность во всем улавливать смысл, я говорил, что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между «отцом» и «матерью», пока не научатся достаточно разбираться в терминологии. И что они, возможно, верят, что отец - это тот, кто носит брюки, а мать - юбки, или учитывают какие-нибудь другие различия в прическе, сложении или предметах одежды.
- Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, - сказал он, - Мы чувствуем, что есть еще одна часть нас, но когда стараемся определить эту другую сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет своими хитростями и заставляет нас забыть малейшие намеки на другую часть истинной пары - нагваль.

************************************************************

Он смотрел на меня. Я хотел сказать ему, что эта тема, похоже, оказалась для меня труднее всего, что он когда-либо объяснял. Он, казалось, предвидел мои слова.
- Это трудно, - продолжал он. - Я знаю это. Но поскольку эта тема является твоим последним барьером и заключительным этапом моего учения, можно без преувеличения сказать, что она охватывает все, о чем я говорил тебе с первого дня нашей встречи.
Мы долго молчали. Я чувствовал, что мне нужно подождать, пока он не закончит своего объяснения, но ощутил внезапный приступ тревоги и поспешно спросил:
- Нагваль и тональ внутри нас?
Он пристально посмотрел на меня.
- Очень трудный вопрос, - сказал он. - Сам ты сказал бы, что они внутри нас. Я бы сказал, что это не так, но мы оба были бы неправы. Тональ твоего времени призывает тебя утверждать, что все, имеющее отношение к твоим мыслям и чувствам, находится внутри тебя. Тональ магов говорит противоположное - все снаружи. Кто прав? Никто. Внутри ли, снаружи - это совершенно не имеет значения.
Я не отступал. Я сказал, что когда он говорит о «тонале» и «нагвале», то это звучит так, словно существует еще и третья часть. Он сказал, что «тональ» «заставляет нас» совершать поступки. Я поинтересовался; кого это «нас»?
Он уклонился от прямого ответа.
- Все это не так просто объяснить, - сказал он. - Какой бы умной ни была защита тоналя, нагваль всегда прорывается на поверхность. Однако его проявления всегда ненамеренны. Величайшее искусство тоналя - это подавление любых проявлений нагваля таким образом, что даже если его присутствие будет самой очевидной вещью в мире, оно останется незамеченным.
- Незамеченным для кого?
Он усмехнулся, покачав головой. Я настаивал на ответе.
- Для тоналя, - ответил он, - Речь идет исключительно о нем. Я могу ходить кругами, но пусть это тебя не удивляет и не раздражает. Ведь я предупреждал - понять то, о чем я говорю, очень трудно. Мне приходится погружаться вместе с тобой во все это пустозвонство, потому что мой тональ осознает, что это разговор о нем самом. Другими словами, мой тональ использует себя самого, чтобы понять ту информацию, которую я хочу сделать ясной для твоего тоналя. Скажем так, когда тональ обнаруживает, насколько приятно говорить о себе, он создает термины «я», «меня» и им подобные, чтобы говорить о себе не только с самим собой, но и с другими тоналями.
Далее, когда я говорю, что тональ заставляет нас делать что-либо, я не имею в виду, что есть какая-то третья часть. Очевидно, он заставляет самого себя следовать своим суждениям.
При определенных обстоятельствах тональ начинает осознавать, что кроме него есть еще нечто. Это что-то вроде голоса, который приходит из глубин, голоса нагваля. Видишь ли, целостность является нашим естественным состоянием, и тональ не может полностью отбросить этот факт. Поэтому бывают моменты, особенно в жизни воинов, когда целостность становится явной. Именно в эти моменты мы получаем возможность осознать, чем мы являемся в действительности.
Меня заинтересовали толчки, о которых ты говорил, потому что именно так нагваль и выходит на поверхность. В эти моменты тональ начинает осознавать целостность самого себя. Такое осознание - это всегда потрясение, потому что оно разрывает пелену нашей умиротворенности. Я называю его целостностью существа, которое умрет. Суть в том, что в момент смерти другой член истинной пары - нагваль - становится полностью действенным. Все осознание, воспоминания, восприятие, накопившиеся в наших икрах и бедрах, в нашей спине, плечах и шее, начинают расширяться и распадаться. Как бусинки бесконечного разорванного ожерелья, они раскатываются без связующей нити жизни.
Он посмотрел на меня. Его глаза были мирными. Я чувствовал себя глупо и неловко.
- Целостность самого себя очень тягучее дело, - сказал он. - Нам нужна лишь малая часть ее для выполнения сложнейших жизненных задач. Но когда мы умираем, мы умираем целостными. Маг задается вопросом: если мы умираем с целостностью самих себя, то почему бы тогда не жить с ней?
Он сделал мне знак головой, чтобы я следил за вереницей проходивших мимо людей.

*****************************************************************

Индейцы в наше время - это те, кто теряют. Их падение началось с испанцами, а теперь, под владычеством их потомков, индейцы потеряли все. Не будет преувеличением сказать, что индейцы потеряли свой тональ.
- Это метафора, дон Хуан?
- Нет, это факт. Тональ очень уязвим, он не выдерживает плохого обращения. С того дня, как белые ступили на эту землю, они постоянно разрушали не только индейский тональ времени, но и личный тональ каждого индейца. Легко можно представить, что для бедного среднего индейца владычество белого человека было настоящим адом. И, однако же, ирония в том, что для Других индейцев оно было чистым благом.
- О ком ты говоришь? Что это за другие индейцы?
- Маги. Для магов Конкиста была вызовом жизни. Они - единственные, кто не был уничтожен ею, не примирился с ней, а использовал ее с полной выгодой для себя.
- Как это было возможно, дон Хуан? Мне казалось, что испанцы не оставили камня на камне.
- Скажем так, они перевернули все камни, которые находились в границах их собственного тоналя. Но в жизни индейцев были вещи, недоступные восприятию белого человека, и он их просто не заметил. Может быть магам просто повезло, а может быть, их спасло знание. После того, как тональ времени и личный тональ каждого индейца были разрушены, маги обнаружили, что удерживаются за единственную вещь, оставшуюся незатронутой, нагваль. Другими словами, их тональ нашел убежище в их нагвале. Этого не могло бы произойти, если бы не мучительное положение побежденных людей.
Люди знания сегодняшнего дня - это продукт таких условий. И единственные знатоки нагваля, потому что они оставались там совершенно одни. Туда белый человек никогда не заглядывал. Фактически, он даже не подозревал о его существовании.
Здесь я вмешался, искренне утверждая, что европейская мысль знакома с тем, что он называл «нагвалем» и привел концепцию Трансцендентного Эго или ненаблюдаемого Наблюдателя, незримо присутствующего во всех наших мыслях, восприятиях и ощущениях. Я объяснил дону Хуану, что именно через это Эго индивидуум и воспринимает себя самого, потому что это единственное в нас, не подверженное изменениям, способное раскрыть реальность в сфере нашего осознания.
На дона Хуана это не произвело впечатления. Он засмеялся.
- Раскрытие реальности, - сказал он, подражая мне, - это тональ.
Я настаивал, что тоналем может быть названо Эмпирическое Эго, существующее лишь в преходящем потоке сознания или опыта человека, тогда как Трансцендентное Эго пребывает вне этого потока.
- Наблюдая, я полагаю, - сказал он насмешливо.
- Правильно, наблюдая самого себя, - сказал я.
- Я слышу твои слова, - сказал он. - Но ты не говоришь ничего. Нагваль - это не опыт, не интуиция и не сознание. Эти термины и все остальное, что бы ты ни сказал, являются только предметами острова тоналя. С другой стороны, нагваль - это только эффект. Тональ начинается с рождением и кончается со смертью, но нагваль не кончается никогда. Нагваль - беспределен. Я сказал, что нагваль это нечто, где обитает Сила - но это только способ упомянуть о нем. Из-за его проявлений нагваль лучше всего понимать в терминах силы. Сегодня утром, например, когда ты почувствовал себя онемевшим и потерял дар речи, я, в сущности, успокаивал тебя при помощи своего нагваля.
- Как это, дон Хуан?
- Ты не поверишь, но узнать это невозможно. Я знаю только, что хотел целиком захватить твое внимание. Затем мой нагваль приступил к работе над тобой. Я видел его проявления, но я не знаю, как он работает.
Он замолчал. Я хотел продолжить разговор и попытался задать вопрос, но он остановил меня.
- Можно сказать, что нагваль ответственен за творчество, - сказал он наконец и пристально посмотрел на меня. - Нагваль - единственное в нас, что способно творить.
Дон Хуан спокойно смотрел на меня. Эта тема чрезвычайно заинтересовала меня, и я попросил раскрыть ее подробнее. Он сказал, что тональ - это лишь свидетель и регистратор. Я спросил, как он объясняет тот факт, что мы конструируем великолепные здания и сложнейшие механизмы.
- Это не творчество, - сказал он, - это только формовка. Объединившись с другими тоналями, мы можем сформировать что угодно. Великолепные здания, как ты сказал.
- Но тогда что же такое творчество, дон Хуан?
Он искоса посмотрел на меня, усмехнулся, поднял правую руку над головой и резко двинул кистью, как бы поворачивая дверную ручку.
- Творчество вот, - сказал он и поднес ладонь к моим глазам.
Мучительно долго я не мог сфокусировать взгляд на его руке. Как уже было однажды, невидимая оболочка сковала все мое тело так, что не разорвав ее, я не мог перевести глаза на его ладонь.
Я боролся, пока капли пота не попали в глаза. Наконец я услышал или ощутил хлопок, и голова дернулась, освободившись.
На его правой ладони находился любопытнейший грызун, похожий на белку. Однако хвост у него был как у дикобраза, покрытый жесткими иглами.
- Потрогай его, - сказал дон Хуан тихо.
Я машинально повиновался и погладил пальцем по мягкой спинке. Дон Хуан поднес руку ближе, и тогда я заметил нечто, из-за чего у меня начались нервные спазмы: у белки были очки и очень большие зубы.
- Он похож на японца, - сказал я и истерически засмеялся.
Грызун стал расти на руке дона Хуана, и, пока мои глаза были еще полны слез от смеха, грызун стал таким большим, что буквально исчез из моего поля зрения. Это произошло так быстро, что я даже не успел перестать смеяться. Когда я протер глаза и снова посмотрел на дона Хуана, он сидел на скамейке, а я стоял перед ним, хотя и не помнил, как встал.
На мгновенье моя нервозность стала неконтролируемой. Дон Хуан спокойно поднялся, усадил меня, зажал мой подбородок между бицепсом и локтем левой руки и ударил меня по макушке костяшками правой. Эффект был подобен удару электрическим током, и я тут же успокоился.
Я хотел спросить его о многом. Но мои слова не могли пробиться через эти вопросы. До меня вдруг дошло, что я потерял контроль над голосовыми связками. Но мне не хотелось бороться с этим, и я просто откинулся на скамейку. Дон Хуан велел мне собраться и перестать индульгировать. У меня слегка закружилась голова. Он приказал мне писать и вручил блокнот и карандаш, подобрав их из-под скамейки.
Я сделал усилие, пытаясь выдавить из себя хоть слово, и ясно ощутил, что меня вновь сковывает какая-то прозрачная оболочка. Дон Хуан хохотал, глядя на меня, а я пыхтел и стонал, пока не услышал или ощутил еще один хлопок.
Я тут же бросился записывать. Дон Хуан заговорил, как бы диктуя мне.
- Один из принципов воина заключается в том, чтобы никому и ничему не давать воздействовать на себя, - сказал он, - и поэтому воин может видеть хоть самого дьявола, но по нему этого никогда не скажешь. Контроль воина должен быть безупречным.
Он подождал, пока я не закончу писать, и спросил меня, смеясь:
- Ты все уловил?
Я проголодался и предложил пойти в ресторан поужинать. Он сказал, что мы должны оставаться здесь до появления «правильного тоналя». Он серьезно добавил, что если даже этого не произойдет сегодня, то мы все равно будем сидеть на этой скамейке до тех пор, пока «правильный тональ» не вздумает появиться.
- Что такое правильный тональ? - спросил я.
- Тональ, который совершенно правилен, уравновешен и гармоничен. Предполагается, что один такой ты сегодня найдешь, или, вернее, - что твоя сила приведет его к нам.
- Но как я смогу отличить его от других тоналей?
- Об этом не думай, пока я не покажу его тебе.
- На что он похож, дон Хуан?
- Трудно сказать, это зависит от тебя. Это представление - для тебя, поэтому ты сам и поставишь эти условия.
- Как?
- Я не знаю. Твоя сила, твой нагваль сделают это. Грубо говоря, у каждого тоналя есть две стороны. Одна - внешняя сторона, бахрома, поверхность острова. Эта часть связана с действием и действованием - беспорядочная сторона. Другая часть - это решения и суждения, внутренний тональ - более мягкий, более нежный, более сложный.
Правильный тональ - это такой тональ, где оба уровня находятся в гармонии и равновесии.
Дон Хуан замолчал. К тому времени стало довольно темно, и мне трудно было записывать. Он велел мне вытянуться и расслабиться и сказал, что день сегодня был очень утомительным, но очень полезным. И что он уверен в том, что правильный тональ появится.
Десятки людей прошли мимо. Расслабившись, минут десять-пятнадцать мы сидели молча. Затем дон Хуан резко поднялся.
- Ей-Богу, ты это сделал! Посмотри, кто там идет. Девушка!
Кивком головы он указал на молодую девушку, которая пересекала парк и приближалась к нашей скамейке. Дон Хуан сказал, что эта молодая женщина была правильным тоналем и что если она остановится и заговорит с кем-то из нас, то это будет необычайным знаком и мы должны будем сделать все, что она захочет.
Я не мог рассмотреть черт лица молодой женщины, хотя было еще довольно светло. Она прошла мимо в двух шагах от нас, но не оглянулась. Дон Хуан велел мне догнать ее и заговорить с ней.
Я побежал за ней и спросил о каком-то направлении. Я подошел к ней очень близко. Она была молода, наверное, лет двадцати пяти, среднего роста, очень привлекательная и хорошо одетая. Ее глаза были ясными и спокойными. Она улыбалась мне. В ней было какое-то очарование. Мне она очень понравилась, так же, как и те три индейца.
Я вернулся к скамейке и сел.
- Она воин? - спросил я.
- Не совсем, - ответил дон Хуан, - Твоя сила еще не настолько отточена, чтобы привести воина. Но у нее очень хороший тональ. Такой, который может стать правильным тоналем. Воины получаются из такого теста.
Его заявление очень заинтересовало меня. Я спросил, могут ли женщины быть воинами. Он посмотрел на меня, явно пораженный моим вопросом.
- Конечно могут, - ответил он. - И они даже лучше мужчин экипированы для пути знания. Мужчины, правда, немного устойчивей, но все же у женщин явно есть небольшое преимущество.
Я удивился, что мы никогда не говорили о женщинах в связи с его знанием.
- Ты мужчина, - сказал он, - поэтому я использовал мужской род, когда говорил с тобой. Только и всего. Остальное все то же.
Я хотел продолжить расспросы, но он махнул рукой, как бы закрывая эту тему. Он посмотрел наверх. Небо было почти черным, но оставались еще участки, где облака были слегка оранжевыми.
- Конец дня - твое лучшее время, - сказал дон Хуан. - Появление этой молодой женщины на самом краю дня является знаком. Мы разговаривали о тонале, поэтому этот знак относится к твоему тоналю.
- Что он означает, дон Хуан?
- Он означает, что у тебя очень мало времени, чтобы организовать свою жизнь. Все твои планы должны быть жизненно важными, потому что у тебя не будет времени построить другие. Твои идеи должны воплощаться сейчас, иначе они - не идеи вообще.
Я предлагаю тебе, вернувшись домой, подтянуть свои нити и убедиться в их крепости. Они тебе пригодятся.
- Что со мной произойдет, дон Хуан?
- Однажды ты сделал ставку на силу. Ты прошел через трудности учения как подобает - без суеты, спешки и медлительности. И сейчас ты на краю дня.
- Что это значит?
- Для правильного тоналя все, что есть на острове тональ, является вызовом. Иными словами, для воина все в мире является вызовом. И, разумеется, величайшим вызовом из всех является его ставка на силу. Но сила приходит из нагваля. И когда воин оказывается на краю дня, это означает, что нагваль уже близок. Час силы воина приближается.
- Я все еще не понимаю, дон Хуан. Значит ли это, что я скоро умру?
- Если ты глуп, то умрешь, - отрезал он. - Но если говорить более мягко, то ты скоро наложишь в штаны. Однажды ты поставил на силу, и эта ставка необратима. Я не могу сказать, что ты вот-вот выполнишь свое предназначение, потому что нет никакого предназначения. Единственное, что можно сказать, - это что ты близок к обретению своей силы. Знак был ясным. Эта молодая женщина пришла к тебе на краю дня. У тебя осталось мало времени и совсем не осталось времени для ерунды. Превосходное состояние! Я бы сказал, что лучшее, на что мы способны, проявляется, когда нас прижимают к стене. Когда мы ощущаем рок, нависший над нами. Лично я не хотел бы, чтобы было иначе.

***********************************************

Я почувствовал смесь раздражения и печали. Действия дона Хуана, вне зависимости от того, насколько я был подготовлен, срабатывали таким образом, что каждый контакт с ним не оставлял для меня возможности отступления. Он заставлял меня действовать и чувствовать подобно полуразумному придирчивому и ворчливому существу. На меня нахлынула волна ярости, и я больше не хотел писать. В этот момент я хотел разорвать свои записки и бросить все это в урну. И я сделал бы это, если бы не дон Хуан, который засмеялся и остановил меня за руку.
Насмешливым тоном он сказал, что мой тональ опять собирается сам себя одурачить. Он порекомендовал мне пойти к фонтану и плеснуть воды на шею и уши.
Вода успокоила меня. Долгое время мы молчали.
- Пиши, пиши, - дружески подтолкнул меня дон Хуан. - Скажем, твоя записная книжка - это единственная магия, которая у тебя есть. Разорвать ее - это еще один способ открыть себя навстречу твоей смерти. Это будет еще одним взрывом гнева, в лучшем случае, шикарным взрывом, но не изменением. Воин никогда не покидает острова тональ. Он использует его.
Он указал вокруг меня быстрым движением руки, а затем коснулся моей записной книжки.
- Это твой мир, и ты не можешь этого отрицать. Бесполезно сердиться или разочаровываться в самом себе. Все, что в данном случае происходит - это то, что твой тональ ушел в свою внутреннюю битву. Битва внутри собственного тоналя - это одно из самых нежелательных состояний, какие только можно представить. Безупречная жизнь воина предназначается для того, чтобы закончить эту битву. Для начала я обучил тебя, как избегать опустошенности и измотанности. Теперь в тебе больше нет войны. Нет в том смысле, в каком она была, потому что путь воина - это сначала гармония между действиями и решениями, а затем гармония между тоналем и нагвалем.
В течение всего времени, что я тебя знаю, я говорил, обращаясь как к твоему тоналю, так и к твоему нагвалю. Именно таким способом должны даваться инструкции.
Сначала следует разговаривать с тоналем, потому что именно тональ должен уступить контроль. Но он должен сделать это с радостью. Например, твой тональ без особой борьбы уступил часть своего контроля, потому что ему стало ясно, что в противном случае твоя целостность была бы разрушена. Иными словами, тональ должен отказаться от таких ненужных вещей, как чувство собственной важности и потакание себе, которые лишь погружают его в скуку. Но проблема в том, что тональ цепляется за все это, хотя он должен был бы радостно избавиться от подобной мути. Необходимо сначала убедить тональ стать свободным и текучим. Прежде всего магу необходим сильный, свободный тональ. Чем сильнее он становится, тем меньше привязывается к своим действиям и тем легче его сжать. В сущности, сегодня утром произошло вот что. Я увидел возможность сжать твой тональ - ты был рассеян, торопился, не думал, и я воспользовался этим моментом, чтобы тебя толкнуть.
Время от времени тональ как бы съеживается, особенно когда он потревожен. Вообще осторожность и подозрительность характерны для тоналя. В тех случаях, когда тональ застигнут врасплох, боязливость неминуемо заставляет его сворачиваться.
Сегодня я схватил свой кубический сантиметр шанса. Я заметил открытую дверь той конторы и толкнул тебя. Этот толчок был техникой для сжатия тоналя. Толкнуть следует в строго определенный момент, но для этого нужно видеть.
Когда человека толкнули, и его тональ сжался, его нагваль, если он хоть сколько-нибудь, пробужден, берет верх и совершает необычайные вещи. Этим утром твой нагваль пришел в движение, и ты оказался на рынке.
Дон Хуан замолчал, словно ожидая вопроса. Мы посмотрели друг на друга.
- Я не знаю, как это произошло, - сказал он, словно читая мои мысли. - Нагваль способен на невероятные вещи - вот все, что я знаю.
Сегодня утром я просил тебя быть внимательным. Сцена, которую ты наблюдал, имела большое значение. Но ты не внял моему совету, индульгируя в бесполезном замешательстве.
Какое-то время ты был целиком нагвалем и не мог говорить. В это время ты должен был только наблюдать. Затем твой тональ снова взял верх. Чтобы избежать смертельной борьбы между твоим тоналем и нагвалем, я и привел тебя сюда.
- Что особенного было в той сцене, дон Хуан?
- Я не знаю. Это случилось не со мной.
- Что ты имеешь в виду?
- Это был твой опыт, а не мой.
- Но ты же был со мной, правда?
- Нет. Ты был один. Я повторял тебе, чтобы ты следил за всем, потому что сцена была только для тебя.
- Дон Хуан, ты ведь был рядом со мной.
- Нет, не был. Но бесполезно говорить об этом. Что бы я ни сказал, это не будет иметь для тебя смысла, потому что мы оба находились тогда во времени нагваля. Действия нагваля можно воспринимать только телом, но не разумом.
- Но если тебя со мной не было, то кто же тогда был тот, кого я считал тобой!?
- Это был я, и в то же время - меня там не было.
- Где же ты тогда был?
- Я был с тобой, но не там. Скажем так, я был рядом с тобой, но не в том месте, куда нагваль тебя перенес.
- Ты хочешь сказать, что не знал, что мы находились на базаре?
- Не знал. Я просто следовал за тобой, чтобы не потерять тебя из виду.
- Но это действительно страшно, дон Хуан!
- Мы были во времени нагваля, и в этом нет ничего страшного. Мы способны на гораздо большее. Такова наша природа как светящихся существ. Наш изъян - в упорном стремлении оставаться на своем монотонном скучном и удобном острове. Наш тональ - это обыватель, а он не должен быть таким.
Я рассказал ему все, что помнил. Он поинтересовался, не запомнились ли мне какие-нибудь особенности неба - дневной свет, например, облака или солнце, не слышал ли я каких-нибудь странных звуков, не заметил ли необычных людей или сцен. Он хотел узнать, не было ли там драк, не кричали ли люди, а если кричали, то что именно.
Я так и не смог ответить ни на один из его вопросов. Я искренне принял все событие за чистую монету, решив, что благодаря знанию дона Хуана, каким бы оно ни было, я за несколько секунд «пролетел» значительное расстояние и приземлился посреди базара в своем материальном теле.
Мои реакции были прямым следствием такой интерпретации. Я хотел узнать процедуру, членское знание «как это сделать». Поэтому я и не следил за тем, что считал ординарными событиями, не имеющими никакого значения.
- Как ты думаешь, люди на базаре видели меня? - спросил я.
Дон Хуан не ответил. Засмеявшись, он легонько ткнул меня кулаком.
Я пытался вспомнить, были ли у меня какие-нибудь физические контакты с людьми, но безуспешно.
- Что видели люди в конторе авиакасс, когда я ворвался туда?
- Вероятно, они видели, что какой-то человек пробежал от одной двери к другой.
- Но они видели, как я растаял в воздухе?
- Об этом позаботился нагваль. Это уж его дело. Мы - текучие светящиеся существа, сотканные из волокон. Только благодаря тоналю мы считаем себя плотными объектами. Когда тональ сжимается, могут происходить необыкновенные вещи. Но они необыкновенны только для тоналя.
Для нагваля двигаться таким образом, как ты двигался сегодня утром - ничто. Особенно для твоего нагваля, который уже способен к трудным действиям. На этот раз он действительно погрузился во что-то ужасно загадочное. Ты не ощущаешь, что это?
На меня мгновенно нахлынул миллион вопросов и ощущений; все мое кажущееся самообладание как ветром сдуло. Я задрожал, всем телом ощутив себя на краю бездны. Я боролся с таинственным, но конкретным куском знания. Казалось, мне вот-вот что-то покажут, но в то же время какая-то часть меня упрямо настаивала на том, чтобы прикрыть все облаком. Борьба постепенно заставила меня онеметь до такой степени, что я перестал ощущать свое тело. Рот мой непроизвольно открылся, глаза закатились. У меня было ощущение, что я могу видеть, как лицо у меня становится все тверже и тверже, пока оно не стало лицом трупа с желтоватой кожей, накрепко приросшей к черепу.
В следующее мгновение я почувствовал толчок. Дон Хуан стоял рядом со мной, держа пустое ведро. Он облил меня с головы до ног. Я кашлял и вытирал воду с лица, меня знобило. Я вскочил со скамейки. Дон Хуан выплеснул остатки воды мне на шею.
Группа детей смотрела на меня и хохотала. Дон Хуан улыбнулся мне. Он держал мою записную книжку, и сказал, что мне лучше пойти в отель переодеться. Он вывел меня из парка. С минуту мы стояли у тротуара, пока не подъехало такси.
Несколько часов спустя, после ленча и отдыха мы сели на его любимую скамейку в парке у церкви. Обходным путем мы подошли к теме моей странной реакции. Казалось, он был очень осторожен. Он не ставил меня прямо перед ней.
- Известно, что подобные вещи происходят, - сказал он. - Нагваль, научившись однажды выходить на поверхность, может причинить большой вред тоналю выходя наружу без всякого контроля. Однако твой случай - особый. У тебя талант индульгировать в такой преувеличенной манере, что ты бы умер и даже не сопротивлялся бы этому. Или, еще хуже - ты бы даже не осознал, что умираешь.
Я сказал ему, что моя реакция началась, когда он спросил, чувствую ли я, что сделал мой нагваль. И я подумал, что в точности знаю, о чем он говорит. Но когда я попытался описать это, то оказалось, что я не в состоянии мыслить ясно. Как если бы на самом деле мне ни до чего не было дела. Затем это ощущение перешло в гипнотизирующую концентрацию. Казалось, я был мысленно высосан. Мое внимание привлекло и захватило ощущение, что передо мной вот-вот раскроется огромный секрет, и что я не хочу, чтобы что-то мешало такому раскрытию.
- Что собиралось быть раскрыто тебе, так это твоя смерть, - сказал дон Хуан, - В этом опасность индульгирования. Особенно для тебя. Потому, естественно, что ты настолько все преувеличиваешь. Твой тональ настолько талантлив в индульгировании, что он угрожает целостности самого себя. Это ужасное состояние существа.
- Что я могу сделать?
- Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагваль - действиями, пока они не сравняются друг с другом, как я тебе говорил. Тональ правит, и, тем не менее, он очень уязвим. Нагваль, с другой стороны, никогда или почти никогда не действует, но когда он действует, он ужасает тональ.
Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой, и тогда твой нагваль начал брать верх.
Мне пришлось одолжить ведро у фотографов в парке, чтобы загнать твой нагваль, как плохую собаку, назад на его место. Тональ должен быть защищен любой ценой. Корона должна быть с него снята, однако он должен оставаться как защищенный поверхностный наблюдатель.
Любая угроза тоналю обычно заканчивается его смертью. А если умирает тональ, то умирает и весь человек. Тональ легко уничтожить из-за его врожденной слабости, и потому одним из искусств равновесия воина является вывести на поверхность нагваль, чтобы уравновесить тональ. Я говорю, что это искусство; и маги знают, что только путем усиления тоналя может появиться нагваль. Понятно, что я имею в виду? Это усиление называется личной силой.
Дон Хуан поднялся, потянулся и выгнул спину. Я начал подниматься тоже, но он мягко толкнул меня обратно.
- Ты должен оставаться на этой скамейке до сумерек, - сказал он. - Мне нужно сейчас уйти. Хенаро ждет меня в горах. Поэтому приезжай к его дому дня через три, и мы встретимся там.
- Что мы будем делать у дона Хенаро? - спросил я.
- В зависимости от того, будет ли у тебя достаточно личной силы, Хенаро может показать тебе нагваль.

[Barong 2,879]

Азик нервно сосёт курит в сторонке 👹